Нина Дашевская - Около музыки
Виолончель, вот что красиво. Соло виолончели, а потом барабаны-барабаны, всё громче…
* * *Я потом всё думал, что было на самом деле, а что — приснилось. Понятно, что никакого Гордона не было у нас дома. А что было? Вот Оля, этого же совершенно не может быть. Тем более — тихая Оля и Гордон, смешно даже. Хотя мама сказала — его и правда зовут Никита, как и меня. А вот никакой станции «Депо» на карте нет, я посмотрел. Депо железнодорожное есть, а платформы никакой нет. Речка зато есть, и мост — надо будет туда сходить, когда выздоровею. Узнать, есть там такая же школа, как моя, или нет. И лучше идти в солнечный день, чтобы решётку сфотографировать, тень от неё.
Я лежу, голова лёгкая-лёгкая, а руки-ноги тяжёлые. Не поднять. Мне немного жалко, что кончилась моя температура — у меня было столько музыки в голове, а сейчас не помню. А ведь мне казалось — дико красиво; и всё забыл. Так что лежу дома с планшетом и пытаюсь понять свой маршрут. И ещё смотрю в гугле разные фотографии нашего города, запоминаю. Чтобы не теряться больше, стыдно теряться взрослому человеку. Смотрю на кусок карты — а потом стараюсь начертить его наизусть. Потом следующий квадрат. Долго это, но всё равно лежу пока.
Заходил Лёвка. Сказал, что нашёл мне отличную программу: клавиши на планшете. Играешь прямо на экране, как на синтезаторе. И можно записать, и потом наложить другое. И так хоть целый оркестр. Сказал, разберётся и поставит мне. Он умный, Лёвка, сечёт в компьютерах, программированием занимается со второго класса.
— Кит, смотри, что я нашла!
Мама хотела стирать мою куртку и в кармане нашла трамвайный билетик. Тот, где написано: Оля Гордеева, и номер. Выходит, это на самом деле было всё.
Надо позвонить. Позвонить, и, может быть, услышать голос Гордона, моего первого учителя музыки. И может, я правда поеду в Питер, вместе с мамой и папой. Папа заканчивает свой китайский мост, и обещает нам путешествие на каникулах.
Обязательно выучу ноты. Можно, конечно, Лёвкиной программой всё записывать. Но это другое. И у меня мелодии не очень чётко в голове звучат, не уверен, что всё смогу сыграть. Надо нотами, это внесёт ясность. Что я, идиот, что ли, все могут, а я не могу ноты эти?… За три дня выучу, я способный. И потом, по скайпу же можно заниматься, это как английский. Гордон меня научит.
Если только этот номер на самом деле правильный. Завтра позвоню.
И тогда я смогу записать то, что носится у меня в голове.
Город — как музыка. Проспект Космонавтов, например, это основная мелодия, фортепиано играет. А маленькие улочки — подголоски. Флейта там, кларнет. И они вливаются в основную мелодию, каждый в своём месте. А речка — виолончель, потому что тёмная вода. Виолончельный звук течёт через весь город, а по дороге — стройные аккорды мостов. А на площадях сливаются, переплетаются мелодии всех улиц, и выходит такой вихрь звуков: с барабанами, с тарелками, валторна на пять четвертей, а контрабасы на три, и посередине — пожарная каланча, это труба, конечно. Звонкая труба, на самом верху.
Не могу сказать, что я весь город превратил в музыку. Но некоторые улицы запели. Надеюсь, это мне поможет. Я запишу весь город нотами, как симфонию. В своей симфонии я точно не заблужусь.
Дом над морем
Дом стоял высоко над морем. Спиной прилепился к скале, как ласточкино гнездо; а окнами смотрел на море. Море, море, до самого горизонта. Такое спокойное там, вдалеке. А здесь, внизу, оно сердито набрасывалось на скалы, кипело, будто злилось на всех. И особенно на этот маленький домик, забравшийся так высоко. Совсем рядом, в трёх километрах вниз по старой дороге есть город. Там, на пляже, море бывает спокойным, как горное озеро. А здесь, под скалой, всегда злится.
У открытого окна старик варил кофе в большой железной кружке. Мальчик стоял рядом и смотрел, как поднимается пена, и как старик разливает кофе по глиняным чашкам. Чашки когда-то подарил старику взрослый уже внук, сказал — вот, дед, будешь гостей угощать. Старик тогда удивился — какие у него могут быть гости. Но вот, приехали. Старик взял две чашки, кивнул на третью:
— Неси на веранду.
Мальчик не понял слов, но догадался. Понёс осторожно, жгло пальцы, но старался не показать. Надо же, какие нежные у него руки, как у девочки. Что в голове — не поймешь. Не выпускает из рук модную игрушку, телефон. Фотографирует, щёлкает кнопками — куда ему столько фотографий? Старик сначала пытался развлечь его, расшевелить. Показал коробку с инструментами. Мальчик вежливо посмотрел и отложил — не умеет, не интересно. Старик снял со стены ружьё. Мальчик кивнул, но даже не взял в руки. А старик многое бы отдал в его возрасте, чтобы подержать такое!
