Николай Омельченко - Повести
— Разряжать будут? — тихо спросил Василь.
Ему никто не ответил.
Чубарь снова, казалось, очень долго, целую вечность, что-то колдовал над бомбой, иногда лишь привычно поправляя черную повязку на глазу, потом опускал руки, застывал неподвижно, то ли раздумывал, то ли просто отдыхал, и, наконец, несколько раз негромко свистнул. Келих, Любин и Лемеж быстро вернулись назад и стали спускаться по веревочному трапу в шлюпку. Затем все видели, как капитан, его помощник, машинист и рулевой осторожно сняли бомбу с лап якоря и так же осторожно опустили ее на дно шлюпки. Присев на корточки, Любин неторопливо, едва касаясь веслами воды, принялся грести к противоположному, дальнему берегу. Сильное течение, подхватив шлюпку, несколько раз качнуло ее, и она стала быстро отдаляться от парохода.
— Главное сделано, — облегченно вздохнул Божко.
— Не кажи гоп… — проворчала тетя Сима.
Когда шлюпка подошла к мели, кто-то из четверки спрыгнул в воду и, придерживая шлюпку за корму, повел к кромке берега. Потом четверо взяли бомбу на руки, и, согнувшись от тяжести, семеня, скрылись в густых кустах ив. И вновь для тех, кто был лишь наблюдателем, время тянулось долго, как вечность. Это мучительное ожидание вдруг прервал мощный, оглушительный взрыв. Над кустами взметнулся гигантский фонтан земли, в лицо ударила хлесткая волна прохладного утреннего воздуха. С криком взмыли над заливом стаи чаек.
— Вот это бабахнуло, — сказал Василь, поднимаясь.
— Да они-то хоть живы? — словно простонала тетя Сима.
— Живы! — вскочив на ноги, радостно закричала увидевшая их первой Иришка. — Живы!
Из-за кустов появились четверо. Они устало направились к шлюпке. Боцман и кочегары, подняв вверх руки, приветствовали их радостными возгласами. Женщины улыбались, а тетя Сима вытирала мокрые от слез глаза.
Черный пароход
Днепр становился уже, хотя разлив его был по-прежнему широк. Нужно было очень внимательно следить, чтобы пароход не сошел с фарватера, который, как и в низовье, еще не обозначался никакими знаками. Капитан «Полины Осипенко» и его помощник теперь и вовсе не покидали мостик, зорко всматривались в бегущую навстречу воду. Тут опасность таили не только бревна и колоды, к которым могли быть подвешены мины, но и затопленные на фарватере суда — пароход мог в любое время натолкнуться на них и получить пробоину.
Одно из таких судов, полузатопленное, вероятно, вымытое сильным течением и половодьем на мель, осипенковцы увидели недалеко от устья Припяти. Оно застряло меж двумя гигантскими осокорями, почерневшее, облепленное серовато-коричневыми водорослями. Судно уже подсыхало под весенним солнцем, и над его палубой сизоватой дымкой вился легкий пар.
— Надо бы обследовать его! — поднимаясь из машинного отделения, крикнул капитану Чубарь.
— А что нам от него, лишняя задержка, — ответил Келих, направляя на пароход бинокль.
— Уголь кончается, — ответил механик, — может, в нем уголек остался?
Капитан подумал, поворчал себе под нос, потом посоветовался с Любиным. Посмотрел на часы и сказал уже громко, так, что слышали все:
— А если он заминирован?
— Это исключено, — глядя в бинокль, ответил Любин. — Пароход, по всей видимости, затоплен не экипажем. Рубка и палуба горели… Оттого он и кажется черным.
— Лево руля! — вздохнув, скомандовал Лемежу капитан. И когда пароход стал сходить с фарватера, крикнул: — Отдать якорь!
— Есть, отдать якорь! — прозвучал веселый голос Божко.
Гулко загремела цепь, послышался негромкий всплеск.
— Саша, Василь, шлюпку на воду! — прокричал Чубарь.
Ребята, стоявшие у борта и молча глядевшие на пароход у осокорей, бросились к шлюпбалке.
— Возьми и меня, Саша, — попросила Иришка.
— А почему это ты у него просишься? — на ходу бросил Василь и насмешливо посмотрел на Сашу и Иришку. — А может, меня тоже следует спросить?
— Леонид Маркелович, еще один доброволец есть, Стрельченко, — поглядев на механика, сказал Саша. Он хотел произнести это весело, в шутку, но получилось просяще, почти умоляюще.
— Разрешаю, лишние рабочие руки нам не помешают, — согласился Чубарь. И тут же сказал Иришке: — Тащи, дочка, кусок брезента и ведра!
Когда Иришка подбежала к шлюпбалке с большим смотанным куском брезента на плечах и четырьмя звякающими ведрами в руках, шлюпка была уже на воде.
