Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой)
Рослый лакей чуть не улыбнулся и не потерял своей репутации и места. Это был лакей-аристократ, он всегда служил лишь в самых знатных семьях и никогда не улыбался; он бы счел себя грубым простолюдином, если бы позволил себе — каковы бы ни были обстоятельства — такую несдержанность, как улыбка. Его спасло только то, что он принялся пристально изучать весьма отталкивающую картину, висевшую у графа над головой.
Граф смерил своего отважного юного родича взглядом.
— По-твоему, ты справишься? — спросил он сурово.
— Мне кажется, справлюсь, — ответил Седрик. — Я сильный. Мне ведь уже семь лет. Вы можете опереться с одной стороны на палку, а с другой — на меня. Дик говорит, что для моего возраста мускулы у меня очень даже ничего.
Он поднял к плечу руку и напряг ее, чтобы продемонстрировать графу мускулы, которые так великодушно одобрил Дик; при этом лицо у него было такое серьезное и сосредоточенное, что лакею пришлось снова обратить пристальное внимание на картину.
— Что ж, — согласился граф, — попробуй.
Седрик подал графу палку и приготовился помочь ему встать. Обычно это делал лакей, а граф жестоко бранил его, когда его мучила подагра. Его сиятельство никогда не отличался сдержанностью, и рослые лакеи в великолепных ливреях, которые прислуживали ему, трепетали перед его взглядом.
Но в этот вечер граф не разразился проклятиями, хотя больная нога мучила его больше обычного. Он решился на опыт: медленно поднялся и положил руку на отважно подставленное ему плечо. Маленький лорд Фаунтлерой осторожно двинулся вперед, посматривая на больную ногу.
— Опирайтесь на меня, — говорил он ободряюще. — Я буду идти очень медленно.
Если бы графа поддерживал лакей, он бы опирался больше на его плечо, а не на палку. И все же, помня о задуманном опыте, он весьма основательно налег на плечо внука. Тяжесть была немалая, и через несколько шагов кровь бросилась Седрику в лицо, а сердце заколотилось от напряжения, но он не сдавался, ободряя себя мыслью о своих мускулах и похвале Дика.
— Не бойтесь опереться на меня, — повторял он, задыхаясь. — Я ничего… если… если только это недалеко.
До столовой и вправду было недалеко, но путь этот Седрику показался очень длинным. Наконец они добрались до кресла во главе стола. Рука у Седрика на плече с каждым шагом казалась ему все тяжелее, лицо его все пуще разгоралось, а сердце бешено стучало в груди, но он и не думал сдаваться; собрав все свои силы, он шел, держа голову прямо и ободряя хромающего графа.
— Вам очень больно, когда вы на ногу ступаете? — спрашивал он. — А в горячей воде с горчицей вы ее парили? Мистер Хоббс парил. А еще, говорят, баранья трава очень помогает.
Огромный пес степенно шагал рядом, а рослый лакей замыкал шествие; странное выражение скользило по его лицу, когда он посматривал на мальчика, с улыбкой делавшего неимоверные усилия. И на лице графа раз тоже мелькнуло это выражение, когда он глянул искоса вниз на легкую фигурку Седрика и его раскрасневшееся лицо.
Войдя в столовую, Седрик увидел, что это огромная и великолепная комната и что лакей, стоящий за креслом во главе стола, пристально смотрит на них.
Наконец они добрались до кресла. Тяжелая рука поднялась с его плеча, и граф медленно уселся. Седрик вытащил подаренный Диком платок и утер лоб.
— Как жарко сегодня, не правда ли? — произнес он. — Возможно, вам камин нужен из-за… из-за вашей ноги, но мне почему-то жарковато.
Деликатность не позволяла ему признать, что что-то в доме кажется ему излишним.
— Тебе пришлось как следует потрудиться, — заметил граф.
— Ах, нет, это было не так-то и трудно! — возразил маленький лорд. — Только я немного разогрелся. Летом это немудрено.
