Валя Стиблова - Мой братишка
Однажды я читал в газете, в разделе происшествий, как в автомобильной катастрофе погиб ребенок. Говорят, отец ребенка, который в этой аварии совсем не был виноват, но вел машину, от потрясения умер.
А наша классная руководительница рассказывала, как какая-то ее одноклассница, еще когда они учились в школе, взяла отцовский служебный пистолет и, играя, стала целиться в маленькую сестричку. Дома говорили, что пистолет не заряжен, а там, оказывается, был патрон. И она застрелила сестренку.
— Представляете, — говорила наша классная руководительница, — как она мучилась потом всю жизнь?
Я поднял руку и сказал:
— Но ведь она не виновата! Как мог отец оставить пистолет заряженным? Девочка была уверена, что пистолет не заряжен.
Классная руководительница ответила:
— Да, разумеется, произошел несчастный случай, но тем не менее бедную женщину всю жизнь преследуют кошмары.
А с Кимом, конечно, даже не несчастный случай произошел. Это мне втемяшилось побывать в виварии с Путиком. И то, что Путик открыл клетку, тоже не случайность. Ведь перед этим я болтал об обезьяне, которая якобы сама открывала клетку, вот Путик и решил: подумаешь, какое дело, если одна из обезьян выбежит из клетки! И то, что папа не узнал об этом вовремя, тоже не случайность. Я же подозревал, что обезьяна укусила Кима, но боялся убедиться в этом. На самом деле было нетрудно обо всем догадаться. Так где же здесь цепь непредвиденных случайностей, как старался все представить папе пан Короус, выгораживая меня? Никакая не случайность, а только моя вина.
— Путик сам до такого не додумался бы, — сказал папа, выслушав меня. — В виварий он пришел впервые. А вас я туда водил, и вы знали, что обезьяны после прививок бывают злые. Поэтому ты на него не сваливай. И Ким наверняка отговаривал тебя.
Я доказывал папе, что ничего не знал об укусе и даже не догадывался, что такое могло произойти.
— Клянусь, я об этом не знал, — повторял я, но папа прочел записную книжку Кима и понял, что мой братишка думал об этом совсем по-другому.
Ким был почти уверен в том, что я заметил укус. Видимо, он ждал, что я сам скажу об этом папе. Он даже написал, что после «гриппа» болезнь у него проявится приблизительно недели через три. Ким мог это высчитать, он знал о болезни больше меня.
В конце концов папа понял, что об укусе я ничего не хотел знать из малодушия. Другой на моем месте не успокоился бы до тех пор, пока не разобрался бы во всем. Тем более что речь шла о здоровье брата. Я ведь не уставал твердить, что люблю его больше всех на свете.
Да, мне ясно, что я должен был делать. Надо было рассказать все папе, как только он вернулся из Словакии, а там будь что будет. Ким знал, что может произойти с ним, и все же на меня не пожаловался, промолчал, потому что обещал мне. А я все это время дрожал от страха, боясь получить нагоняй от папы.
А вот если бы обезьяна укусила меня? Да я сразу бы побежал к папе и все ему рассказал. Я боюсь любой болезни, даже насморка. Мне так и кажется: а вдруг я от него умру?
Папа был прав, когда говорил, что даже по отношению к самому себе я неискренен и хочу казаться лучше. Я всегда считал, что папа ко мне несправедлив: что плохого в моих выдумках? Но теперь я многое понял, и мне частенько приходят на память всякие истории.
Однажды, например, мы с братом рассказывали маме, как в Олешнице с дерева упало гнездо.
Было это как раз на том месте, где мы с Кимом мечтали строить дом. Сначала мы сидели вверху на дереве и наблюдали, как низко над землей летает и кричит зяблик, а потом прилетела вторая птичка и тоже начала летать и кричать.
— Знаешь, Ким, что произошло? — принялся я сочинять. — Самочка говорит самцу, что с детьми случилась беда. Куда они делись? А вдруг их какой-нибудь зверь сожрал?
— Почему ты решил, что они говорят именно об этом? — заволновался Ким.
— Я понимаю их язык, — ответил я. — Вот! Он говорит: «Ах ты глупая гусыня! Что же ты так плохо смотрела за птенцами? Плевать мне на все! Не буду я больше ловить мух, если ты тут без толку сидишь и не смотришь за детьми!»
Вот так я и болтал до тех пор, пока Ким не слез с дерева и не начал искать что-то в траве. Но в упавшем гнезде были не птенчики, а яички. Ким аккуратно поднял гнездо, залез на дерево и ловко прикрепил его на ветви. Мы ушли, зяблики вернулись в гнездо, и вскоре там появились птенчики.
Все это я рассказывал маме, она смеялась: вот это да, так понимать птичий язык!
А еще был случай с бельем. Отправились мы с Кимом в гладильню. Я и говорю:
— Ким! Охота тащить это белье?! Давай пустим корзину по лестнице, а внизу ее поймаем!
