Анатолий Мошковский - Не опоздай к приливу
Карбасок — а это был карбасок Валерия — уже стоял у берега, и двое мужчин в телогрейках, кепках и сапогах с тяжелыми мешками на плечах, полусогнувшись, быстро уходили в сторону сопок.
— Болит? — спросил Валерий.
— Тварь… Продажная тварь…
— Юра, — тихо и мягко произнес Валерий, — давай по-взрослому, без истерики. Побереги свои нервы. Они тебе еще пригодятся. Ты думаешь, я не понимаю, что нехорошо делаю? Но согласись, у меня нет другого выхода. Мне нужно побывать в Мурманске, сходить в мореходку и там кое с кем поговорить. Дядя Ваня не захотел помочь мне, отвернулся от меня. Вот и приходится самому обо всем заботиться. Отцу тоже нет до нас дела. У него — рыба, план на первом месте. Ты еще маленький и ничего не понимаешь. За жизнь, за свое место в ней надо драться. Приходится заниматься тем, что самому противно. С пустым карманом никуда не сунешься и никому ты не нужен…
— Гад! — сказал Юрка, плача.
— Ты еще ребенок, — спокойно, ничуть не обижаясь, проговорил Валерий, — ты совсем не разбираешься в жизни. Тебя обманывают, а ты веришь. Не смотри так на меня. Все было бы по-иному, если б дядя Ваня поступил со мною как человек. Всем на меня наплевать. Я сам должен заботиться о себе и пробивать дорогу. Я поступлю в мореходку, а потом и тебе помогу. Мы будем штурманами и капитанами. Не всем же Варзугиным гоняться за треской на этих керосинках… У нас с тобой будут суда, могучие океанские суда, мы еще принесем много пользы стране…
— Я тебя ненавижу, — сказал Юрка.
— Ну вот, ты опять за свое. Чудак, право. Папуас ты — вот кто. К тебе со всей душой, а ты…
— У тебя нет души.
— Хватит, — твердо произнес вдруг Валерий, — мне надоело с тобой препираться. — Лицо у него стало непроницаемо-холодное, жесткое. — Я прошу, чтоб ты молчал. Иначе я погиб. Если ты намерен хоть кому-нибудь в поселке рассказать об этом — лучше убей меня.
Он подошел к стенке, снял ружье, взвел курки и протянул Юрке:
— На.
Юрка, пошатываясь, вышел из домика, добрел кое-как до промысловой избушки, лег на свое место, пока никто не проснулся, и закрыл глаза.
Глава 12. Вниз по Трещанке
Так Юрка пролежал часа три, не шевелясь, не открывая глаз.
По полу передвигалось солнечное пятно оконца, плыл гулкий и откровенный храп Пудова, спавшего на нарах под Юркой, и легонькое, жалобное посапывание дедушки Аристарха. За окном пронзительно крикнула чайка. Крикнула и смолкла. И над всеми этими шумами призрачной летней ночи властвовал один — широкий, несмолкаемо грозный рев водопада…
Первым проснулся дедушка. Он зевнул, быстренько и как-то стыдливо перекрестился, похрустел костями и принялся расправлять пальцами свалявшуюся за ночь бороду.
Юрка следил за ним сквозь узенькие щелочки едва приоткрытых глаз и не знал, что делать. Дедушка хоть и свой, хоть и Варзугин и желает своим внукам только добра, советоваться с ним нельзя никак. Стар больно, на язык не сдержан. Отцу надо рассказать. Только ему можно доверить такое. Только он знает, какими словами поговорить со старшим сыном. И что сделать с ним.
Потом стали подниматься женщины — женки, как зовут их старые поморы, — Васильевна и Прокофьевна. Они нарубили у избушки дров; Юрка отчетливо слышал их пересмешки. Его слух за эту ночь странно обострился, и даже самые легкие, далекие звуки явственно доносились до него, а говор за дверями прямо-таки оглушал.
Потом до Юркиных ушей долетела перебранка. Дедушка звал рыбачек вначале проверить тайники, а потом уж приниматься за растопку печки.
В другой раз Юрка легко бы спрыгнул с нар и подскочил к дедушке: они вдвоем запросто управились бы с тайниками. Но какая-то тяжелая сила придавила его, пригвоздила к матрасу, и Юрка не в силах был сдвинуться с места.
Ему жаль было дедушку, такого старенького и слабого, языкастого, по-мальчишески проказливого и неунывающего, которому уже недолго осталось ходить по земле. Юрке хотелось всхлипнуть, уткнуться носом в жесткую подушку и так лежать до скончания века и ничего не делать. Что-то самое лучшее и ясное было раздавлено в его душе. Не для него уже светило в окошко избушки утреннее солнце, гремел водопад и кричали чайки…
За стенкой громко пересмеивались рыбачки. Их тоже почему-то жалко было Юрке. Гнут спину, набивают веслами мозоли, мокнут от брызг и под дождями, чинят изрезанные ножами сети, радуются каждой пойманной рыбине и ничего не знают…
Уже, судя по разговорам, дедушка с Васильевной вернулись с реки и принесли три крупные семги. Аристарх непривычно зло и солено ругался: и отчего это так часто рвутся сети, точно нерпа в них похозяйничала…
А Юрка все лежал, поджав ноги, ошеломленный и притихший. Наконец, внося свежесть утра и запахи росы и рыбы, в избушку вошла Васильевна с дедушкой:
— Что это разоспался твой?
