Николай Федоров - Сказано — сделано
— Напрасно стараешься, папаша, — произнёс проходивший мимо мужчина с сеткой картошки. — Тут дом будут строить, сломают твоё дерево.
— Насколько я понимаю, дом будут строить несколько дальше, — ответил Павел Андреевич.
— Всё равно. Как трактора да бульдозеры заездят, так мигом и сомнут.
— Ну, это уж дело их совести, — сухо произнёс Павел Андреевич.
— Да при чём тут совесть. Здесь такая огромная работа завертится — кто тут будет за твоим деревом смотреть. Лес рубят — щепки летят. — И, махнув рукой, человек с картошкой удалился.
— Это неправильно, — огорчённо замотал головой Павел Андреевич. — Это совершенно неправильно. Большая работа не может быть помехой для совести. Даже наоборот.
— А мы хотим вам кое-что рассказать, — сказал Коля.
— Слушаю, ребята, слушаю. — Старик воткнул лопату в землю и с вниманием посмотрел на ребят.
— Понимаете, познакомились мы недавно с одной женщиной. Пожилая уже…
Но продолжить Коля не успел. У подъезда, лихо скрипнув тормозами, остановилась машина. Из неё энергично вышла уже знакомая нам дочь Павла Андреевича. На этот раз на ней был лёгкий белый комбинезон и большие солнцезащитные очки, закрывавшие половину лица.
— Какая идиллия, — сказала она, подходя. — Пионеры и ветеран сажают деревья.
— А что в этом плохого? — спросил Павел Андреевич.
— Ничего, ничего. Сажайте на здоровье. Тебе, отец, уже и слова нельзя сказать. Каждое лыко — в строку. Давай не будем ссориться. Ты написал заявление?
— Нет.
— Ну а что же ты тянешь?
— Знаешь, Нина, — потупившись, отвечал старик, — я решил, что это… ну, не совсем хорошо. Машины у меня нет, я на ней не езжу, зачем же я буду просить гараж? Ведь я его буду просить для себя лично. А лично мне он не нужен.
— «Я», «меня», «мне»! А на дочь, на внука — о зяте я уж не говорю — тебе наплевать. Ты можешь любить только чужих. Своя семья тебя не волнует.
— Зачем так говорить. Дело же не в этом. Ты пойми, Нина: вот вы, здоровые, молодые люди, будете пользоваться гаражом, который государство предназначает для какого-нибудь заслуженного человека. Наверняка старого и почти наверняка больного. Можешь ты положа руку на сердце сказать, что дело это безупречно в нравственном смысле?
— Но ведь все так делают! Все! И никто не находит тут ничего зазорного. Потому что это — реальная жизнь. А ты живёшь в выдуманном мире.
— Я не знаю… Не знаю, что делают все, — глухо сказал Павел Андреевич. — Человек, прежде всего, за свою собственную совесть отвечает. И потом, ты ошибаешься. Люди, которые тебя окружают, — это ещё далеко не все. К счастью.
— Папочка, дорогой, давай оставим эту книжную демагогию. Дело совсем простое, житейское. Уверяю, никто тебя не осудит, если ты напишешь это пустяковое заявление. Я позвоню вечерком. — Нина сняла очки, мило улыбнулась и, поцеловав отца в щёку, направилась к машине.
— Её не смутишь, — грустно сказал Павел Андреевич, глядя вслед дочери.
Потом они все втроём сидели под голубым торшером в комнате старика и ребята наперебой рассказывали о том, как они давали свой удивительный концерт для шарманки, как познакомились с Марьей Алексеевной и как потом обнаружили у неё старинный томик Лермонтова. Павел Андреевич напряжённо слушал, а когда ребята закончили, встал и взволнованно заходил по комнате.
— Боже мой! Неужели это она?! Значит, она жива. Боже мой, невероятно!
— Хотите, мы прямо сейчас к ней все вместе пойдём? — спросил Коля.
— Нет, нет, так сразу… Я не могу. Сначала вы… Вы зайдите. Только не говорите ей ничего заранее про меня. Ведь надо же! Все эти годы мы были так близко!
Глава 18. Девятый день
Дверь, как и в прошлый раз, открыла соседка Елизавета Васильевна.
— Нету её, нету, — поспешно и, как показалось ребятам, сердито проговорила она. — Уехала.
— Как уехала? Куда? — с удивлением спросил Саша.
— К сестре уехала. В Новороссийск.
— Странно, — сказал Коля. — Она вроде и не собиралась совсем. Так неожиданно… И когда она приедет?
— Не знаю, ребятки, не знаю. Может, и совсем там останется.
— А мы… Нам она ничего не просила передать?
— Ну как же, как же. Сейчас, погодите чуток.