Странный, странный мальчик, другой. Говорит на чужом языке. Светлые, совсем белые волосы, серые глаза — никогда в семье не было таких. А ведь сын Анны, внучки. Выходит, правнук. Анна и сама родилась в другой стране, а потом уехала ещё дальше, на самый край света. Старик и не знал раньше, что есть такая земля. Там и родился мальчик. Чужой язык, чужое, непонятное имя. И только если написать его — становится видно, что мальчика назвали в честь него, прадеда. Пишется похоже. Видеть видно, а слышать не слышно, такие странные эти буквы. Латинские, такие же, как на крышке старого пианино. Да, немецкое пианино, вон стоит в углу, как инопланетянин.
Старик вспомнил, как инструмент везли сюда на грузовике, по дикой горной дороге. Сразу после войны. Потом дочь училась, играла. Но она уехала, давно, давно, и пианино молчит. Тихо в доме, только море шумит днем и ночью, злится на кого-то.
— Что ты не пьешь? — тихонько спросила Анна. Почему-то она стеснялась здесь говорить громко.
— Я пью, — ответил мальчик, — просто горячий.
Он никогда не любил вкус кофе, но неловко было отказаться. К тому же, ему нравится запах. Здесь, в горах, он смешивается с горьким ароматом диких трав и солёным ветром. Совсем не то, что в городе, среди пыльного асфальта и шума машин. Тут запах кофе был чем-то естественным. Так же, как силуэт старого монастыря не нарушал линии гор. Мальчик отхлебнул из чашки и сморщился — обжёгся, не привык к такому.
Старик смотрел на море, а думал о мальчике. Чем он живет, что в его голове?
Вдруг правнук заговорил, быстро, непонятно.
— Он спрашивает, — перевела Анна, — оно здесь всегда такое? Море. Злится как будто.
Старик кивнул. Да, это странно, что здесь так. Кажется, когда-то раньше… Раньше, очень давно, море было другим. А может, другим был сам старик. Он не помнит, забыл.
Утром Анна с мальчиком спускалась вниз, в город. Там можно подойти к воде, искупаться, или просто ходить босиком по самому краешку моря. Старик не пошёл с ними, он терпеть не может этой пляжной суеты. Спускается в город только ближе к зиме, когда закончится сезон.
— Там море тихое. А здесь нет, — повторил мальчик. — Почему?
— Есть легенда, — ответил старик. — Раньше море любило поговорить. Но сейчас все забыли его язык, никто не понимает. Только старые камни там, на горе, — старик кивнул головой на монастырь. — Им тысяча лет, они помнят. Но молчат, не отвечают. И море тоскует. Тоскует и злится, пытается докричаться до них, рассказать. Ну, это сказка, — добавляет он вдруг смущённо.
— Красивая сказка, — сказала Анна. Она тихонько переводит легенду мальчику, и он сосредоточенно кивает головой.
* * *Солнце склоняется к горизонту.
Мальчик выложил из кармана камешки, расставил на перилах веранды и щёлкает по одному. Вниз, в море. Камень летит в заросли, не видно, долетает он до воды, или нет. Но может быть да. Закат в полнеба, горит огнем.
Анна вдруг спрашивает у деда:
— А пианино? Кажется, у тебя было пианино. Оно сохранилось?
— Куда ж ему деваться, — пожимает плечами старик. — Не живое же, не сбежит.
— Знаешь, а ведь Джордж играет. Хорошо играет, его учитель говорит — он очень способный. Можно, попробует?
— Так расстроеное же, совсем. Сорок лет никто не открывал. Хотя, если он хочет, что ж… Пусть поиграет.
Старик, не дожидаясь, пока Анна переведет его слова, берёт мальчика за руку, уводит в дом. Вот оно, пианино. Чёрное, большое. Старик уже привык не замечать его. Стоит и стоит.
Джордж открыл крышку, нажал клавишу. Пианино отозвалось хрипло, одна нота расщепилась на два голоса. Он не смутился, пробежал легкими пальцами по клавиатуре. Конечно, ужасно расстроено, но все струны целы. И даже угадывается какой-то звукоряд, похоже на гамму. Удивительно, в таком климате, на море… Немецкая механика, отличная работа.
Старику вдруг стало обидно. Ведь это его пианино. А играть он не умеет. Два инопланетянина, пианино и мальчик. Говорят на одном языке, которого он, старик, не понимает.
Джордж, наконец, перестал проверять, какие клавиши звучат звонче, а какие глуше; какие расстроены так, что не похожи сами на себя, а какие еще держатся. И он заиграл. По-настоящему.
