Ахмет Мальсагов - Лорс рисует афишу
Лорс — он стоял в дверях, ведущих из фойе в зал, — отпрянул за портьеру. Неужели старик в таком зале начнет склонять его, Лорса?!
— Так то ведь я, обыкновенный бригадир! — продолжал Иван Матвеевич. — С меня какой спрос по части культуры? А как же мы вот здесь, при таком собрании, пыль пускаем друг другу в глаза! Я же вам сказал: розы развожу — значит, разницу в ароматах понимаю. Вековой родной запах этому залу — керосин да махра. А в нос нам сегодня шибает «Шипр», как в парикмахерской. Давайте же, товарищи, сделаем, чтобы у нас культура имела свой аромат. Настоящий. Нелиповый.
Захлопал в ладоши и первый секретарь райкома Николай Иванович, и другие сидевшие в президиуме. Смущенно, но от души смеялась пунцовая Марина Васильевна.
Эля помянула как-то в одном из писем Лорсу, что в Предгорном живет ее родственник. «Кто же это? — гадал Лорс. — Может быть, он каждый вечер бывает в клубе на танцах?»
«Значит, у тебя есть повод хоть на день приехать сюда, — писал Лорс Эле ночью после пленума. — Ты увидишь не жалкий, ободранный клубик, а настоящий Дворец бракосочетания, благоухающий «Шипром».
Лорс подробно писал Эле о своей поездке в колхоз, о том, как удивительны переплетения человеческих дорог. Ведь случайное знакомство с замечательным стариком бригадиром обернулось таким неожиданным богатством для Дома культуры: все, что сволокли сюда на пленум, остается клубу.
Утром он поспешил пораньше на работу, чтобы полюбоваться великолепием нового облика клубных помещений.
Они выглядели как после разгрома!
От великолепия не осталось и следа!
Тетя Паша, убиравшая клуб, сказала Лорсу:
— Завхозы чуть свет понабежали. Из райкома, из райисполкома… Парикмахер тоже был. С авоськой. Забрал пшикалки.
От вчерашней сказки осталась только трибуна. И валялся на сцене никелированный настольный звоночек, оброненный впопыхах завхозами. Лорс залез на трибуну. Машинально постукивая по кнопке звонка, он под этот веселый аккомпанемент зло бормотал:
— Товарищи, здесь каждый оратор говорил о культуре. О надоях и окотах только попутно, только попутно. А результат?!
Когда в девять утра Лорс побежал к Полуниной жаловаться, она его еще и отчитала:
— Не думала я, что вы такой растяпа! Просто жизни не знаете… Не могли спрятать кое-что под замок? У вас столько кладовок! Теперь, конечно, ничего у завхозов не вырвешь.
Полунина все же утешила Лорса: министр культуры выделяет клубу триста рублей на обзаведение.
— И знаешь что, Лорс, — перешла она вдруг на «ты», — надо поэкономнее потратить эти деньги. А то понакупишь ненужного. Я видела в сельпо недорогой, но красивый материал для клуба. Сходим вместе. А деньги на ремонт я выбью из райисполкома…
Действительно, Лорса как-то зазвал в райисполком Керим и объявил:
— Срочно составляй со своими танцорами смету на ремонт. Приказал Магомет Хасанович. — Керим посмотрел на друга так, будто видит его впервые: — Ты знаешь ли, что вырвать среди года деньги на ремонт даже районным зубрам не удается! Я вижу, ты мечтатель-мечтатель, но ловкач. Скажи честно — я не проболтаюсь, — кто тебя поддерживает?
Лорс наклонился к уху Керима:
— Сам Иван Матвеевич. Только молчок! Эх, не знаешь ты жизни! Агусеньки… Ножкой — топ!
Керим долго потом ломал голову: кто же этот Иван Матвеевич, с которым так считается председатель райисполкома?
Глава V. Первые стычки
Поэзия капремонта
В далеком краю, еще при жизни родителей Лорса, был у него в детстве совсем маленький кусочек деревенской жизни. Мать умерла очень молодой, от неудачных родов. Отец не хотел больше жениться. Каждые школьные каникулы он отвозил Лорса в деревню к дальним родственникам. Безнадежный сердечник, отец и сам любил там пожить, когда позволяла служба.
Именно там, в деревне, Лорс познал чудодейственную способность рук. Ими можно было слепить из глины хлопушку, которая по громкости выстрела не уступает пистолету. Из веточки молодой ивы получалась свирель, если хватало терпения легонечко побить по веточке, чтобы кора сошла с ветви целиком, трубочкой.
Как-то во время деревенских каникул в Лорсе прорезался одержимый мебельщик. Родич Аюб строил дом. Сам тесал, пилил, строгал, вязал плетень. Лорс ездил с ним в лес за прутьями и кольями для плетня, а потом помогал ставить плетень. Аюб остро затесывал колья и вбивал их на расстоянии друг от друга. А потом ряд за рядом плотно перевивал гибкими прутьями, у которых еще была прохладная, живая кора.
