Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника
— Знаю, знаю! Вот и мой папа всегда так говорит, когда приходит домой после десяти. А мама тоже терпеть не может этих его заседаний.
Тётеньке Цвой почему-то делается неловко.
— Ну что ты! — говорит она. — Ведь я-то правду тебе сказала.
Потом она просмотрела всё, что я тут записал, и вдруг воскликнула:
— Сделаем, Альфонс! Обязательно сделаем!
Она рассмеялась, похлопала меня по плечу да еще выдала пятьдесят пфеннигов на обратную дорогу: двадцать на трамвай и тридцать на фруктовую воду.
И, только когда я уже напился фруктовой воды, я вспомнил, что из-за этой тётеньки Цвой я совсем позабыл про Робинзона и про конкурс и что ответы мои всё ещё лежат у меня в кармане. Но это со мной всегда так: стоит мне вспомнить о своих злоключениях, я обо всём другом начисто забываю.
Во второй раз я туда ни за что не пойду. Плакала, значит, моя премия! А правда здорово мне не везёт?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
Книга вторая. Альфонсу Циттербаке опять не везёт
Неподалёку от нашего города есть озерцо. Оно всё заросло камышом, и там редко кто купается. Зато я купаюсь очень часто. Это я тайком тренируюсь для чемпионата школы. Тина щекочет мне живот, и плыть очень трудно. Но я думаю: хорошо, что тебе сейчас трудно, тем легче будет потом — на водной станции во время чемпионата! Валерий Брумель — тот тренируется в свинцовых бутсах и со свинцовым поясом. Вот так же и я тренируюсь — весь в тине.
Когда я проплыл свою дистанцию двадцать раз, я вылез на песочек и лёг отдохнуть. Лежу весь в зелёных крапинках и представляю себе, как всё будет на нашем чемпионате. Трибуны переполнены, и ребята хором подбадривают меня: «Альфонс! Альфонс! Аль-фонс!»
Вдруг слышу: кто-то вроде ругается. И правда, на той стороне, возле островка, — лодка. В ней стоит женщина и руками размахивает. Я стал следить за ней. А она знай размахивает. Тогда я вошёл в воду и поплыл к ней. Хорошо бы, думаю, спасти кого-нибудь. Вот бы здорово было! Все тебя чествуют, и ты — настоящий герой!
Оказалось, лодка застряла в водорослях. Женщина её раскачивает, а лодка всё равно ни с места.
Немного погодя женщина сказала:
— Ну что это такое! Никак я её не освобожу…
— Алло! — крикнул я ей. — Я вас сейчас спасу.
— Упаси боже! — взмолилась она. — Только этого не хватало!
— Успокойтесь, пожалуйста, — говорю. — Уж на меня-то вы можете положиться. Я без пяти минут чемпион школы по брассу.
Не знаю уж, как это вышло: то ли борт был скользкий, то ли женщина, которую я спасал, неловкая очень, но, когда я вцепился в лодку, мы почему-то опрокинулись. Правда, тут было неглубоко. Женщина стоит по шею в воде, лицо всё в ряске и молча глядит на меня. А я запутался в лесках. И глупо так у меня получается: вечно я краснею, когда и не надо совсем.
— Ничего, не беда! — утешал я незнакомую женщину. — Сейчас выберемся на остров — вот вы и спасены.
Я стал подталкивать лодку и женщину к островку. И правда, скоро мы выбрались из воды и сели рядышком. Женщина сняла туфли и вылила из них воду.
— Большое тебе спасибо за спасенье! — тихо сказала она. — И удочки все пропали… Нет, правда, я даже не знаю, как тебя и благодарить!
— Что вы, что вы! Не стоит благодарности. Я же вам сразу сказал: я с радостью вас спасу.
Но, должно быть, она не очень была рада, что я её спас. Мы помолчали.
Потом я сказал:
— А здорово озеро заросло, правда?
Вдруг тётенька как захохочет — ха-ха-ха! Смеётся и никак остановиться не может.
Ну, думаю, её солнечный удар хватил, когда она в воду упала. Надо ей скорей гимнастику сделать, как утопленникам делают. Учитель физкультуры нам показывал.
А тётенька, в мокром платье, вся облепленная водорослями, хохочет и катается по песку.
— Ой, не могу, — говорит. — У меня уже колики! Нет, подумать только! Ну, кто же ещё мог сперва опрокинуть лодку, потом перепутать все мои лески и в конце концов спасти меня? На это способен только Альфонс Циттербаке!
Тут уж и меня чуть удар не хватил! Откуда она меня знает? И чего смеётся?
— Ведь это же ты, Альфонс! — сказала она и похлопала меня по щеке, чего я вообще терпеть не могу.
— Совершенно правильно! — отвечаю я строго. — Меня зовут Альфонс Циттербаке, и я ваш спаситель.
— Неужели ты не узнаёшь меня? — говорит она, снимая с платья длинную водоросль.