Иришка бросила брезент, Чубарь, поймав его, стал с помощью Саши и Василя расстилать на дне шлюпки. Потом Иришка передала ведра и спустилась в шлюпку.
— Женщина на судне приносит несчастье, — берясь за весла, почти трагически произнес Василь.
— Болтуны приносят несчастье больше, — полушутя-полусерьезно молвил Чубарь.
Иришка засмеялась, глядя на Василя: что, мол, съел? Но парень не обиделся. Налегая на весла, заметил:
— Да я о женщинах, я не о тебе, ты ведь кто? Пацанка. И ничего пацанка, правда! — подморгнул он Саше.
Саша вдруг рассердился и, плюхнувшись на скамейку рядом с Василем, вырвал у него весло.
— Сдурел? — удивился тот.
— Разве так гребут? Нас вон куда относит! — сказал Саша. — Давай вместе!
— Правильно! Нажимай вдвоем, а то потом против течения идти придется, — говорил Чубарь. — Да осторожнее, шлюпку опрокинете!
Василь подвинулся, и теперь гребли двое, гребли почти с ожесточением, так, что застучали весла об уключины.
Казалось, здесь, у островка залитых наполовину водой осокорей, течение было даже сильнее, чем на фарватере. Мощные темные потоки, шипя, взбивая желтовато-белую пену, распластали ушедшие под воду кусты ив и ольхи. Их тонкие ветки шевелились, как щупальца. Могучие стволы осокорей, уже слегка обросшие мелкими корнями, гудели от напора воды, а сам пароход, покачиваясь и вздрагивая, тихо скрипел, словно стонал.
Чубарь, ухватившись руками за верхушки кустов, подтянул шлюпку ближе к пароходу, Саша и Василь взялись за низкие, с выбитыми стеклами края иллюминаторов, набросили веревочную петлю на кнехт, укрепили шлюпку и, подсаживая друг друга, вскарабкались на борт.
Сразу в нос ударило запахом гари. Сколько времени прошло с тех пор, как горели рубка и палуба, а этот запах все еще был слышен. Слева в борту зияла большая рваная пробоина. Пароход, застряв меж осокорей, сидел на мели, и вода до пробоины теперь не доставала. Каюты и заднюю часть палубы пожар не тронул. Да и вообще, видимо судно тонуло горящим, и вода потушила огонь.
Несколько мгновений все стояли на палубе, осматриваясь. Рубка и стены кают были посечены пулями и осколками. На позеленевших остатках стекол висели, качаясь на ветру, пучки высохших водорослей.
— Не будем терять времени, — сказал Чубарь и направился к бункеру.
Все двинулись за ним, заглядывая по пути в забитые песком каюты. В бункере песку было больше, и над ним стояла вода. Чубарь, сняв сапоги и закатав штанины брюк, спустился в бункер, сунул в мокрый песок руку и вытащил ржавую совковую лопату. На месте, откуда Чубарь вынул лопату, вода почернела, и механик, ежась от холода, сказал:
— Есть уголек, ребята! Давай ведра.
Ему бросили ведра. Разгребая песок, он стал быстро наполнять одно ведро за другим и подавать наверх.
Иришке пришлось спуститься в шлюпку. Саша и Василь носили ведра с углем к борту и передавали их девушке. Она высыпала его на брезент в дно шлюпки. Потом в бункер поочередно спускались Саша и Василь. Поднимались, менялись лишь тогда, когда становилось невмоготу стоять в холодной, как снег, песчаной жиже.
Так они перегрузили из бункера затопленного судна весь уголь, пять шлюпок отправили на пароход.
— Еще довоенный уголек, — с теплой грустью сказал капитан, встретив последнюю шлюпку.
Печковский мост
— Подходим к Печковскому мосту! — донесся из рупора взволнованный до неузнаваемости голос Любина. — Все наверх!
Приближались к мосту. Вернее, никакого моста не было. Над голубизной воды чернели провисшие разрушенные фермы. Пароход подходил к узкому просвету между ними. И вдруг над Днепром, оглушая все вокруг, завис хриплый, стонущий гудок. Он был таким волнующим, разрывающим душу, что у многих на глазах выступили слезы. Капитан снял фуражку, и все последовали его примеру…
…Келих пристально посмотрел на Иришку и вдруг спросил:
— Василий Стрельченко… Не твой ли родственник был?
— Василий Алексеевич, механик? — чувствуя, как похолодело у нее в груди и почти не расслышав своего голоса, переспросила Иришка.
— Да, Василий Алексеевич… Только это в мирное время он был механиком, а потом командовал БЧ-2, боевой частью на мониторе.
А Иришка едва не закричала: «Но почему был, почему был?!» Однако, сдержавшись, тихо, еле слышно сказала:
— Это мой папа… А вы с ним воевали, вы знали его?
