Шарон Крич - Тропа Журавушки
На обратном пути к лагерю я набрала охапку сучьев для костра и продумала ужин. Разогрею банку фасоли, отрежу ломоть хлеба, съем яблоко, запью ключевой водой и отломлю на сладкое дольку шоколада. Блеск!
Я вновь перебрала все в памяти, предвкушая удовольствие. Разведу костер, открою фасоль... Открою? Сердце екнуло. Открывалку-то я и не взяла.
Ну почему я забыла самую важную вещь? Что же мне никто не напомнил? Хотя, если подумать, без мамы с папой я бы столько всего забыла. Они так старались, чтобы мне было тепло и хорошо, чтобы со мной не случилась беда. И я поняла, какой же была упрямой и как некрасиво старалась всеми силами от них отделаться. От стыда я готова была сквозь землю провалиться.
* * *
Огонь никак не хотел разгораться. Я говорила с ним как с живым существом, умоляя перекинуться на ветки. Ворковала, заклинала, даже накричала на мокрое полено. Джейк наверняка бы справился без труда. Может, и стоило взять его с собой? При этой мысли сладко закололо кожу. Не буду думать о Джейке. Я разобрала костер, оставив горсть сухих листьев и пару прутьев. Когда пламя занялось, я стала добавлять сучья, и вскоре огонь взметнулся до небес. Похоже, я немного переборщила. Изголодавшись, я принялась ковырять жестянку ножом и колотить ее о камень, пока верх не отлетел.
В одиночестве за едой не засидишься. Не надо ждать, пока освободится солонка или соусник, не с кем поговорить. Чашку я тоже забыла, но напиться, в конце концов, можно и из бутылки. Я обтерла вилку и зарыла в землю пустую жестянку. Вот и все. Не надо убирать со стола, не надо мыть посуду! Я свободна, я сама по себе, я вольна делать все, что заблагорассудится.
Я огляделась. И что же делают люди, когда никто не стоит у них над душой и они вольны заняться чем угодно?
Далеко за холмами раздался тоскливый гудок паровоза. Я неосознанно обернулась к ферме, вспоминая тополь, кардиналов, дядю Нэта и тетю Джесси. Все уже сидят за столом. Интересно, что изменилось оттого, что я ушла?
В голове вновь замелькали картинки. Вот мама и папа встают на рассвете, специально, чтобы помахать мне вслед. Вот Сэм размазывает по тарелке суп. Вот Бен копается на грядке, вот Гретхен горбится над компьютером. Хватит! Но мозг меня не слушал. Довольно!
Спать ложиться было еще слишком рано. Я обошла лагерь, поправила спальный мешок, подбросила сучьев в костер и стала думать, что бы съесть на завтрак. Затем меня осенило: дрова-то кончаются. Ура! Вот и нашлось занятие. Наберу-ка я веток для костра.
Собирая хворост, я вспомнила про семена цинний. Вот и еще одно дело! Двумя палками я проделала вдоль тропы канавки. На обратном пути уложила в них семена, а затем присыпала землей. Надо бы их полить, но мне было жаль тратить воду. Будем надеяться, пойдет дождь.
Знаю, я сосредоточилась на пустяках — но только для того, чтобы отгородиться от важных мыслей, грозно рыскавших на задворках сознания. Стоит мне расслабиться — и наружу вырвется миллион картин, громоздясь одна на другую. В глубине души мне хотелось скорее узнать, что скрывает память, но не так сразу, постепенно, шаг за шагом.
Стрелки часов, казалось, замерли на семи, и я потрясла их, решив, что они остановились. И вновь отправилась за хворостом. На пути мне попался старый клен с редкими и крепкими сучьями, будто созданный для лазанья. Я подумала: а что, собственно, мешает мне забраться на самый верх? Глупо, знаю, но в ту минуту я была потрясена открытием: оказывается, если я чего-то хочу, никто не сможет мне запретить. Ничего, что поздно; ничего, что есть занятия поважней. Некому закричать, чтобы я немедленно слезала.
И я стала карабкаться на дерево, все выше и выше, подбадривая себя: «Ну же, лезь! Чем выше — тем лучше, никто не станет тебя ругать!» Наконец я нашла удобный сук высоко-высоко над землей. Вокруг щебетали птицы, срывались с ветвей, перелетали с дерева на дерево. По стволу дуба гонялись друг за другом две серые белки, хвосты мелькали в воздухе, подобно небольшим пушистым кнутам.
Еще дальше, за холмами, тянулась узкая лента реки. Тут и там из леса выглядывали крыши домов, пастбища и силосные башни. Невдалеке виднелась моя тропа и яркий огонек костра. Стоило мне слегка повернуть голову, я уловила краем глаза какое-то движение. Я обернулась — и точно, у костра мелькнула едва заметная тень, словно взметнулся край черного плаща.