Я взглянул на неё повнимательней и на этот раз, должно быть, даже побледнел. Ну конечно, я её знаю. Это ж товарищ Цвой! Это ей я рассказывал про все свои злоключения. А она взяла да и напечатала их в этой глупой книжке, где все надо мной смеются и никто меня всерьёз не принимает.
— Вот это встреча! — сказала она. — Просто прелесть!
— Гм, — говорю я. — Я, конечно, тоже рад, что встретил вас, товарищ Цвой.
А товарищ Цвой разлохматила волосы, выбрала из них тину и говорит:
— Придётся нам с тобой, Альфонс, немножко посидеть на этом острове. Во-первых, не могу же я в таком виде, — она показала на своё мокрое платье, — в трамвае ехать, а во-вторых, меня может увидеть Рыбнадзор. Я, когда упала из лодки, выронила своё удостоверение. А Рыбнадзор здесь строгий.
— Я могу и один переплыть на тот берег, — предложил я.
— Нет уж, мой дорогой! Ты останешься здесь и будешь меня развлекать.
— А чего мне делать-то? — проворчал я. — Могу, конечно, показать вам два-три приёма вольной борьбы. Или сделать стойку. Я семь минут на голове выдерживаю. У нас в классе ни один так долго не может.
Товарищ Цвой опять рассмеялась:
— Нет, ты просто расскажешь мне что-нибудь новенькое, вот и всё.
И пришлось мне рассказать ей, как мне подарили «Баббл-гам», почему я всё время молчал, как я был космонавтом и как построил утюг с реактивным двигателем.
Тётенька Цвой так и заливалась смехом.
— Вы давно уже высохли, — говорю я ей. Мне неохота было ещё рассказывать.
Но она всё подзуживала:
— Нет, нет, Альфонс, рассказывай! Мы это обязательно сделаем.
Потом уже прохладно стало, солнце спряталось за деревьями, а я всё рассказывал и рассказывал…
Как мы проиграли в игру на местности
Недавно мы ходили в поход. Целых два дня — субботу и воскресенье. Это был мой первый поход с пионерами. Я страшно обрадовался: мы должны были ночевать в деревенской риге и сами варить себе обед.
Но у меня, конечно, сразу начались неприятности. Мама достала огромный чемодан и без конца что-то укладывала в него.
— Это чтоб ты ножки не промочил и не простудился. А это тебе покушать…
А ведь папа ещё накануне вечером сказал:
— Не нагружай мальчика чересчур, ему же придётся всё нести на себе. В поход берут только самое необходимое.
Мне и самому хотелось взять только самое необходимое! Но мама сказала, что такой чемодан в самый раз. Ведь, если вдруг станет холодно, мне понадобятся и тёплые подштанники и толстый свитер… Я очень жалел, что папа был на работе, когда мама паковала.
Едва я показался на школьном дворе, все пионеры давай хохотать!
— Чего гогочете? — крикнул я им.
Но я сразу понял, что смеются они над моим чемоданом. А Эрвин, у которого был маленький рюкзак за плечами, тут же подпустил мне шпильку:
— Альфонзиусу придётся носильщика нанимать. А то как бы он себе животик не надорвал.
— Ещё посмотрим, как вы будете смеяться, если холод завернёт! — отбрил я его. — Мне-то не страшно, возьму да надену толстый свитер.
А они мне:
— В июне холодов не бывает. Тоже мне придумал — свитер!
Я разозлился:
— Вот пускай тогда и сегодня и завтра дождик льёт! Чтобы вы все промокли до нитки! А я достану свой плащ и спрячусь в него, как в палатку.
В общем, я кричал всё громче и громче. Пионеры перестали смеяться. Они подумали, как бы я и впрямь беды не накликал. Что, если в самом деле весь первый поход дождик будет лить!
Тут подошёл Га́рри, наш вожатый. Все сразу притихли. Петер велел нам построиться.
— Р-р-авняйсь! — крикнул он.
Я стал в шеренгу рядом с Бруно, а у ног поставил свой здоровенный чемодан.
Петеру это не понравилось:
— Твой чемодан, Альфонс, всю шеренгу портит.
Тогда я выдвинул чемодан чуть-чуть вперёд. Петер сказал, что теперь хорошо. Но когда, задрав голову, он зашагал отдавать рапорт Гарри, то, конечно, споткнулся о мой чемодан и упал. Вот ведь беда какая! И сразу все стали кричать, что я своим чемоданом разрушаю дисциплину. А ведь мама говорила, что в чемодане только самое необходимое.
Пока мы шли к вокзалу, на ладонях у меня образовались здоровые волдыри.
В поезде мы такие хорошие песни пели! Но потом я стал искать в чемодане, не положила ли мама перчаток. В перчатках я бы не натёр себе руки. Но, должно быть, мама решила, что в июне в перчатках нет необходимости.
