Юрий Сотник - Невероятные истории. Авторский сборник
— Мальчики!
Они не услышали. Толстый опять заговорил:
— А кто это молодой такой? С ним был.
Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.
— Ерунда. Практикант.
Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.
— Мальчики! Мальчики! Ребята! — шепнул я уже погромче.
Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:
— Во! Еще один!
Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша:
— Тебе здорово всыплют! Их уже поймали.
— Ребята!.. Мальчики!.. Я не то… Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)… Одним словом, я к вам по поручению… ну, от Николая Николаевича… Вернее, не от Николая Николаевича, а…
— Чего ты там бормочешь? — спросил толстый.
— Я говорю… Видите ли, какая штука… Николай Николаевич… Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла… Одним словом, нас заперли… Дворник запер. И вот мы… Нечаянно, конечно, запер…
Рыжий вдруг перестал скалить зубы.
— Вы кто: практикант? — догадался он.
— Ну конечно, практикант! — обрадовался я и стал говорить более внятно: — По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николаи Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, по так, чтобы никто не знал.
Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс.
— Где заперли? Ту дверку? — спросил тощий мальчишка.
— Ну да. Внизу.
Толстый от восторга ударил своего приятеля по спине:
— Вот это Николай Николаевич! Анатолий тянул их обоих за рукава:
— Пошли! Пошли!
— Сейчас выручим, — сказал толстый.
Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их:
— Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому — ни слова. Анатолий кивнул головой:
— Конечно! А как же!
Выбравшись из канала и спустившись к учителю, я услышал возню за дверцей и возбужденный шепот:
— Ты гвоздем! Гвоздем его надо!..
* * *Через полчаса Николай Николаевич сидел за партой в пустом классе. Возле него стояли трое мальчишек и смотрели на него во все глаза. Разговор о трудовой дисциплине, о том, как дорог каждый час учебы, был закончен.
— Нет, голубчик. Я думаю, что твое предположение неверно, — говорил Николай Николаевич, укладывая пенсне в футляр. — Теоретически, может быть, и возможно, что такая система вентиляции способствует поддержанию более или менее одинаковой температуры во всех помещениях, по практически… Ведь ты, наверно, обратил внимание, что…
Толстый мальчишка перебил его:
— Николай Николаевич… а зачем вы туда полезли? Николай Николаевич посмотрел на него, потом улыбнулся.
— Знаешь, в старину говорили: лукавый попутал…
— Гы-ы! — хором сказали мальчишки и вполне удовлетворились его ответом.
«Человек без нервов»
У Лоди была одна слабость: ему так хотелось прослыть храбрецом, человеком исключительным, прошедшим огонь и воду, что он иной раз не мог не приврать.
Когда в пионерском лагере устраивали прогулку на лодках по реке, он всем своим видом давал понять, что ему скучно катание в «этой посудине для сухопутных крыс и маменькиных сынков». Если проходил пароход и лодки начинали покачиваться, а девочки весело и немного испуганно пищать, Лодя нарочно еще сильнее раскачивал «эту посудину» и говорил:
— Попробовали бы вы пять баллов на Черном море!
— А ты пробовал?
Лодя кивал головой и рассказывал о том, как он, взяв потихоньку лодку, прошел в пятибалльный шторм из Третьего лагеря Артека к Нижнему лагерю, чуть не разбившись по дороге о скалу Султанку.
— Ничего страшного нет. Не теряйся — и все в порядке. Струсил — тогда играй похоронный марш, — заканчивал он.
Особенно Лодя старался поразить своей отвагой двенадцатилетнюю Машу Брыкину из второго отряда девочек. Ей он рассказывал о том, как он собственными руками задушил напавшего на него бешеного фокстерьера, и о том, как они с отцом заблудились однажды в пустыне Каракум и спаслись только благодаря его, Лодиной, находчивости. Маша всему верила. Ее круглое, очень смуглое лицо со вздернутым носом застывало от ужаса, большие карие глаза неподвижно смотрели на щуплого Лодю. Временами она перебивала рассказчика и взволнованно спрашивала:
— Нет, Лодька, ты сознайся: неужели… неужели ну вот ни капельки не было страшно?
— Что ж тут страшного! — пожимал плечами Лодя. — Не теряйся — и все.
Маша от избытка чувств мотала головой, и толстая золотистая коса била ее по плечам.
— Нет… нет, Лодька… Ты… ты какой-то особенный! Ты просто человек без нервов!
Сердце Лоди приятно замирало от таких слов. Он начинал мечтать о том, как бы на деле доказать Маше, что он «человек без нервов».