Я затаила дыхание и замерла. Тень исчезла, но мне стало не по себе. Вечер наполнили стоны и вздохи, шепот, хруст и потрескивание — пульсирующее дыхание леса. Через час-другой стемнеет, и я останусь одна на высоком дереве в чаще. Мне стало страшно.
Я обмерла, не в силах шелохнуться. Неизвестно, сколько я могла бы просидеть в оцепенении, но тут дерево грозно заскрипело, словно устав держать меня ветвями, и я встрепенулась. Костер догорал, солнце зашло за горизонт, раскинув у самого края неба ярко-рыжую полосу.
Я сползла вниз, силясь не замечать шорохи леса, и помчалась к лагерю. Подбросила в костер побольше дров и забралась в спальный мешок. Улеглась на спину и долго смотрела в небо, где мерцали светлячки и роились мошки, привлеченные светом костра. Над головой проносились летучие мыши. Я ждала, чтобы мир окутала тьма. Тогда я закрою глаза и постараюсь уснуть.
Но тьма все не приходила. Вместо этого небо неуловимо меняло оттенок, становилось чуть насыщенней, но так медленно и постепенно, что я не могла уловить перехода и все пыталась понять: изменился ли цвет? Вроде стало темнее. Уже ночь? А теперь? А теперь?.. Выступили тусклые звезды, но небо все не чернело, тьма не опускалась на лес. Как я ни старалась, я не смогла уловить тот миг, когда приходит ночь. Может, ночь и не приходит в один миг.
28. Роза в пакете
В середине ночи поблизости раздался треск сучка, словно кто-то крался к лагерю. Я спрятала голову в мешок, слишком сонная, слишком напуганная, чтобы выглянуть наружу. Правда, я нашла в себе силы прислушаться. Треск не повторялся; я решила, что надломилась ветка в прогорающем костре, и вновь провалилась в сон. Мне снилась Роза в бумажном пакете.
Вообще-то о Розе у меня должна была бы остаться масса воспоминаний. Мы были неразлучны с рождения, как близняшки. Иногда нас даже укладывали спать вместе, потому что мы закатывали рев каждый раз, когда пора было расставаться. Странно, что я почти ничего не могла о ней вспомнить.
Как-то учительница говорила, что у человека почти не остается младенческих воспоминаний. Будто бы в нашем мозгу откладываются словесные образы, которые затем превращаются в картинки, а в раннем детстве нам просто не хватает слов, чтобы все описать. Я не слишком ей поверила, потому что иногда у меня перед глазами возникает лицо Розы, совсем еще крохи, а тогда я и слова «мама»-то не знала.
Может, память скорее похожа на компьютер Гретхен. Иногда, когда сестра пытается открыть файл, экран мигает и выдает: «Доступ закрыт! Нельзя открыть файл!» Гретхен принимается упрашивать машину, как капризного ребенка, а если та ей не подчиняется, злится и выключает питание.
Где-то в моей памяти были скрыты воспоминания о Розе с пометкой: «Доступ закрыт!» Но той ночью один файл послушался...
Тетя Джесси вытряхнула продукты и поставила на пол пустой пакет — большой, прочный, из толстой бумаги, с двумя крепкими ручками. Малышка Роза из любопытства забралась внутрь, и тетя Джесси подняла пакет высоко в воздух. «За покупками пойду, тра-ляля-ля-ля! — пропела она и покружилась с пакетом в руках. — Где же моя Розочка, тра-ляля-ля-ля!»
Я заглянула в пакет. Снизу на меня смотрела хитрая мордашка Розы. А сверху улыбалось и светилось лицо тети Джесси. Это было так здорово. Тетя сказала, теперь моя очередь, но я только помотала головой. Мне хотелось видеть и видеть счастливые глаза Розы и тети Джесси. Тра-ляля-ля-ля.
Сон был ярким и удивительно четким. Только я видела нашу игру будто со стороны. Вся сцена прокручивалась вновь и вновь, и я взмолилась, чтобы она никогда не кончалась.
Над горизонтом проступила медно-красная полоса. Мостиками перекинулись меж стеблей травы паутинки; на них осели капли росы. Утро дышало покоем, и я не понимала, чего так перепугалась накануне.
Вскоре у меня сложился свой распорядок дня. Подъем на заре, неспешная прогулка вдоль тропы. Красота! Дело шло куда быстрее, в день мне удавалось расчистить километр, а то и полтора.
С каждым днем коллекция находок росла: наконечники стрел, кусочки кремня, лоскутки кожи, обрывки веревки, старинный нож, даже настоящая праща. У смотрительницы музея глаза на лоб полезут, когда я ей все это покажу. А еще окаменелости. В низинах попадались куски песчаника с отпечатками древних листьев и двустворчатых раковин. У тети Джесси рот бы расплылся до ушей. Представляю, как бы она воскликнула: «Ясно как божий день, миллионы миллионов лет назад здесь плескалось море!»
