Эдуард Шим - Ребята с нашего двора
Ей было горько, что Павлик такой бессердечный. Еще недавно Лисапета пересылала ему записочки — конечно, тоже без подписи. Вот он поиздевался бы, если б узнал!
А еще Лисапета размышляла о том, придется ли ей когда-нибудь целоваться на улице. Ведь это ужасно, ужасно! Вся душа переворачивается, когда представишь это зрелище. Но с другой стороны — действительно, уже многие публично целуются. Массовое явление.
* * *Мама Павлика заглянула в комнату к сыну. Там все ходило ходуном: современный танец был в разгаре.
— Нравится? — крикнула мама. — Я обожаю Кониффа!.. Угадали, что он исполняет?
— Что-то очень знакомое!! — крикнула Лисапета.
— Правильно!
— Только вспомнить не могу!!
— Это танец маленьких лебедей! Из балета «Лебединое озеро»! Невероятно, правда?..
— Блеск!! — крикнула Лисапета.
8
Анатолий Данилович Савичев ехал в такси и думал о своем сыне.
Вот ездишь по свету, думал Савичев, а твой сынок растет, превращаясь во взрослое и незнакомое существо… Остался дома долговязый парень с хорошеньким личиком, отдаленно напоминающим лицо папы. Затылок заросший. Пальцы длинные, нервные. Взгляд ироничен. И это — Павлик?
Совсем недавно Анатолий Данилович привозил ему погремушки и ползунки. Теперь возит фирменные джинсы, предварительно примеряя их на себя. Хвать — а джинсы коротковаты…
Впрочем, это мелочь, пустое. Незнакомое существо растет не только физически, оно духовно растет. Не ошибиться бы в определении других размеров, скрытых от глаз.
Однажды возвращаешься, и тебе сообщают, что сын напечатал стишок в «Пионерской правде». Потом говорят, что надо купить пианино — у мальчика проявляется музыкальный талант. Не слишком ли много талантов? И шахматы, и поэзия, и музыка? Тебе отвечают, что он — современный ребенок.
Ты ложишься отдохнуть с дороги — и вдруг вскакиваешь от орудийного гула. Оказывается, сын включил проигрыватель, он готовит уроки под такой аккомпанемент.
Пролетает еще годик, ты наклоняешься над сыном, чтобы поцеловать его на сон грядущий. И в упор встречаешь недоуменный, исполненный строгости взгляд. Он говорит, что между мужчинами это не принято.
Теперь ты стараешься следить за собою. Запоминаешь имена хоккеистов, вместе слушаешь орудийный гул. «Джон Браун — это все-таки гениально!» — сообщает тебе жена. Ты согласен. Тебе очень нравятся Джон Браун и Рей Конифф. И сын одобрительно кивает тебе.
Проходит еще год, сын мужает. Приходится и тебе мужать, искореняя остатки сантиментов. Ты немногословен, сдержан, спортивен. Иронизируешь над трудностями.
Иногда, правда, ты даешь себе поблажку. Тайно от всех. Собираясь в дорогу, ты говоришь, что самолет отправляется в семь вечера. А он улетает в восемь. И ты хладнокровно пьешь кофе — с пенкой, черт бы ее подрал.
Ты пьешь кофе, который никогда тебе не нравился; на диване лежит несобранный чемодан — плоский, черный, с алюминиевой окантовкой — модель «дипломат». И ты раздумываешь, что в этот чемодан опять ничего не поместится — ни лишняя пара туфель, ни теплая куртка. Но современный мужчина и за тридевять земель отправляется налегке — таков теперь стиль. Всем неудобно, однако все летают с «дипломатами».
Не только в Австралии люди ходят вверх ногами, думал Савичев, — это везде встречается. Вот живешь-живешь, и вдруг ловишь себя на мысли, что пора бы перевернуться. Стосковался по нормальному положению в пространстве.
9
Анатолий Данилович Савичев никому не говорил, что плохо переносит полеты. Да и зачем говорить? В Канаду или Австралию поездом не отправишься — терпи…
Тем паче он не хотел волновать жену и сына. Вдобавок как-то стыдно признаваться, что в современном лайнере, где сотни людей спят, обедают или смотрят телевизор, ты покрываешься холодной испариной, боясь окочуриться у всех на глазах…
Сегодня Анатолий Данилович предчувствовал, что полет будет особенно тяжелым. В затылке боль, сердце покалывает. Наверное, от скверной погоды.
И мысли одолевают невеселый. Нестерпимо жалко, что как следует не попрощался с женою и Павликом.
* * *Времени впереди было еще достаточно; Анатолий Данилович попросил шофера свернуть с центральной площади. Сделать небольшой крюк.
