Татьяна Леванова - Море, мечты, Марина и ее рыбки
Пришлось ехать в школу с непромытой и не расчесанной головой, к счастью, на ветру волосы быстро сохли, по крайней мере с меня не капала вода, когда я вошла в класс.
— Марина, где же твои косы! — ахнула математичка.
— По-моему, к нам пришла русалка, — улыбнулся Жора.
— Скорее кикимора, — добавила Инна.
Раздался смех, и я поняла, что новое прозвище прилипло ко мне навсегда.
— Я думала, ты сегодня поразишь всех своей укладкой, — усмехнулась Анжела, — я оказалась права. Ты всех поразила.
— Умоляю, дай расческу! — прошипела я и скрылась в туалете.
Но не смогла расчесать свои «стильные» начесы на висках и затылке. Так, слегка пригладила поверху, выпутала осыпавшиеся зубья и пошла на урок.
Амина Михайловна посмотрела мои наброски и сказала:
— Хорошо. У тебя на самом деле талант. Ты знаешь, что открытие выставки состоится в следующий четверг?
— Да.
— Ты успеешь подготовиться?
— Конечно.
— Замечательно. Только пожалуйста, приведи себя в порядок. Преподаватель ИЗО — пожилая женщина с больным сердцем, твой стиль творческой личности ее напугает.
— Это больше не повторится, — сказала я и добавила шепотом, — надеюсь…
Я три дня расчесывала волосы, извела полбутылки ополаскивателя, и в результате вернула свои прямые пряди, такие же унылые, как и мое длинное лицо. Денег на укладку больше не было, а попросить я стеснялась. Тогда я просто пошла в парикмахерскую и села изучать журнал с прическами, делая вид, что выбираю стрижку. Я сидела полчаса, и на меня уже начали коситься с подозрением. Но на моих глазах постригли только двух бабушек. Мне это мало помогло. Пришлось возвращаться домой, намочить волосы и начать все сначала.
— Как она сказала — накрутить, потом горячий воздух, потом холодный. Локон получается во время смены температур, — бормотала я.
Наконец, после двух часов мучений кончики волос начали красиво загибаться. Это уже был результат! Помаявшись еще немного, я нашла способ закрепить несколько прядок зажимами, так, что получилось нечто похожее на укладку, которую делала мне Марина.
— Уже что-то, — согласилась Анжела, — только перед открытием выставки тебе все-таки придется сходить к мастеру.
— Когда? Выставка сразу после уроков, — вздохнула я. — Лучше я снова заплету косы и не буду ничего выдумывать. Для меня намного важнее закончить картины.
Пейзажи и пиратское судно были уже практически готовы. Рисовать живое море и сложно, и интересно. Конечно, я не смогла бы создать глубину и прозрачность, как на картинах Айвазовского. Но в моих силах передать цветовую гамму, ощущение покоя, воздуха и света. А вот картина с рыцарем заставила меня задуматься. Сначала я думала о нем, что это Миша едет ко мне, и нарисовала силуэт всадника, скачущего во весь опор. Но что-то внутри меня сопротивлялось этому. Я перерисовывала силуэт много раз, испортив кучу черновиков, и шаг коня замедлялся, и рыцарь бессильно клонился на шею коню. Тогда я просто дала волю рукам и сердцу, следя глазами лишь за кистью, не оценивая весь облик целиком. Давая просохнуть краске, я рисовала снова и снова, покрывая сверху блики на плаще и длинных волосах, и, когда все было готово, я наконец позволила себе взглянуть на картину глазами зрителя. Усталый конь, понурив голову, брел по берегу, всадник, сидящий на нем, был ранен, его плащ висел лохмотьями, его кираса потемнела от чужой засохшей крови, и конь и рыцарь умирали от жажды, но вокруг было море, манящее иллюзией воды, которая была соленой, как слезы ждущей всадника женщины… Девушка в белом платье тоже претерпела метаморфозу. Когда я начала рисовать ее, во мне жило воспоминание самой первой встречи с морем, исполнение мечты. Но, пока я откладывала работу над картиной, девушка в моем воображении теряла воздушность, становилась все более реальной, я уже знала, что на солнце покраснели ее щеки, что платье намокло от прибоя, а ноги утопали в песке, что бежать по берегу тяжело, но это неважно — рядом было море, и она могла, запыхавшись, упасть в его ласковые прохладные объятия. Менялось и выражение ее лица — изобразить восторженную улыбку у меня не получилось, девушка была печальной и встревоженной. Она не была мной — я сделала ей черные волосы Анжелы. Всадник не был Мишей — или Миша не торопился ко мне?
