Сергей Вольф - Мне на плечо сегодня села стрекоза
Я-то знал, куда он клонит.
— Ну, понятно, — сказала Люля. — Он такой хороший у нас, такое чудо, что ему сам бог велел ехать с тобой на ваш сумасшедший подледный лов.
— Это-то ясно, — сказал дед. — Это ты заранее обещала, если я вместо тебя пойду на головомойку.
— Ай, ловите вы сколько влезет, — сказала Люля. — Лишь бы не утонули и он учился хорошо. И так забот полон рот.
Она умчалась в их с папаней комнату, и мы с дедом, занявшись сборами на лед, слышали, как она трижды с выражением прочла папане свое письмо в дирекцию нового театра, которое она писала и переписывала, по-моему, раз пять. Дед сказал:
— В этот раз на озеро поедем, на блесну окуня драть. Ну, технику ловли я тебе на месте, на льду уже объясню.
— А Айседора не поедет? — вдруг вырвалось у меня.
— Отчего же. Скорее всего поедет — звонила.
Про Свету я, конечно, не спросил, и мы с дедом, взяв блесны, скрылись в ванной.
Вскоре Люля ворвалась в ванную и, когда дед напугался, что сейчас будет скандал, закричала:
— Да не бойтесь вы! Я посмотреть хочу. Хочу убедиться в вашем слабоумии. Ну, показывайте.
У деда глаза заблестели от восторга.
— Ну, смотрите! — сказал он. — Смотрите внимательно.
Он аккуратно, двумя пальцами поднес серебряную блесенку, симпатичную такую малышку, к поверхности воды в ванной и отпустил ее. Блесенка стала тонуть, но не тупо вниз, а зигзагами, влево-вправо, влево-вправо, медленно приближаясь к дну ванной.
— Планирование — первый сорт, — захохотал дед. — Это же чудо!
— И все?! — спросила Люля.
— И все! — сказал дед. — И так ясно, как это гениально.
Люля шумно вздохнула.
— Муж мой! — крикнула она папане. — Твой сын и мой отец — сумасшедшие! — и выбежала из ванной.
22
Выехали мы очень рано и совсем с другого вокзала, чем обычно. Рыболовов было немного, все незнакомые и не наши; ни Ляли с лошадиным лицом, ни Коли-осветителя. В общем-то были только те, с кем дед конкретно договорился: Айседора (одна) и Михей — длиннющий тощий старик. У Айседоры я не спросил, почему нет Светы, но дед, умница, спросил.
— Птенчик мой не в духе, — сказала Айседора. — Потом у нее новые какие-то кинопробы.
— Эх, и озера! — сказал Михей. — Представляешь, Василий, кладешь блесну на дно, тюк-тюк, — камешек. Чуть вбок подвинешь — повыше камешек, считай — гряда. Маханешь повыше, па-ашла блесна вниз, шарах! — сидит окунь. Эх, и озеро! Но главного я вам, братцы мои, не сказал. Это — сюрприз. Чего говорить, если вы и так едете.
— Давай сюрприз, — сказала Айседора.
— А то и сюрприз, что иду я неделю назад по озеру, иду, иду к дальним островам, вдруг смотрю: снегоход «Буран» меня догоняет. Остановился. Смотрю: батюшки, да это же Пал Матвеич Кляксин, друг мой, однополчанин, всю войну бок о бок прошли, лет десять не виделись, потерялись.
«Михей!» — кричит он мне.
«Паша!» — кричу я.
Ну, обнялись, поцеловались… И что вы думаете — он тут помощником егеря на озере устроился, изба своя — огромный домина. Какая там рыбалка, сели на снегоход, дунули за водкой и весь день в избе просидели.
— Не стоит, Михей, — сказал дед и кивнул на меня: — При ребенке-то.
— Ишь ты, куколка, — сказала ему Айседора. — Что ж, однополчанам и не выпить, что ли?! Я уж на что непьющая, а как своих вояк увижу — обязательно рюмочку клюкну. Верно, Леха? — И Айседора потрепала меня по щеке. — Старая я, да? А ведь я в танковом была. Не похоже, а?!
— Что же выходит? — сказал Михей. — Захотим — и заночуем, и завтра половим. Нам, пенсионерам, что? Нас никто не ждет.
— Нас-то с Айседорой ждут, — сказал мой дед.
— Тогда опять-таки идея, — сказал деду Михей. — Твоему Лехе ведь в школу, да? Отправляем его электричкой одного, он дома все расскажет и к тебе, Айседора, позвонит и предупредит. Верно, Леха?
Я кивнул и мгновенно подумал, что, если вдруг так и произойдет, то мне придется поговорить со Светой. Ну и ладно, ну и отлично.
Старики заговорили о войне, я слушал и все никак не мог представить, что они воевали по-настоящему. Ну как это — Айседора и вдруг с гранатой?! Но весь фокус в том, что так оно и было. Вот смотришь кино: снаряды рвутся, все в огне, грохот дикий, бегут, стреляют, падают, гибнут люди — и все правда. И очень трудно представить, что дед, старушка Айседора и этот длинный Михей точно так же лезли в огонь и смерть. Они сидели сейчас совсем рядом, живые, обычные, что ли, пили чай из термоса, старенькие, свои — трудно было представить их на войне. И все-таки я это почувствовал, не знаю уж почему и как: это именно они бегут под пулями и снарядами, защищая и меня, и папаню, и Люлю, которых еще и на свете-то не было.
