Елена Верейская - Фонарик (сборник рассказов)
— Ну, уж этого никогда не дождёшься, — ворчит тётя Поля. — И чем он тебе мешает — портрет?
«Студент» глубоко вздыхает. Серёга видит — нарочно!
— Хочу начать оседлый образ жизни, тётя Поля, а портрет этот мешает.
Серёга оглядывается на олеографию, висящую над койкой тёти Поли, — портрет царя Николая Второго.
— Да ну тебя, заладил! — Тётя Поля поднимает глаза на «студента». — И до чего же ты худой! Никак ещё похудел! Чисто мощи! Когда уж ты жирку нагуляешь?
— Нагуляю, тётя Поля! Толще вас буду… когда у вас портрет со стенки исчезнет.
— Тьфу ты, окаянный, прости господи, — беззлобно ворчит тётя Поля, — ведь грех этак про царя говорить!
«Студент» придвигает к Лизиной койке табуретку, садится и осторожно отнимает у тёти Поли вязанье.
— Тётя Поля, успеете с чулком. Расскажите-ка нам с ребятами, за что вы его так любите?
— Кого люблю?
— Да того, что на портрете.
— Царя-то? А как же его не любить. Он небось помазанник божий.
— Ишь ты! А кто же его мазал-то?
— Не кощунствуй, греховодник! — И тётя Поля даёт Сане подзатыльник.
— А может, — продолжает «студент», — коли я Се-рёге постным маслом лоб помажу, и он царём станет. Как, Серёга, хочешь?
Серёга и Лиза хохочут. Тётя Поля начинает не на шутку сердиться:
— Да не греши ты, бесстыдник!
— Молчу, молчу, тётя Поля! — Глаза Сани смеются. — Расскажите нам лучше про царя, какой он. Может, и мы его полюбим.
Тётя Поля глубоко вздыхает и начинает нараспев, словно сказку рассказывает:
— Ты вот, Саня, кощунствуешь, а мне его, царя-батюшку, жалко. Уж до чего ж жалко! Посадили его в чертоги каменные, как птичку вольную в клетку золочёну, отгородили его от народушка стенами толстыми да стражей лютой, окружили его министрами хитрыми да подлыми, — и ничего-то ничегошеньки он про нас, грешных, не знает, не ведает… А уж тоска-то злая его грызёт, а уж сердце-то его чистое за народушко болеет. Позовёт он слуг своих верных, наказывает им: «Проберитесь, слуги мои верные, через все заставы и заслоны, посмотрите, как живёт мой народушко, не нуждается ли в чём, не обижают ли его министры хитрые, князья да дворяне жадные…» Пойдут слуги верные, потолкаются средь народушка, увидят, каково живётся нам, горемычным, увидят, как неправда да горе широким половодьем по всей Рассее-матушке разлилось… Заплачут они горькими слезами и побредут обратно в чертоги царские. Расскажем, мол, царю-батюшке всю правду про его народушко. Ан глядь! — министры хитрые, князья да графья их уж у порога сторожат, ловят да приказывают: «Говорите царю: всё, мол, распрекрасно в твоей стране, царь-батюшка, весело, богато народ живёт, за тебя бога молит. А коли не так скажете — головы с плеч полетят»-. Что ж слугам делать? Каждому небось голова дорога… Ну и наврут царю-батюшке с три короба — а он и не знает, то ли верить, то ли не верить, а тоска-то и не проходит.
— Тётя Поля, — говорит «студент», — и случилось бы, как в сказке, сейчас: надели бы вы шапку-невидимку да и полетели бы на ковре-самолёте мимо стражи лютой да министров жадных, да к самому царю…
Тётя Поля выпрямляется, глаза её молодеют:
— Ох, Санюшка! Упала бы я ему, родимому, в ноги: не вели, царь-батюшка, казнить, вели слово молвить! Да и выложила бы ему про нас всех, что в этой комнате живут. Сказала бы только: и у всего рабочего люда так же, как у нас, царь-батюшка! Рассказала бы, в каких хоромах живём да как хлебушко не каждый день жуём. Как батьку этих двух ребят прошлый год машиной убило, а детям-сиротам и пенсии не дали, — сам, мол, отец в машину полез. Рассказала бы, как Петровна теперь на стирках надрывается, да про Лизуткину болезнь. И про себя рассказала бы. Тридцать лет отработала, а добра что нажила? — блоху на аркане… Не хватит сил больше работать — прогонят с фабрики, и вся недолга! И как штрафами рабочих замучили. Всё бы выложила!
«Студент» смотрит на тётю Полю с улыбкой.
— Ну, а что же царь вам ответит?
— Царь-то? А поднимет меня с полу ручками своими белыми да в пояс мне поклонится. «Спасибо, — скажет, — тётка, что всю правду сказала! Так я и думал: обманывают меня мои помощники. Разгоню-ка всех их подальше, один править стану. И вздохнёт легко мой народушко, и заживём мы все ладно да в достатке».
— Как не так! — смеётся «студент». — А ну, как царь крикнет: «Слуги мои верные! Гоните-ка в шею эту тётку толстую!» Да и сам вам возле двери коленкой поддаст!