Миша… Я тяжело вздохнула, подумав о нем. Его письма и стихи были все более романтичными, но мне казалось, будто они обращены не ко мне, а к какой-то придуманной героине. Раньше всего несколькими простыми словами Миша мог сказать о своих чувствах ко мне, и я чувствовала себя самой счастливой на свете. Теперь слов — выспренных, роскошных, громких — становилось все больше, но в них не было тепла.
— Тебе не кажется странным, что Ласковые стервочки ничего не предпринимают после той сцены в комнате принцессы? — спросила меня однажды Анжела, стоя за моим плечом и наблюдая, как я рисую.
— Может, они боятся, что мы расскажем об их недостатках?
— Не думаю. Бородавки у Инессы, конечно, это круто, но Лю-лю, например, уже вылечила кожу головы.
— Значит, они что-то задумали, Лена по крайней мере со мной с тех пор совсем не разговаривает.
— Послушай, тебе не кажется, что в твоей комнате странно пахнет? Может, Лена решила тебя отравить?
— Ну что ты, — рассмеялась я, — это пахнут краски. Мне очень нравится.
— А ты не боишься, что она испортит твои картины?
— Сомневаюсь, ведь это значит повредить не мне, а всему классу. Думаю, Ласковые стервочки не отказались бы прокатиться на катере…
— И заманить Жору в темный уголок, — захихикала Анжела. — Инесса за ним с прошлого года бегает. Только все, что его интересует, это рапаны…
Я ничего не сказала подруге. Я боялась, что она заметит, что у всадника на картине точеный профиль, восточные глаза и густые кудри моего соседа по парте. Как так получилось, я сама не знала. Жора казался мне… интересным. Но я любила Мишу. Кажется… Одно я знаю точно — пока Миша любит меня и доверяет мне, я не могу его обмануть с другим парнем. И потом, Жора-то не обращает на меня никакого внимания. Даже когда нам задают работать в парах, каждый из нас начинает сосредоточенно глядеть в собственный учебник, подчеркнуто стараясь игнорировать соседа…
В понедельник утром Амина Михайловна отозвала меня в сторонку и сказала:
— Выставка открывается в четверг, но картины ты должна сдать максимум в среду, мы оформляем зал. Надеюсь, у тебя все готово?
— Да, — я улыбнулась, но внутри у меня все задрожало — уже в этот четверг вся школа увидит мои безыскусные картины. Возможно, что в пятницу со мной уже не будут здороваться не только Ласковые стервочки, но и те одноклассники, которые более-менее хорошо ко мне относились.
— Не волнуйся, в нашем случае главное — не победа, главное — участие.
«Главное — галочка», — мысленно пошутила я.
— У меня к тебе есть небольшое поручение, — Амина Михайловна посерьезнела и пристально взглянула мне в глаза.
— Слушаю вас, — осторожно сказала я.
— Твой сосед, Жора, раньше всегда выручал нас на этой выставке. Конечно, его скульптуры слишком необычны, но зато не поспоришь, он большой оригинал. Оригиналов не все любят, поэтому он никогда не получал первого приза. Наверное, именно в связи с этим он отказался участвовать…
— Нет! — испугалась я. — Вы хотите сказать, что от всего класса я буду одна?!
— Марина, мне бы тоже этого не хотелось. Вместе веселее, да и я лично считаю, что у Жоры золотые руки. Вот что ты можешь сделать — поговори с ним…
— Почему я?
— Я надеялась, что ты не задашь этот вопрос, — Амина Михайловна сняла очки, протерла их сухими пальцами и снова надела на нос, — во-первых, ты его соседка по парте — первая соседка, с которой он согласился сидеть. Во-вторых — новенькая, ты никогда не видела его работ и сама в первый раз участвуешь в выставке. Можешь сразу ему сказать, что боишься одна, можешь схитрить и спросить — можно ли посмотреть его работы, мол, ты слышала, что они очень оригинальные.
— И к чему это приведет?
— Уговори его участвовать в выставке. Этим ты навсегда завоюешь мое уважение, и спасешь честь класса.
Я подумала, что Амина Михайловна слишком любит речи высокого стиля, но сказала только, что попробую. «Попытка — не пытка» — это любимое выражение моей подруги Тани.
Жора пришел, как всегда, за три минуты до звонка, и я не успела ему ничего сказать. Следующая перемена была короткая, а я никак не могла решиться на разговор. Во время большой перемены меня задержала Анжела, в общем, так получилось, что лишь когда прозвенел последний звонок, я сказала уже собравшему свои вещи Жоре:
— Можно у тебя спросить?
Тот так удивился, должно быть, в его глазах я была табуреткой, что тихо-мирно служила по назначению, и неожиданно обрела дар речи.
