Лидия Чарская - Счастливчик
Слово «тиф» производит неописуемое действие.
— Ребенок в тифу!.. Он был там, где лежит больной тифозный ребенок! — вскрикивает бабушка. — Боже мой! Он заразился! Он наверно заразился! Дитя мое! Как это неосторожно, милое дитя!.. Обтереть его всего одеколоном, дать ему хины, вина, валериановых капель, уложить в постель, укутать хорошенько! Проветрить все платье маленького барина! И доктора надо, непременно доктора надо позвать! — трепещущим голосом приказывает бабушка.
Несколько секунд длится пауза, точно тиф уже здесь налицо, точно Счастливчик приговорен уже к смерти, точно сейчас решается вопрос — жить ему или умереть.
И вдруг нежный голосок Ляли звенит:
— Но как он попал домой из Галерной Гавани! Ведь это где-то чуть ли не на краю света, а денег у него не было с собой! — тревожно вслух рассуждает девочка.
— Да, да! Как ты попал домой? — подхватывают испуганно бабушка, няня, Аврора Васильевна, Симочка и monsieur Диро.
Счастливчик точно мгновенно вырастает на целую голову. Он начинает чувствовать себя в положении маленького героя. Его хорошенькая головка приподнимается с заметной гордостью, и он, тоном настоящего маленького мужчины, заявляет во всеуслышанье:
— Пешком! Я шел туда и обратно пешком!
— Ах! — не то вздох, не то вопль отчаяния срывается с уст присутствующих.
Возможно ли! Он, крошка, маленький Счастливчик, человек-куколка, чуть ли не десять верст сделал пешком!
Бабушке положительно; едва не делается дурно, голова кружится, в ушах звенит.
— И один! Он пришел один оттуда! — лепечет бабушка, и слезы градом льются из ее глаз.
Счастливчик сам готов разрыдаться, так ему жалко бабушку. Он бросается к ней, хватает ее руки, целует их и шепчет:
— Нет, нет, бабушка, не один, милая, не плачь, не плачь!.. Я со всем классом шел туда и обратно, а потом… потом до дому меня довел вот он, Помидор Иванович, — и он указывает рукой на дальний угол прихожей.
В углу стоит мальчик, плотный, неуклюжий, с румяными, толстыми щеками и открытым, смелым лицом.
— Это вы привели нашего Киру? — бросается к нему, насколько ей только позволяют быстро ее костыли, Ляля.
— Да нешто он слепенький, чтобы его водить? Скажете тоже! Сам пришел! — отвечает Ваня Курнышов, который по усиленным просьбам Счастливчика зашел к нему в гости.
— Вы, вы привели! Знаю! Знаю! О, какой вы славный, хороший мальчик! — шепчет Ляля и, внезапно наклонившись к Помидору Ивановичу, звонко чмокает его в щеку.
Ваня Курнышов смущается едва ли не в первый раз в жизни. Он терпеть не может «лизаться», да еще вдобавок с девчонкой. Девчонки, по мнению Вани, нечто среднее между куклой и магазином модных вещей. Терпеть он, Ваня, не может девчонок. Что от них можно ожидать хорошего?.. Ни побороться с ними, ни в лапту, ни в городки поиграть… А между тем, печальные темные глаза, умное, задумчивое личико и костыли (главное, костыли) имеют свое неожиданное действие на Ваню.
— Бедная девочка! Она калека! — выстукивает с болью сожаления его доброе сердечко. — И он не обтирает свою щеку, как это проделывается им обыкновенно после поцелуев его сестер, и бормочет смущенно:
— Что ж такого! Ну, пришли… Ну, десять верст отмахали… Ну, и на собственных рысаках… Што ж тут худого, скажите!
Мик-Мик, неожиданно появившийся в эту минуту из соседней комнаты, откуда он наблюдал все происходившее в прихожей, весело хохочет:
— Экая прелесть мальчуган! — говорит он тихонько бабушке. — Оставьте его у себя обедать!
— Но… — заикается бабушка таким же шепотом, — я не знаю, какой он семьи…
— О, уверяю вас, что он не самоед и не скушает всех нас вместо жаркого, — замечает, смеясь, Мик-Мик, — и притом он ведь спас нашего Киру!
— Да, да, он спас нашего Киру, — торопливо соглашается бабушка, и Помидора Ивановича решено оставить обедать.
ГЛАВА XXV
Ровно в половине седьмого садятся за стол. Ваню Курнышова устраивают между Счастливчиком и Мик-Миком.
За столом Помидора Ивановича приводит в неожиданное удивление все, решительно все: серебряные ножи и вилки, красиво расписанные тарелки из саксонского фарфора, золотые крошечные ложечки для соли, положенные в каждую солонку.
— Вот так убранство! — говорит Ваня, обращаясь к Счастливчику.
На первое подали суп потафю и пирожки с мозгами. Щеголеватый Франц подставляет блюдо с пирожками Ване. На блюде лежит серебряный совок, чтобы при его помощи брать пирожки с блюда. Совок так и поблескивает при свете электрической лампы.