— У, бесстыдник! И не совестно!.. — ахнет тётя Поля.
— Шучу, шучу, тётя Поля! Совсем не так он скажет! — Саня уже не смеётся.
— То-то! Образумился! — успокаивается тётя Поля.
— Знаете, тётя Поля, как он скажет? — «Студент» встаёт с табуретки и прохаживается по комнате. Серёга, чуть приоткрыв рот, следит за ним. Буйные волосы дяди Сани едва не касаются низкого закопчённого потолка.
— Как скажет? Дядя Саня, как скажет? — не терпится Серёге узнать.
«Студент» останавливается и смотрит на тётю Полю. Та тоже ждёт, — что же скажет ей царь по-Саниному?
— Скажет: «Слуги мои верные, а позовите-ка сюда двух городовых, пусть-ка сведут они в тюрьму эту крамольницу старую!»
Тётя Поля всплёскивает руками:
— Да ты что это?! Ошалел?! За что же в тюрьму-то?!
— А за что же сотни товарищей с вашей же, тётя Поля, фабрики в тюрьме сидят? — жёстко спрашивает «студент».
Тётя Поля несколько мгновений растерянно смотрит на него.
— А ну тебя совсем! — отмахивается она досадливо. — Ступай читать свои книжки…
Дядя Саня поворачивается на каблуках и молча уходит за свою занавеску.
* * *Всё дальше бегут воспоминания Сергея Алексеевича.
…Раннее зимнее утро. Мать уже ушла стирать, тётя Поля собирается на работу. Дядя Саня дома не ночевал. Лиза спит, Серёга только что проснулся.
В комнату бурей врывается Витька.
— Новостей куча! — выпаливает он и подбрасывает шапку к потолку. — В воскресенье к царю в гости пойдём!!!
— И не надоело тебе брехать, Витька? — Тётя Поля с трудом натягивает башмак на опухшую правую ногу.
— Брехать, тётя Поля? Нынче сами услышите, брехня ли! — торжествующе заявляет Витька. — Поп Гапон всех рабочих к царю поведёт защиты просить! Письмо царю написали, все скопом понесём… Пусть сам разберётся, что к чему!.. Серёга, вставай скорей! Айда на улицу! Там весело, народ шумит! — И Витька, стремительно вылетает за дверь.
Тётя Поля так и застыла с башмаком в руке.
— Батюшка Гапон… — шепчет она. — Неужто не врёт Витька? Неужто по-моему будет — узнает царь…
Серёга поспешно натягивает штаны.
* * *… И вот вспоминается субботний вечер. Тётя Поля, торжественная, сияющая, гладит у стола синее с белым горошком сатиновое платье, самое её нарядное. Только по большим праздникам надевает его тётя Поля, когда идёт в церковь. Рядом аккуратно разложено уже отутюженное серое платье Серёгиной матери и его, Серёгина, красная праздничная ситцевая косоворотка. А мать побежала по соседям — не одолжит ли кто ей на завтрашний день головной платок поприличнее, уж очень её платок изношенный да линючий! Лиза со своей койки следит тоскливыми глазами за каждым движением тёти Поли — ей-то предстоит завтра весь день лежать одной… Не пойдёт она с народом ко дворцу, не увидит царя… Горько девочке…
Серёге жалко сестру, но он целиком поглощён мечтами о завтрашнем походе. И тётя Поля, водя по платью утюгом, мечтает вслух, нараспев, точно сказку рассказывает:
— С хоругвями пойдём, с иконами, как на крестный ход… Молитву «Спаси, господи, люди твоя» петь будем… Услышит царь-батюшка, как мы поём, и слеза его, голубчика, прошибёт… На балкон выйдет, чтобы всё видно было…
— В короне выйдет, тётя Поля? — спрашивает Серёга.
— А уж это как ему, батюшке, вздумается. И царица рядом. Выйдет он на балкон — и письмо наше в руке.
— А как же ему письмо-то на балкон передадут! — недоумевает Серёга.
— Да батюшку Гапона, видно, в самый дворец впустят, он письмо и отдаст. А царь-то, должно быть, у всего народа на виду его читать будет.
— Тётя Поля, а ты письмо видала?
— А коли б и видала, я ж неграмотная. А читали его вслух вчера в цеху… Уж до чего душевно составлено, без слёз и слушать нельзя. У нас все бабы ревели, даже некоторые мужчины прослезились. «Защити, — мол, — от притеснений и обид, царь-батюшка, обижает нас начальство, силушки терпеть не стало! Голодаем, холодаем, ребятишки голые растут! Работа непосильная! Не оставь нас, родной, заставь за себя вечно бога молить…» — и тётя Поля всхлипывает.
— Так вот всё и написано, тётя Поля?
— Да вроде так, а наизусть не помню.
Тётя Поля не успевает ответить. Дверь шумно распахивается, входит «студент».
Никогда ещё Серёга не видал его таким. Дядя Саня бледный, хмурый, между бровями лежит глубокая складка, не то скорбная, не то сердитая. Не снимая пальто и шапки, подходит он к тёте Поле.
