Серафима Власова - Ансаровы огни
Три ночи и три дня не выходил он из своих покоев. В конце третьей ночи у него созрел план. И задумал он, как всегда, хитро и коварно. «Силой не прошел земли горы Магнитной — встану там лаской и любовью».
В одно раннее летнее утро, когда просыпалась степь, поднимались табуны скота и в озерах — рыба, жители горы Тылсымлы-Тау увидели, как пять всадников на чистокровных вороных по степи скакали. По их одежде сразу узнали они, что это знатные посланцы самого Тамерлана. За ними растянулся, сколько мог видеть глаз, караван верблюдов, нагруженных разными товарами. Всадники были не вооружены.
И стали хитросплетенные речи эти посланцы здешним жителям говорить, раскладывая перед ними ковры редкостной работы, кинжалы и из бесцветных камней ожерелья. Потом посланцы прочитали грамоту Тимура, в которой говорилось, что владыка мира ждет к себе в гости самого Кызырильяса.
Понимал мудрец, что отказываться от такого приглашения нельзя, а потому, не торопясь, собрался и вместе с гостями поехал в далекий Самарканд.
Долог был путь каравана, а еще дольше речи между Тамерланом и гостем из далекой страны Волшебных гор — Кызырильясом. Словно два разных родника забили рядом в тот далекий день под жарким небом Самарканда: корысть и бескорыстие, жестокость и мужество.
Хорошо видел Тамерлан, что перед ним хоть и древний старик сидел, но сильный и крепкий духом человек. А потому с завистью слушал Кызырильяса, говорившего прямо и открыто Тамерлану, что ему, царю всех царей, не хватает — доброты и милосердия.
Слушал Тамерлан мудреца, а сам про себя думал: «И не быть бы мне царем всех царей, и не лежали бы эти покоренные города и народы у моих ног, если бы был я милосерден».
Думал так Тамерлан, а сам свой новый план уже приводил в действие. «Сделаю добро, как советует мудрец. Может быть, это мне вернет силу, а заодним границы государства расширит».
Но говорят, кривая береза никогда не станет стройной. Не успел мудрец Кызырильяс отбыть из Самарканда, как прибыли к горе Тылсымлы-Тау посланцы Тамерлана. Снова были подарки и новые послания, в которых Тимур писал, что много у него красавиц-жен и сыновей и внуков, но дочери ни одной нет. Жалеет об этом владыка мира, а потому просит Кызырильяса исполнить его желанье: одну из внучек дать ему в дочки. Говорят, отвага и правдивость в речах скорее и крепче в людских сердцах отзовется, нежели коварство и ложь.
Поверили жители волшебной горы Тылсымлы-Тау Тамерлану, и на совете аксакалов было решено отправить Кэсэнэ в дочери Тимура. Кэсэнэ спокойно этот выбор приняла, зная, что любимому она не мила, а больше того: хотела послужить своему народу.
Два аксакала отправились с Кэсэнэ и посланцами Тамерлана в далекий Самарканд. Но не отъехал караван и ста верст, а на землю вторая ночь легла, как напали на него разбойники, одетые в какие-то диковинные одежды. Все, кто ехал, были перебиты. Погибла и Кэсэнэ, и аксакалы, и сами посланцы Тамерлана. Ни один человек не спасся.
Не ведали, что это было завершением замысла Тимура.
Прошло еще какое-то время, и Тамерланом была объявлена его воля: перехоронить Кэсэнэ — названую дочь «владыки мира» — достойно ее высокой чести.
Несколько отрядов воинов было послано Тимуром в степь с приказом строить башню-гробницу над могилой Кэсэнэ.
В сказании еще говорится, что по цепочке воины Тамерлана передавали кирпичи за сто пятьдесят верст от места, где их из лучших глин изготовляли…
Да… раздвинул как бы границы государства своего Тамерлан… Трудно было разрушить башню, под которой лежала названая дочь восточного владыки.
Время, как река, назад не бежит. И по сей день одиноко в степи стоит эта Тамерланова башня.
Гора же волшебная Тылсымлы-Тау, или иначе — Магнитная, и теперь продолжает людям свои богатства отдавать…
ЗОЛОТОЕ СЛОВО
© Южно-Уральское книжное издательство, 1968 г.
Слава про златоустовских мастеров по всему свету летит, как крылатая песня. Лучших мастеров — граверов по булату — во всем свете не сыскать! Одного Бушуева взять. Все страны мира облетела слава о нем — о его крылатом коне на стали. Недаром получил прозвище: Иванко-Крылатко.
Только вот про словесных дел мастеров сказы забываться стали. А жаль. Взять хотя бы Крапивина Тимофея: когда-то первым сказочником был.