Ваня берет совок в руки, любуется им несколько секунд. — Вот так штука! — шепчет он восхищенно, потом кладет его обратно, протягивает руку к блюду и, взяв пальцами несколько пирожков, кладет их на тарелку.
— Пирожки больно жирные, — предупредительно поясняет он, как бы извиняясь перед всеми сидящими за столом, — мне жаль пачкать такую красивую штучку, — и он бросает снова восхищенный взгляд на серебряный совочек.
По лицам всех проползает снисходительная улыбка. Только Мик-Мик смотрит на Ваню так, точно он невесть какую умную вещь сказал. Симочка фыркает. Ее смеющееся личико старается всеми силами скрыться за графином с красным вином, загораживающим девочку от всевидящего ока Авроры Васильевны.
Пирожки Помидор Иванович ест, посыпая солью и закусывая их хлебом. Суп он не ест, а «хлебает» так громко, как будто в столовой собран целый оркестр музыки, дающий в честь обедающих концерт. Морковь, брюссельскую капусту, стручки и прочую зелень, которую обыкновенно Счастливчик старательно выуживает из супа и раскидывает по краям тарелки, Ваня Курнышов уничтожает с завидным аппетитом. Его тарелка чиста. На дне не осталось ни капельки супа. Судомойке на кухне не будет слишком много забот с его тарелкой.
На второе подана дичь. Ваня берет рябчика в руки и с громким присвистыванием и причмокиванием обсасывает каждую косточку, причем также не забывает обильно посыпать каждый кусок рябчика солью и заедать несколькими кусками хлеба.
— Наш папа говорит, что соленый огурец дольше держится, чем пресный, — смеясь, поясняет он, весело поблескивая глазами. — «Ешь, говорит он, Ваня, хлеб с солью: без соли, без хлеба худая беседа».
— На здоровье! На здоровье! Кушай, голубчик! — говорит Мик-Мик и смотрит восхищенными глазами на маленького гостя. Франц фыркает у буфета. Глаза Симочки и все лицо ее пляшут от через силу сдерживаемого смеха. У бабушки, Авроры Васильевны и monsieur Диро лица перепуганные насмерть, у Счастливчика — смущенное. Только лицо Ляли всегда одинаково печально и сочувственно кротко ко всему миру. Однако Помидору Ивановичу, по-видимому, нет никакого дела до того впечатления, которое он производит сейчас на своих новых знакомых. Он занят серьезным делом. Он озабочен. На его тарелке остается еще целая лужица соуса. Соус из сметаны с маслом кажется таким вкусным Ване. Неужто оставлять такую прелесть?
И Помидор Иванович без стеснения берет кусок хлеба, макает его в соус и добросовестно отправляет себе в рот. Еще кусок — и опять в рот. Затем он куском хлеба «вытирает» остатки соуса до тех пор, пока тарелка от жаркого принимает такой же чистый вид, как тарелка после супа.
— Ух! Вкусно! — заявляет весело Ваня и сияет глазами.
С Францем, почтительно стоящим у буфета в ожидании приказаний, едва-едва не делается дурно от смеха. Симочкино лицо собирается в такую гримасу, точно Симочка и не девочка вовсе, а маленькая обезьяна.
У Счастливчика, напротив того, грустное лицо. Ему очень неприятно, что его любимый товарищ в таком смешном виде!
Но вот на стол подано новое кушанье — спаржа.
Бабушка, Аврора Васильевна и Ляля осторожно берут в пальцы белые круглые стебли, макают их в сладком соусе и сосут. Ваня во все глаза смотрит и на странное, еще никогда невиданное им, блюдо, и на способ его еды. Его рот широко раскрыт, глаза тоже.
— Ха, ха, ха, ха! Белые червяки! Ну как есть черви! — внезапно разражается он веселым смехом.
Бабушка делает строгое лицо.
— Не хотите ли попробовать, дитя мое? — стараясь быть любезной с маленьким гостем, спрашивает бабушка.
— Да што вы! Нешто я гусь, что червяков есть буду! — испуганным голосом кричит Ваня, да так громко, точно он не в доме богатой и важной барыни, а где-нибудь в огороде или на плацу.
Новое смущение, новые взгляды, новый испуг. Только лицо Мик-Мика с минуты на минуту делается все веселее и веселее, да глаза его, обращенные к Ване, горят восторгом.
— Славный мальчуган! — тихонько шепчет он бабушке, и взгляд его смеется.
На третье подали бланманже. Едва только блюдо с ним очутилось перед Ваней, как он спрашивает тревожно:
— А это не крахмал? Больно на крахмал похоже! У нас мама каждую стирку наводит много крахмалу. Такой же белый и густой.
— Нет, нет, это не крахмал, а сладкое бланманже, кушайте без страху! — торопится успокоить Ваню с улыбкой Ляля.