— Умаялся, видно, вчерась, — сказал дедушка, — не взрослый, поди, еще… Такие и в мое время только-только зуйковать кончали, промышлять выходили, котлы мыть да крючки наживлять молодшим передавали.
— А Пудов-то, Пудов! Спит без задних ног…
— Оттого и жира пуд носит, — вздохнула Прокофьевна, заваривая чай. — И не скинет до второго пришествия… Сейчас я его пощекочу…
Юрка слышал все это, слова входили и выходили из него, не радуя, не тревожа, не печаля. Просто входили и выходили. И даже когда Пудов как угорелый вскочил с полатей и все в избушке давились со смеху, Юрка лежал неподвижно и ему все было безразлично. Поднялся он последним, вялый, с тяжелой головой. Помылся из рукомойника, утерся, сел за стол, Первое, что он сказал, было:
— Едем в поселок.
— Куда торопиться? — сказал Пудов. — Я еще не весь материал собрал… Надо же этих зловредных баб проинтервьюировать да твоего брата раскачать, а то он вчера был не очень-то вежлив со мной…
— Скоро отлив, — сказал Юрка, глядя в грубо тесанный стол.
— Уже начался, — подтвердил дедушка.
— Ну вот… Знаете, какая потом будет дорога?
— Хорошо, я мигом, — пообещал журналист.
Это его «мигом» длилось долго.
Добрых полчаса он ел, пил чай — пять кружек, распространялся насчет своей будущей книжки о рыбаках Мурмана. Потом ослабил на три дырочки ремень и, весь лоснящийся от пота, колыхающийся и довольный, покатился к домику у водопада.
Юрка нервничал. Карбас уже был готов, а Пудова все не было.
— Опоздаете, — сказал Аристарх, — истинное слово, опоздаете… Сбегал бы за ним к Валерке…
Юрка отвернулся. Он не хотел, чтоб дедушка видел сейчас его лицо.
— Нет, — сказал Юрка, — уеду без него. Вот подожду еще десять минут и уеду.
— А с Семкой как? — Дедушка прямо-таки растерялся.
— Оставлю вам… Чтоб не скучно было.
— А как на работу опоздает?
— Его дело — не маленький…
Юрке сейчас было на все наплевать.
— Нет уж, погоди, Юрок, он сейчас, он скоро…
— Давай пока грузить рыбу.
— Это можно, — сказал дедушка, и они за веревочные петли вынесли из маленького ледника в погребке ящик.
— Жду еще три минуты, — сказал Юрка.
— Да ты сбегай за ним, сбегай, — попросил дедушка, — заговорился человек, в блокнотик, наверно, пишет все. Старший Пудов трещочку промышляет, а сынок пишет. Вишь, поморы и к писательству пригодные.
— Вижу, — сказал Юрка, — жду еще минуту.
Его широкое, курносое лицо подростка, веснушчатое и худощавое, губастое, большеротое, с упрямо торчащим подбородком, его серые, твердые, очень холодные глаза — все выражало свирепую решимость.
— Беда какая, погостит у вас, — отрезал Юрка. — Завтра с другим карбасом вернется.
— Еще один день? — испугался дедушка. — Нельзя-нельзя, у нас дела, нам план выполнять надобно…
— Ну, я поехал. — Юрка ступил в карбас, оттолкнулся от берега и кормовым веслом стал толкать по мелководью лодку.
У дедушки прямо-таки округлились глаза.
— Постой, я сейчас, я сейчас… — зачастил он и побежал по берегу.
Он бежал, припадая на правую ногу, смешно и как-то нелепо подергивая плечами, и голова его с большой бородой в лад шагам тряслась, точно слабо держалась на плечах. Он и ходил-то плохо, дедушка, а бегать… В последний раз, кажется, бегал лет двадцать тому назад.
Юрка посмотрел на него и заплакал.
Потом вытер ладонью лицо и сполоснул водой. Вода была солоноватая. Она быстро убывала, обнажая береговую черту, отступая от гальки и кустиков полярной ивы.
Юрка только делал вид, что отталкивается от дна, а на самом деле лишь опускал весло и ждал.
Скоро появился Пудов. Он что-то кричал, потом скрылся в избушке, вернулся с плащом, портфелем, ружьем и подбежал к берегу.
— Лезь, — сказал Юрка.
— А ты к берегу не можешь? — задыхаясь от бега и блестя мокрым лбом и щеками, спросил тот.
— Не могу. Ты в сапогах. Лезь.
Пудов влез, едва не перевернув карбас, сел и стал утираться большим платком.