— Вот когда мы ту высоту взяли, тогда Паше Кляксину и дали героя. Ну, а теперь он — помощник егеря. Плюгавенький такой — прости господи! — никогда не скажешь, что герой. Рябой весь, как курица, но ловит отлично, мы с ним на другой день все же надрали окуня. А окуни, бра-атцы, ну, что твои лапти! Возьмет блесну в пасть и стоит в камнях — и не сдвинуть его, гада.
— На кило? — спросила Айседора.
— Ага. Такие. А был и на полтора, у Паши. Вот тебе, Леха, по случаю знакомства, презент.
И Михей вручил мне блесну. Она была не похожа на дедовы. Какая-то кривобокая, кривоморденькая.
Дед посмотрел на нее и покачал головой.
— Без фантазии блесна, — сказал он. — Окунь ее не возьмет, разве что сдуру.
— Колода ты старая! — сказал Михей. — Бери, бери, Леха, блесна дивная. На такие и драли — игрушка моей конструкции. Читали — «михеевская»?
— Да ну тебя, — сказал дед.
— А вот интересно, — сказала Айседора. — Никогда я меньше вас не ловила, а ловлю исключительно на магазинные, кроме подарочных, и выходит, раз магазинные хуже, — а так оно и есть, — то я ловлю лучше вас. Поняли?
— Поняли, — сказал Михей. — Ты у нас — снайпер.
Иногда я смотрел на стариков вроде как со стороны, и тогда они напоминали мне малых детей. Ну, честное слово, как первоклашки: казалось бы — ходят в школу, а игры у них — детские, дошкольные. Может, мне потому и хорошо со стариками, что они как дети? Вот даже незнакомый Михей… Разве можно с ним сравнить того же Вадика Абашидзе, или Алика Зуева, хотя они и неплохие ребята? Ни за что! С ним гораздо интереснее и веселее, а знаком я с ним всего-то час какой-нибудь. С Гошаней — другое дело, он человек содержательный, пусть даже я толком не могу этого объяснить. От Гошани, если вдуматься, исходит какая-то энергия, вот в чем все дело. А от Светы? Да, тоже исходит. А от папани с Люлей? Точно, исходит. И от нашей Евгении Максимовны. Конечно, энергия. Какие-то особые волны. И от стариков моих этих так и идут эти волны. И от Игоря Николаевича. Да-а, и от новенькой нашей, Ириши Румянцевой.
Я даже обрадовался: достаточно только представить, идут от человека волны этой энергии, и сразу станет ясно, стоящий он человек или нет.
А я? Да, вот именно, а я-то?! Идут от меня к другим людям эти волны или нет? Я не знал. А это ведь так важно. Или я сам и не должен это чувствовать, а только другие? Да, в этом надо еще разобраться.
— Ну вот, — сказал Михей. — А на следующей и нам.
После уже, в набитом автобусике, Михей передал водителю деньги на четыре билета до какой-то Харлашкиной заводины, и через полчаса, когда народу в автобусе стало совсем мало, мы сошли с автобуса. Он уехал, и мы остались вчетвером у самого края озера, и Михей сказал, что эта вот заводина и называется Харлашкиной, а вон там вдалеке дом на берегу и дым из трубы, там и живет Паша Кляксин, а второй сюрприз еще впереди.
Мы потянулись гуськом по льду, по нехоженой тропе в сторону дома, и очень скоро впереди показался идущий нам навстречу снегоход, и через минуту дед Михей знакомил нас с улыбающимся, маленьким, рябым-рябым Пашей, Павлом Матвеевичем.
— Ну, братва, с приездом! — сказал он. — Я вас в бинокль разглядел, как мы с Михеем и договаривались.
Тут же он укатил на «Буране» с Айседорой и потом, по очереди, перебросил и нас всех к дому.
— Завтракать, бойцы, завтракать! — весело суетился он.
— Да нет, Паша! — сказал Михей. — Мы, честно, сыты. Поели в электричке. Давай, вези нас к островам — руки чешутся.
Чаю мы все-таки в темпе выпили, Павел Матвеевич уговорил и тут же, опять по очереди, перебросил нас к островам на своем снегоходе. Когда вторым он подвез меня, Айседора уже просверлилась и достала удилище для блеснения, в общем — обычную зимнюю удочку с катушкой, только раза в четыре подлиннее, — такая была и у меня.
— Сверлись, птенчик, — сказала мне Айседора, и я отошел метров на двадцать в сторону и, торопясь, высверлил себе аккуратную луночку. Вскоре Пал Матвеич привез Михея и деда, и дед мой тут же начал меня учить.
— Значит, так, — сказал он. — Вроде бы все просто. Так. Привязал блесну? Та-ак. Снимай катушку с тормоза, как обычно, и сматывай жилку. Сбросил? Так. Теперь видишь, блесна лежит на дне? Приподними ее чуть-чуть. Почувствовал? Висит? Ага. Значит, она у нас висит у самого дна. Запомни, ощути рукой эту точку. Вот теперь ты резко поднял удильник над головой, блесна — в воде выше дна, и тут же опускай руку до той-самой точки. Понял? Свободная блесна начинает планировать под водой ко дну и повисает, покачиваясь, у самого дна. В этот момент обычно и бывает хватка окуня. Понял? Ну, работай. Дергай. Но аккуратно. Если что не ясно — спроси. А я пошел сверлиться.
