Затмение сердца - Габова Елена Васильевна

Я вспоминала его руки, его плечи. Его терпкие поцелуи. Мне было жарко и холодно, я ощущала свою любовь каждой клеточкой тела, каждой клеточкой тела мне хотелось касаться Захара. Но я не чувствовала его любви, у него была только страсть, неожиданно родившаяся в этой тёмной тесной, душной от вещей прихожей. Да, да, только она. Я правильно сделала, что умчалась. И всё равно это было прекрасно.

Я вернулась домой и свалилась в кровать, крикнув на всякий случай:

– Меня не трогайте, ясно?

– Никто тебя и не трогает, – в комнату заглянула мама, – можно не кричать, а сказать спокойно.

– Извини, ма, – я сбавила тон и закрыла глаза. И поплыла по реке безумной взрослой мечты.

Всё, что случилось, было у меня внутри. Никуда не девалось. Вот как сорвёшь ромашку, зажмёшь в кулаке. Так и то событие. Всё зажалось во мне. И заполнило меня до краёв.

Утром я не зашла за Лёвой, как установилось у нас с начала учебного года. Вернее, я даже не заходила за ним, а выйдя на лестничную площадку, стучала два раза в гулкую железную дверь: бум-бум. Этого было достаточно. И сбегала вниз. На крыльце меня уже поджидал Лёва – он на лифте спускался быстрее меня. А я лифт не люблю. Когда я сажусь в него, у меня всегда мысль на обочине мозгов: вдруг застряну? Потому что со мной это уже было. В районе вырубили электричество, и я засела в лифте. Ой-ой-ой, никому не пожелаю. Я и сидела-то в нём пять минут всего, пока свет не дали, но решила, что я тут на всю жизнь, всё, похоронила себя, распрощалась со всем белым светом. А Лёва лифта не боялся, да у него вообще нервы крепкие. Мы здоровались:

– Привет!

– Привет!

И топали в школу, как дружные брат с сестрой.

А сегодня я не стала ему стучать и отправилась в школу одна, храня в себе хрустальные минуты близости с З.К. Я боялась их разбавлять пустяшными разговорами. И даже непустяшными симфониями – боялась.

Захар от меня шарахнулся, понимаете, да?

Утром мы встретились на крыльце школы – наши дома в разных сторонах света. Он увидел меня метров за тридцать, замедлил шаг, ждал, чтобы я прошла вперёд, думал, я его не заметила. А как понял, что я не то что его заметила, а уставилась на него и не собираюсь раньше него в школу забегать, медленно подошёл, ладонью эдак чёлку отбросил в сторону, пробормотал: «Привет» (не глядя в глаза) – и проскочил в здание. И лицо у него при этом вспыхнуло. Он такой был… он был сегодня необычайно красив. Я тоже струсила, как его увидела. У меня всё внутри прямо захолонуло, сердце стало биться, как сумасшедшая птица, и я хотела проскочить вперёд, но не могла оторвать взгляда от его лица, глядела, как заворожённая. И сердце у меня грохотало. Лицо Захара казалось таким одухотворённым! И я ждала, что он улыбнётся, что-нибудь скажет. А дождалась всего лишь еле слышного «Привет».

В школу он проскочил мимо меня. На наш этаж уж не знаю, прямо взлетел, а я медленно поднялась по лестнице и, когда добралась до третьего этажа, его спины в синем свитере уже не наблюдалось. В классе он сидел на своём месте, словно уже десять лет так провёл, даже книжка перед ним какая-то лежала, взглядом он упёрся в страницу.

Потрясённая, я села за парту, Лёвы, конечно, не было. Звонок прозвенел, началась физика – его нет. Потом кто-то в дверь постучал.

– Можно?

Лёвка нарисовался.

– Садись, – физик с укором посмотрел на него. – Капитонов?

– Да.

– Постарайся больше не опаздывать.

Лёвка сел и даже не взглянул в мою сторону. Обиделся. Руку он держал около уха, как будто отгораживался от меня ладонью. Пальцы у него длинные, тонкие. Пальцы пианиста. Целый урок обижался, а как прозвенел звонок, повернулся ко мне всем корпусом и спросил:

– В чём дело? А?

– Привет, Лёва. А что?

– Что… будто не знаешь, что… Почему не зашла? Я из-за тебя опоздал, ты догадалась, да? Ждал, пока ты в дверь стукнешь.