И он энергично вытер своим роскошным платком увлажнившиеся лоб и волосы. Кресло для него поставили в другом конце стола, напротив деда. Оно, видно, было рассчитано на более внушительную персону, чем Седрик. Вообще все, что он успел увидеть в замке — просторные комнаты с высокими потолками, массивная мебель, рослый лакей, огромный пес, да и сам граф, — все это словно было рассчитано на то, чтобы он почувствовал себя совсем маленьким. Впрочем, это его не тревожило; он никогда не думал о себе, что он большой или важный, и готов был примириться с новой обстановкой, которая все же его несколько подавляла. Никогда, возможно, он не казался таким маленьким, как теперь, когда уселся в большое кресло в конце стола. Несмотря на то что граф жил один, порядок в доме был заведен весьма торжественный. Граф любил свои обеды и обедал всегда великолепно. Стол между ним и Седриком сверкал прекрасным хрусталем и фарфором, который казался ослепительным непривычному глазу. Посторонний наблюдатель, верно, улыбнулся бы при виде огромной столовой, высоких ливрейных лакеев, яркого освещения, блеска серебра и хрусталя — и сурового старика, восседающего во главе стола, с маленьким мальчиком напротив. Обед для графа всегда был делом серьезным; столь же серьезным делом был он и для повара, особенно если его милость были не в духе или не имели аппетита. Впрочем, сегодня аппетит у графа был несколько лучше, чем обычно, возможно потому, что мысли его были заняты и он не обращал особого внимания на то, насколько удались закуски и соусы. Пищу для размышлений дал ему внук. Граф то и дело поглядывал на мальчика, сидящего в дальнем конце стола. Сам он в основном молчал, но ему удалось заставить мальчика разговориться. Он и не думал, что беседа с ребенком может так его развлечь: лорд Фаунтлерой забавлял его и одновременно ставил в тупик. Граф вспоминал, как тяжело он оперся о детское плечо, чтобы проверить твердость и выдержку мальчика; ему приятно было думать о том, что внук не заколебался и ни на миг не подумал об отступлении.
— Вы не все время носите графскую корону? — почтительно спросил лорд Фаунтлерой.
— Нет, — ответил граф с угрюмой усмешкой, — она мне не очень к лицу.
— Мистер Хоббс говорил, что вы ее носите всегда, — заметил Седрик. — Правда, потом он сказал, что, возможно, вы иногда ее снимаете, когда хотите надеть шляпу.
— Да, — согласился граф, — иногда я ее снимаю.
Тут один из лакеев отвернулся и как-то странно закашлял, прикрыв лицо рукой.
Седрик первым кончил обед; откинувшись в кресле, он оглядел комнату.
— Вы должны гордиться своим домом, — сказал он. — Он такой красивый! Такого дома я никогда в жизни не видал. Правда, мне всего семь лет и опыт у меня небольшой.
— Ты считаешь, что мне следует им гордиться? — спросил граф.
— Конечно, — отвечал лорд Фаунтлерой, — всякий мог бы им гордиться. Будь это мой дом, я бы им очень гордился. Все в нем такое красивое. И парк, и деревья! Какие они красивые и как на них листья шелестят!
Тут он на миг замолк и с грустью глянул на деда.
— Только для двоих этот дом слишком велик, правда? — заметил он.
— Он достаточно просторен для двоих, — возразил граф. — А по-твоему, он слишком просторен?
Седрик ответил не сразу.
— Я только подумал, — молвил он, — что если в нем живут два человека, которые не очень ладят между собой, им иногда может быть одиноко.
— А как ты думаешь, со мной тебе ладить будет легко? — спросил граф.
— Думаю, что да, — сказал Седрик. — Мы с мистером Хоббсом очень хорошо ладили. Он был моим лучшим другом — не считая, конечно, Дорогой.
Граф поднял брови.
— Кто это «Дорогая»?
— Моя мама, — тихо произнес лорд Фаунтлерой.
Возможно, он немного устал, ведь час уже был поздний, или его утомили волнения этих последних дней, только он загрустил при мысли о том, что сегодня он не будет спать в своей кроватке и любящие глаза его «лучшего друга» не будут смотреть на него. Они всегда были самыми «лучшими друзьями», этот мальчик и его мама. Он не мог не думать о ней, а чем больше он о ней думал, тем меньше ему хотелось говорить, и к тому времени, когда обед закончился, граф заметил, что на лицо мальчика легла тень. Но Седрик держался мужественно, и, возвращаясь в библиотеку, граф уже не опирался так тяжело на плечо своего внука. Когда лакей, шагавший рядом, оставил их вдвоем, Седрик уселся вместе с Дугалом на ковер перед камином. Он молча гладил уши огромного пса и глядел в огонь.
А граф смотрел на него. Взгляд у мальчика был грустен и задумчив, и раза два он тихонько вздохнул. Граф все не двигался и не отводил взгляда от своего внука.
— Фаунтлерой, — произнес он наконец, — о чем ты думаешь?
Фаунтлерой поднял глаза и постарался улыбнуться.
— Я думал о Дорогой, — отвечал он, — и… и… пожалуй, лучше мне встать и походить по комнате.
Он поднялся и, заложив руки в карманы, начал прохаживаться взад и вперед по комнате. Глаза у него блестели, а губы были плотно сжаты, но он высоко держал голову и шел твердо. Дугал потянулся и посмотрел на Седрика, а потом тоже встал, подошел к мальчику и принялся беспокойно ходить за ним следом. Фаунтлерой вынул руку из кармана и положил ее на голову пса.