Есть на земле камень — хрусталь. Самой чистой воды он бывает. Кристалл к кристаллу. В горах он рождается. Но вдруг попадает такая красота в подземные воды. Примется вода хрусталь крутить, бить о другие камни. И до того дотрет, что от кристалла один окатыш останется. Поглядишь на такой камешек — и глаз не остановишь. Пройдешь мимо такого камня, пнешь ногой, чтобы на дороге не мешался, и все… Но попробуй отбей от такого окатыша кусочек и увидишь, какой он внутри чистый, прозрачный — ну настоящий хрусталь, каким бывает он рожден в земле.
Вот таким окатышем и был в жизни Крапивин Тимофей. Беды и невзгоды били его, колотили. И все же остался Тимофей сердцем чист и ясен. Оттого и сказки любил он говорить, словно малое дитя. Работал он на томилках. Уголь жег, гнал смолу, деготь, одним словом, век свой в лесу прожил. Да еще в земле копался и про камень, будто про живых людей, рассказывал. Как по-писаному читал. К тому же все с умыслом и со значением. А то своим словом будто крапивой обжигал. Вот потому и получил прозвище такое — «Крапива».
Как-то раз к Крапиве сосед пришел. Славный, добрый был мужик. Хорошо знал его Крапива. На одной Кабацкой улочке родились. Работящий, молчаливый такой. Зато жена у него была — всем бабочкам баба. Языкастая да бойкущая. Ты ей — слово, а она тебе — десять… В мать и дочки угадали…
— Пособи, Тимофей Егорыч! Уважь по-соседски! Век не забуду! — сказал сосед.
— Это, поди, насчет твоих девок? — сразу же догадался Тимофей, зная про беду его.
— Про кого же больше? Одна у меня беда неизбывная. Отучи какой-нибудь страшной сказкой моих девок, заодним и жену, чтобы не бегали в господский дом. Один стыд от людей. Все люди норовят господский дом стороной обойти, а мои будто мухи туда липнут, ровно там ворота намазаны медом.
— А ты не пытался их подобру учить? — спросил соседа Крапива.
— Как не пытался? Не помогло. Всей улицей их недавно люди срамили, что отцовскую рабочую честь позабыли. Да только моим девкам хоть бы что. Особенно старшей — Катерине. Ей людское слово, что дождик по весне. Пока идет — мочит. Перестал — высохло все. Пока ругали — присмирела. Перестали ругать — за свое взялась. Палкой не выгонишь из господского дома. Ты ведь сам редко бываешь на заводе, вот и не ведаешь про наши дела.
— Может, у нее выгода какая — потрафлять господам?
— Какая там выгода! Только обноски господские домой приносит. Намедни юбку барыня Катерине дала. Тряпье, но сшито, известно, по-господски.
— А ты бы плеточкой девку стеганул.
— Нет, Тимофей Егорыч, не тот характер имею. Только больше дурь в голову ей забьешь. Надо, чтобы человек своим умом дошел, что чужая одежда чужим потом отдает…
Задумался Тимофей. Не сразу ответил он соседу. Ну, а когда надумал, то сказал:
— Трудненько отвадить твоих девок и жену от такого зла. Лакейством оно зовется.
И хоть не давал Крапива соседу слово, а пособил. Правда, не скоро, а когда пришел черед соседским девкам отводить посиделки. Такой неписаный закон был раньше на Урале по заводам и деревням. После работы ведь некуда было деваться девушкам и парням. На таких вечерках девушки пряли, вышивали и песни пели…
В тот год выдалась ранняя зима. Чуть не в сентябре наступили холода. Поневоле заберешься в избу на посиделки.
Пришел черед отводить их соседским девкам. Собралась девичья ватага у соседа в доме. Пожаловал и дорогой гостенек — Крапива. Молодежи в радость: еще бы, первый сказочник на заводе.
Когда же все угомонились, хозяин подал гостю чарочку доброго домашнего вина, и Тимофей начал свою сказку. Поначалу, как всегда, прибаутки говорил, вроде такой:
— Вчерась пошел в баню я. Мылся-мылся, да бес все мешал. То паром обдаст окаянный, то вехотку спрячет. Рассердился я на него и ошпарил нечистого кипятком до хвоста. Только, видать, я так размахнулся, что бес от страха убежал. Убегая, он в предбаннике леденцы оставил.
И Крапива, выгребая из карманов леденцы, принялся ими угощать девушек.
— Ну, а теперь и сказку скажем, — степенно выговаривал Крапива, усаживаясь возле печки.
— Жила-была в нашем заводе девица одна. У отца с матерью как цветок росла. Только господам уж больно старалась угождать. Углядела барыня такое со стороны Лукерьи — так девку звали. Живо ее в господский дом взяла, вроде как в услужение к барышням приставила ее. Тычки господские и их насмешки Лукерье нипочем. Знай верой и правдой служит господам. Только, чем далее у господ служила, тем злее становилась. Конечно, не на господ злилась она, а на люд простой. Ведь не нами говорено: с кем поведешься, от того и наберешься.