Старушка засеменила в глубь коридора и вскоре вернулась, держа в руках книгу. Ребята сразу узнали томик Лермонтова.
— Вот. Книжку велела вам отдать. Ну, ступайте с богом, ступайте. Некогда мне.
Ребята молча спустились по лестнице и так же молча прошли половину квартала. Ветер нагнал с залива на город тяжёлые, набухшие тучи, и первые чёрные капли упали на сухой асфальт.
Наконец Саша не выдержал и сказал:
— А вообще-то правильно. Давно нужно было это сделать. С её-то здоровьем в нашем болотном климате жить! А там тепло, фрукты. Да и легче с сестрой-то. Веселее. Как думаешь, Колян?
— Всё верно. Только уж больно неожиданно. Вдруг взяла и уехала. Сама ведь говорила, что ни за что не поедет.
— Ну, мало ли. Всякое бывает. Может, сестра позвонила или телеграмму прислала. Мол, срочно приезжай и — никаких!
— А почему ж она нам ничего не сообщила? Мы ведь договаривались. Помнишь, она ещё сказала: «Я буду вас очень ждать».
— Да, это странно, — подумав, сказал Саша, а потом вдруг остановился и хлопнул друга по плечу: — Ну и дураки же мы! Как, спрашивается, она могла нам сообщить, если мы ей ни адреса, ни телефона не давали?!
— А ведь и верно, — сказал Коля. — Сами виноваты.
Дождь усилился. Где-то далеко заурчали раскаты грома. Казалось, высоко в небе скручивают гигантский бумажный рулон. Ребята зашли под навес остановки и присели на скамейку. На перекрёстке в ожидании зелёного нервно газовал автобус.
— Вот что, Ляпа, ты иди домой и жди меня во дворе, — сказал Коля. — А я ещё раз к Елизавете сбегаю. Надо бы у неё хоть адрес взять.
— Так давай вместе.
— Нет, не стоит. Я один, быстренько… Ты меня во дворе жди.
— Извините, Елизавета Васильевна, — сказал Коля, снова заходя в тусклый коридор. — Я хотел у вас адрес Марьи Алексеевны попросить. Вы ведь, наверное, знаете.
— Не знаю, не знаю я никакого адреса! Иди ты, Христа ради, домой! — совсем уж сердито отвечала старушка.
Коля недоуменно пожал плечами, протянул руку к дверному замку, но, так и не дотронувшись до него, твёрдо спросил:
— Мне кажется, Елизавета Васильевна, вы что-то от нас скрываете. Зачем?
Старушка помолчала, беззвучно шевеля губами, потом медленно опустилась на сундук и вдруг всхлипнула, утерев лицо белым ситцевым платком, накинутым на плечи.
— Померла наша Алексеевна, сынок. Сегодня девятый день, как померла. Успокоилась, голубушка. А я всё опомниться не могу, не могу поверить. Уж какая она весёлая да радостная была в тот день, что вы последний разок приходили. Всё полку мне показывала да про книжку какую-то говорила. Насилу я её уложила. А утром-то ей худо стало. Совсем худо. Я к телефону — «скорую»… Те приехали — говорят: «Срочно в больницу». Когда её на носилках-то выносили, она меня за руку взяла и говорит — тихо, да так явственно: «Я, — говорит, — Елизавета Васильевна, наверное, не вернусь. А ко мне должны мальчики прийти. Так вы не говорите им ничего. Не надо им пока… Скажите, мол, что к сестре уехала. Ну, они и позабудут вскорости…» И вот книжку просила передать. — Елизавета Васильевна вздохнула и, помолчав, уже спокойнее добавила: — А вам, сыночки, спасибо. Согрели вы ей последние деньки. Храни вас господь.
Коля стоял у окна на полутёмной лестничной площадке и смотрел, как мощные потоки дождя яростно хлещут по пустынному пятачку двора. В бетонной клумбе, переполненной водой, крутился жёлтый пластмассовый мяч. Водосточные трубы, как огромные брандспойты, гнали на асфальт белую пену.
Коля достал из-за пазухи томик Лермонтова, который он так всё это время и носил с собой, и провёл ладонью по плотному с тиснением корешку. Между страницами он заметил какую-то закладку. Раскрыв книгу, он узнал в ней полоску алой тесьмы, которую Марья Алексеевна разрезала в тот последний день. Положила ли она эту ленточку специально, или та случайно попала между страницами — кто знает. Коля подался ближе к окну и прочитал на раскрытой странице:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат кусты…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.
Коля ещё долго неподвижно стоял на лестнице, глядя в исхлёстанное дождём окно. В парадном стало совсем темно, и лица мальчишки не было видно.
А когда Коля вышел на улицу, он уже принял решение.
Глава 19. Фотография