– Прости, – я смутилась и повторила ещё раз: – Прости. Настроения не было заходить.

– Предупреждать надо о настроении, – сказал Лёва и вышел из класса.

Всегда мне говорил:

– Выходим? – и мы вместе выходили и шли каждый по своим делам. А тут один.

Я пожала плечами и вообще не пошла на перемену. Сидела и пялилась в окно. Оно выходило на грандиозную стройку. Вырыли яму размером со стадион, и забивали сваи. Было видно, как из-под железной «бабы» вылетало маленькое чёрное облачко.

Обиду Лёвы я переживу.

Самое ужасное, что меня избегает Захар. Вот что пережить трудно. Я ещё поэтому никуда из класса не вышла.

Так прошёл целый день. Я сиднем сидела на своём месте, Захар и Лёва вылетали. Лёва обижался. Захар избегал…

Вечером я позвонила в железную дверь соседа. У нас в подъезде во всех квартирах двери железные (железный двадцать первый век), просто у многих это незаметно, потому что сверху они обиты фанерой, а у Капитоновых откровенное железо – дверь коричневая, в красивых чёрных разводах и сбоку, на косяке, красный глазок сигнализации. Словом, там всё серьёзно.

Открыл Лёва.

– Капитонов, ты меня простил? – с ходу спросила я.

Лёва пожал плечами, не зная, что и ответить, соображая, простил он меня или нет. Стоял и молчал, и мне показалось, что он даже хочет закрыть дверь перед моим носом и только из вежливости этого не делает.

– Подумаешь – опоздал. Все опаздывают, – добавила я.

– Иди сюда, Ветка.

Он взял меня за руку и увлёк по лестнице на площадку пониже, где был мусоропровод. Здесь полутемно, свет просачивался через узкое и низкое окошко. Лёва был в джинсовых шортах и полосатой футболке, и его прикид напоминал лето, август, когда мы общались, стоя каждый на своём балконе, как в птичьем гнезде.

– Я не поэтому злюсь, – сказал Лёва, глядя не на меня, а в сторону, и обкусывая ногти – была у него эта вредная привычка, особенно когда нервничал. – Не потому, что опоздал.

– А почему, Лёв?

– Я злюсь, потому что ты сходишь с ума из-за этого… длинноволосого. Думаешь, я ничего не вижу?

– А что? – я вспыхнула. – Ему идут длинные волосы. Даже очень.

– Да ладно! – Лёвка потряс рукой. На запястье была лечебная вязаная манжетка – растянул на физкультуре. – Волосы вообще не при чём. Пусть хоть до пят отращивает. Он тупой. Неужели не видишь?

Я снова вспыхнула.

– Почему ты так решил? У него что, на лбу написано?

– Вот именно: написано! Именно: на лбу. Интересная девушка влюбилась… в какое-то мурло.

– Эй, эй, полегче! – ох, как я разозлилась! Мне захотелось ударить Лёвку. Залепить изо всех сил затрещину. Если бы это был другой, не Лёва, он бы и получил! А Лёва… я и правда считала, что Лев Капитонов – мой друг. Он так же считал, об этом была записка в школе. Друга бить по лицу как-то не по-людски.

– Могу тебе зло и с уверенностью сказать, – проговорил Лёва, сощурившись и оставив в покое свои ногти, – через год-два ты будешь с удивлением или даже со смехом вспоминать своё сегодняшнее чувство.

– Да много ты понимаешь… эй, заполярный волк!

Лёва расхохотался.

– Заполярный волк! Прекрасно! Знаешь, а мне нравится эта кликуха. Возьму её себе в ники… Разрешишь?

– Разрешишь… – пробормотала я. – Да мне плевать, как хочешь!

– Вот послушай, Рябинка…

Лёва взял меня за руку и сжал её изо всех сил. И сказал, глядя прямо в глаза:

– Может быть, это жестоко, ты злишься на меня и думаешь: ах, это такая любовь, такая любовь, у меня не как у других. И я, и миллионы других думали так же, а потом смеялись.

– Ты? И ты думал так же?

– Представь себе.

– Ты влюблялся? У себя в Воркуте?

– А чему ты удивляешься? Все влюбляются. В Воркуте, конечно, холодновато, но люди там не ледышки. Но у меня всё кончено с той девушкой. А ты… люби, люби, пока любится и, пожалуйста, не смотри на меня, как на людоеда. Мне просто обидно, что объект Виолетты Покровской примитивен, как чайник.