Так мы и сделали. Только корзина перевернулась, и белье немного запачкалось. Да еще у корзины отломился кусочек дна.
А маме я рассказал, что, когда мы несли белье, нас толкнул какой-то мальчик, вот мы и уронили корзину. Мама удивилась:
— Неужели при этом могло сломаться донышко?
Ким покраснел и сразу признался, как все было на самом деле, а мама потом долго сердилась на меня за ложь. Когда же она перестала сердиться, я спросил:
— Мама, почему ты не ругала меня, когда я рассказал тебе о зябликах, и рассердилась из-за белья?
Мама удивилась:
— Неужели ты не понимаешь? Ну что ж, скажу. С зябликами твои выдумки были безобидны. А с корзинкой белья ты не только солгал, но и пытался свалить свою вину на другого.
Такой же случай был у нас, когда мы жили у деда.
Однажды почтальон дал нам письмо для пана Зиберта, он живет неподалеку от дедушки. Я обещал занести письмо к пану Зиберту, но забыл, и дедушке вдруг попалось на глаза это письмо — оно целых три дня провалялось на окне.
Я сказал дедушке:
— Ничего особенного! Отнесу письмо в полдень, будто почтальон только сейчас его принес. Все равно дочь пана Зиберта пишет отцу только о погоде. Какая разница, когда он его получит?
— Ну нет, Мариян, так нельзя, — рассердился дедушка. — Ты забыл one дать письмо сразу, теперь живо отправляйся к пану Зиберту и не забудь извиниться.
Я упирался, но дедушка настаивал на своем. Он был непоколебим, хотя дед у нас удивительно добрый. В конце концов Ким решил пойти со мной и извиниться за меня. Правда, все оказалось так, как я и думал. Письмо в самом деле было от дочери, и пан Зиберт повторял: «Да ведь ничего не случилось, не беспокойтесь!» И дал нам с собой целую плетенку груш.
Дедушка после говорил:
— Я бы вам дал пару подзатыльников, а не груш, безобразники!
С папой у меня тоже была история. Я увидел, как Ким, помогая папе, уронил на пол стеклышко с кровью морской свинки или кого-то еще. Папа расстроился:
— Жаль, одним результатом будет меньше.
Кима это очень огорчило, и он все время повторял, что стеклышко нечаянно выскользнуло из рук.
Я увидел, как они оба огорчены, и предложил:
— Да напишите там то, что получится в большинстве опытов, и дело с концом!
Что тут было! Папа ужасно разозлился! Как только могла прийти в голову такая мысль?! Ведь это было бы грубой фальсификацией результатов опытов!
— Ну и что? Подумаешь, на одно стеклышко меньше, — не унимался я. — Думаешь, об этом кто-нибудь узнает?
— Нет, не узнает, и дело не в этом, — ответил папа. — Вот ты покупаешь кусок колбасы и сразу видишь, правильно ли тебе ее взвесили. Или возьмем какую-нибудь деталь к машине. Ее проверяют на контроле. Но в моей работе меня никто не контролирует. Люди верят, что я результаты опытов не подтасовываю.
А еще он сказал, что даже одно-единственное стеклышко может повлиять на окончательный результат. И тогда можно повредить людям, которым будут делать прививки. Если бы такое случилось, папе пришлось бы расстаться со своей работой навсегда, ему перестали бы верить. А раз у меня такие взгляды, то мне лучше никогда не заниматься научной работой, она требует от исследователя в первую очередь честности и точности.
— А ты говорил, что для научной работы прежде всего нужно шестое чувство! — заметил я.
— Да, говорил, — ответил папа, — но не оно главное. Шестое чувство необходимо, но еще важней иметь огромное терпение. У тебя, Мариян, его, к сожалению, совсем нет.
Папа меня просто изничтожил. Впрочем, это бывало и раньше.
Теперь он тоже рассердился на меня, что я сразу же не рассказал ему все, как было, да еще всячески изворачивался и оправдывался.
Если Киму сейчас хоть немножечко лучше, он, наверное, лежит, смотрит в окно и думает: «Какая хорошая погода, все купаются, а я не могу даже встать с постели! И все из-за Марияна. Если бы я не сдержал слово и рассказал об обезьяне папе до его отъезда, то теперь, конечно, был бы здоров». А может, он думает о попугайчиках. Ким считает, что лучше его никто за птицами не ухаживает. А вдруг он плачет?
Да если б это было хотя бы так! Если б моему братишке стало лучше! Если б я точно знал, что он вернется домой и все будет как раньше! Уж я бы вел себя по-другому! Раньше в магазины за покупками — Ким. Жирную посуду мыть с мылом — тоже Ким. Мне, видите ли, это противно. Ким третий год носит одно пальто, теперь уж совсем короткое, а мне подавай самый дорогой спальный мешок! Да еще купленный на деньги из Кимовой коробочки!