На площади, возле памятника, есть знаменитый фонтан. Летом он работает до поздних сумерек, струи освещены электричеством, они похожи на неоновую рекламу. Зимой фонтанная чаша заметена снегом, но все равно к ней протоптаны дорожки.
Когда Анатолий Данилович особенно страшится будущего полета, он останавливает такси на площади, возле сквера, затем медленно идет к фонтанной чаше. И, стыдливо оглянувшись, бросает в нее монетку.
Третья глава. История о разгаданном секретном шифре, о чемодане с глиной, о сварливом старике, справедливом лейтенанте милиции, о любви и трех лотерейных билетах
1
Они вернулись в город поздним вечером, на одной из последних электричек.
Ох, тяжелы, тяжелы были полупустые рюкзаки; плечи болели, спины болели, ноги подкашивались. Даже говорить было трудно, потому что губы у всех заветрились и от холода стали как деревянные.
Зашипев, электричка приткнулась к перрону, разъехались двери — вот наконец и город с его шумом, его светом, озаряющим чернильное небо; и среди неисчислимых огней — уже близко помигивают окошки родного дома. Благодать, что он рядом…
— А жаль все-таки… — шепеляво произнес Павлик, неверной ногой ступая на перрон.
— Чего тебе жаль? — спросила Вера.
— Ну, жаль, что к-кончилось путешествие. Я еще побродил б-бы…
Он притворялся с удивительным бесстыдством. Путешествие в лес было прекрасным, но только до половины — они не рассчитали силенок, забрались слишком далеко от станции и на обратном пути совершенно замучились.
А Павлик, видите ли, в двух шагах от дома снова взбодрился.
— Ведро у меня не возьмешь? — невинно предложила Вера. — А то пачкается…
— Я… с удовольствием! — Застигнутый врасплох, он трогательно хлопал глазами.
— Большое спасибо. Ты очень любезен, Павлик.
— Да п-пустяки. Пожалуйста!
В помятом закопченном ведре лежали не камни, не кирпичи — всего-навсего сыроежки да опенки, скудные лесные трофеи. Но эта дополнительная ноша согнула Павлика в дугу. Он двинулся, подшаркивая, будто на скользком льду, а ведро моталось и поддавало ему под коленки.
Вера спросила заботливо:
— Тебе удобно?
— Вп-полне!..
— А то я Сережу попрошу нести.
— Зачем же? — Он чуть не всхлипнул. — Не б-беспокойся. Это даже приятно…
Просто любопытно было, сколько он протянет, закоренелый притворщик. Справедливость требовала, чтобы он рухнул тут же, у всех на глазах.
Но публичное наказание было остановлено Алексеем Петуховым. Он, Петухов, был старшим в команде, он ощущал ответственность. Даже за несчастные опенки.
— Помнешь грибы! — прозаически рассудил он и отнял у Павлика ведро.
И что ж вы думаете — лицемер спасибо сказал? Как бы не так. Еще упрямился, не выпускал дужку ведра из негнущихся пальцев. А потом стал поглядывать свысока — дескать, не дали себя показать. Обидели.
2
В мраморных подземельях вокзала уже улеглось волнение, стихли потоки. Лишь кое-где по углам оседали, умащиваясь на узлах и чемоданах, транзитные пассажиры — выносливое племя кочевников, умеющее спать в сидячем положении, при свете мигающих неоновых трубок, под внезапные окрики репродуктора.
Темнели закрытые и оттого печальные киоски. У цветочного киоска, например, был совершенно похоронный вид — наверно, из-за бумажных розочек и тюльпанов, нагоняющих на человека смертельную тоску.
Пустынно было и в самом последнем зале — необычном зале, похожем на командный пункт приличной космической станции. Тут, мерцая зелеными лампочками, пугая астрономическими рядами цифр в окошечках, раскинулся железный лабиринт — автоматические камеры хранения.
— Внушительно, братцы? — спросил Павлик таким тоном, будто сам этот лабиринт выстроил. — Обычная кладовка, чулан, а как выглядит, а?
— Москва — Кассиопея, — сказал Сережка, которому очень хотелось затолкать свой рюкзак в первую же свободную нишу.
— Воспоминание о будущем, — сказала Вера.
Алексей Петухов всех вернул на землю, объяснив кратко:
— Прогресс!
На заводе, где Петухов работал, еще не такие сооружения строили. Цех ширпотреба, самый захудалый, и тот производил электрические зубные щетки.
— Нет, вы оглядитесь только!.. — не успокаивался Павлик. Он остановился и незаметно, чтобы легче было стоять, уперся рюкзаком в ближнюю дверцу.