Однажды под вечер Лоде и Маше поручили сходить в соседнюю деревню и пригласить на костер председателя колхоза, получившего звание Героя Социалистического Труда. До деревни было километра полтора.
Слева вдоль проселочной дороги тянулось поле овса, справа вплотную к дороге подступал лес. У самого края росли молодые светло-зеленые елочки; за ними, словно охраняя малышей, стояли взрослые ели с тяжелой синеватой хвоей на опущенных ветках.
Маша то и дело замедляла шаги, всматриваясь в глубь леса.
— Угадай, на сколько тянется этот лес? — говорила она. — Не знаешь? До самой железной дороги, больше чем на двадцать километров. Евстигней Иванович, начальник лагеря, сказал, что если кто-нибудь пойдет в этот лес без вожатых, то его сразу отправят к родным. Знаешь почему? Потому что в этом лесу не только ребята, а даже здешние колхозники иной раз плутают: кружат, кружат, а выйти не могут.
— Тоже мне лес! Ты настоящего леса не видела, — отвечал Лодя и ужо обдумывал новый рассказ о своих приключениях в Уссурийской тайге.
Овес кончился. Дорога отошла от леса и потянулась наискосок через луг. В конце луга виднелись длинные строения колхозной фермы. На лугу, шагах в пятнадцати от дороги, пасся большой черный с белыми пятнами бык, привязанный к стволу одинокой березы. Поравнявшись с быком, ребята остановились.
— Берендей, — почтительно сказала Маша. Лодя молча кивнул.
— Его неделю тому назад в колхоз привезли. В стадо его еще не пускают.
— Знаю. Карантин, — сказал Лодя.
— Его вся деревня боится, — снова вполголоса заговорила Маша. — На прошлой неделе, когда его вели в стойло, он лошадь забодал, а во вторник счетовод на велосипеде ехал, так он на него… Счетовод прямо с велосипеда через забор прыгнул и поэтому остался живой.
Все это Лодя уже знал. Знал он также, что Берендей не подпускает к себе ни одного из работников фермы и что ладит с ним лишь колхозный зоотехник, который и привез Берендея откуда-то из-под Ярославля. Берендей перестал щипать траву, приподнял голову и, стоя боком к ребятам, следил За ними блестящим немигающим глазом.
— Идем, — сказала Маша. — Он чего-то смотрит на нас… Лодя побаивался коров, а о быках и говорить нечего. Именно поэтому он не двинулся с места.
— Лодя, идем! Видишь, он смотрит на нас.
— Не бойся. Не с такими дело имел.
Какое он имел дело с быками, Лодя еще не придумал, но Маша его и не спрашивала. Она только смотрела то на щуплого Лодю в широких и длинных, не по росту, трусах, то на здоровенного быка, у которого черная лоснящаяся шкура туго обтягивала каждый мускул.
Бык, по-видимому, был надежно привязан к березе. Лодю так и подмывало удивить Машу своим невероятным самообладанием. Он озабоченно сдвинул брови и сказал:
— Похоже, что веревка возле рогов перетерлась.
— Ой!.. Лодька, правда?
— Да. Я сейчас проверю. Отойди подальше на всякий случай.
— Лодька, вернись! Нет, это прямо сумасшедший какой-то! — закричала Маша, пятясь назад по дороге.
Лодя не обратил на этот крик никакого внимания. Размеренной поступью он приближался к быку. Берендей повернулся рогами к Лоде и с шумом выдохнул воздух: «Хух!» От этого «хух» у Лоди сразу ослабели ноги. Он уголком глаза посмотрел на Машу.
Та стояла уже возле самого леса и кричала:
— Лодя, не надо! Лодя, что ты делаешь?!
Это подбодрило Лодю. Он сделал еще несколько, на этот раз очень неровных, шагов и остановился в полутора метрах от быка.
Берендей опустил рога, сильно ударил себя хвостом по боку, и снова послышалось: «Хух!»
— Но-но у меня!.. Ты не очень-то! — слабеньким голоском сказал Лодя и сделал бочком еще один шаг.
Берендей крутнул головой, словно желая стряхнуть веревку, двойной восьмеркой оплетавшую рога, и двинулся к Лоде. Однако веревка натянулась и вывернула ему голову так, что один глаз стал смотреть в землю, а другой — в небо. Бык замычал протяжно и раскатисто. Маша завизжала. У Лоди что-то сжалось в животе. Он было собрался удрать, но увидел, что бык стоит в прежнем положении и веревка крепко держит его. «Дотронусь до морды и уйду!»