Но это занятие Лорсу быстро надоело, потому что здесь ему доверялось только одно: ходить за Аюбом и подливать из медного кувшина — кумгана воду, чтобы кол легче входил в землю.
Тогда Аюб кинул Лорсу ворох дощечек-обрезков. «Делай скамейки». В каждом вейнахском доме излюбленная мебель — низенькие скамеечки: две дощечки стоймя, а к ним прибита сверху дощечка подлиннее. Нет удобнее мебели к низенькому круглому обеденному столу — шу. Такие столы у вейнахов водились в деревнях испокон веков. Особенно же хороша скамеечка, если хочешь посидеть перед очагом и печь кукурузу. С табуретки смотришь на огонь и на подрумянивающийся початок свысока, а со скамейки — на равных.
Лорс заполонил скамеечками дом Аюба так, что никто не мог пройти не споткнувшись. Потом начал дарить свои изделия соседям Аюба.
Однако только у себя в городе Лорс в полной мере ощущал прелесть созидания. Потому что там созидание было неразрывно связано с другим не менее захватывающим процессом — разрушением. В деревне ему все как-то нечего было разрушить. Потому что там не было игрушек, там берегли для хозяйства любую вещь. А в городе полно игрушек. Во дворе — склад, откуда можно утянуть ящики, разломать их и сделать из дощечек мечи и автоматы, а из фанеры — рыцарские щиты и теннисные ракетки.
Теперь он был в деревне не гостем, не мальчиком, а директором. И ему здесь есть что ломать. Трах! От удара обухом топора разлетелась лесенка, которая вела из зала на сцену. Трах! В щепы другая лесенка, ведущая на сцену из репетиционной. Вместо этих хилых, кривых перекладинок вроде тех, по которым горцы лазают в плетеную сапетку — амбар за кукурузой, тут встанут массивные, удобные ступени — тумбы из дюймовых досок. Лорс сделает их так же шутя, как сколачивал скамеечки.
Лорс крушит штукатурку. Плитками-льдинами откалывает ее кирка. Лом вспарывает мертвую сцепку кирпичной кладки — и вот уже хлынуло синее небо в погребную сырую темень директорского кабинета.
— Что, рама и косяки уже готовы? — удивляется зашедший за своей балалайкой Яша Покутный.
— Не готовы, но я их проектирую в смету! — гордо говорит Лорс. — Когда плотники сделают, вставим.
— А проем тем временем будет открыт? Да через него хоть пианино выноси!
Лорс обескуражен, но Яша отыскивает на чердаке и косяки, и раму, засучивает рукава:
— Вставляем сейчас же.
Неисчислимые возможности для разрушения и созидания таятся за словом «двери». Если взломать вон ту боковую стену сцены и вставить дверь, то Дом культуры неожиданно получит еще одну репетиционную комнату. Большую, как директорский кабинет. Не придется больше так тесниться кружковцам. А если заложить вон тот дверной проем, то получится еще одно боковое фойе, оно будет непроходным. Там можно будет расположить буфет, или занятия новых кружков проводить, или малый лекционный зал устроить…
— Всего это здание имеет семнадцать дверей, — ходит по пятам тихий Яша Покутный. — Вот эту пробили, когда директором был Витюня Таратута… Вот эту прорубал еще Мустафа Имранов, эту — Мотя Беркович… Здесь стену сам высаживал ломом Шота Окропиридзе. Здоровый был грузин, вроде тебя. А вот здесь и здесь были очень нужные двери. Но их… того… ликвидировал директор Угрюмов. Замуровал наглухо.
Вехи клубных эпох перечисляет перед слишком горячим Лорсом мечтательный и вместе с тем осмотрительно-мудрый Яша Покутный. Лорс остывает, перед его внутренним взором словно проходят вереницей тени бывших преобразователей, тоже горевших огнем перестроек (в рамках дверных проемов).
— Я — мужик, в вопросах культуры я тебе не советчик, — охает хитрый Яша. — А вот если бы ты собрал на часок ребят, бывалых кружковцев… Да прораба из райкомхоза, да бухгалтера… Были бы тебе и план, и смета! Ну, давай косяки подгонять. Окно в Европу ты уже прорубил…
После того как смета наконец была составлена, утверждена, деньги получены, мастера наняты, высокая поэзия капремонта совсем захлестнула Лорса. Словно из детства пришла. Раздевшись до пояса, сам он в прохладе зала строгает фигурным Яшиным рубанком доски, любуется полированными завитками стружек, вдыхает их запах.
Радует его звонкий стук кирпича, откалываемого мастерком печника, радует перезвон пестиков по чугуну — это Вадуд и Петя толкут мел для изготовления замазки, которой никак не напасешься в магазине.
