Ирина Пивоварова - Однажды Катя с Манечкой
Потому что, знаете ли, это всё-таки были дети неплохие. В конце концов, у каждого бывают свои неприятные моменты.
И когда поздним вечером вернулись мама с папой, они увидели, что Катя и Маня мирно сидят и пьют чай, и всё в доме хорошо: пол они подмели, рыбок покормили, цветы полили, сделали массу приятных и полезных дел, и мама с папой остались очень довольны.
Только им непонятно было одно: как Мышкин ухитрился стащить колбасу из холодильника?
Но это уж ладно. Бог с ней, с колбасой! Не портить же себе из-за колбасы хорошее настроение!
ГЕНЕРАЛЫ И КРОКОДИЛЬЧИКИ
Однажды, когда Вероники Владимировны не было дома (она задержалась на художественном совете), Валентин Борисович покормил своих дочерей овсяной кашей и какао (сам сварил, каша немного подгорела, но ничего, есть можно) и обратился к ним с небольшой речью.
— Уважаемые дочери, — сказал он. — Кто вы у нас сегодня?
— Крокодилы, — в один голос сказали Катя с Манечкой.
— Так вот, уважаемые крокодилы, — сказал Валентин Борисович и поглядел на часы. — Сейчас ко мне должны прийти два моих бывших одноклассника, с которыми я дружил в школе, в десятом классе. Поэтому я убедительно прошу вас, как представителей класса хищных пресмыкающихся, залезть в своё болото, то есть в детскую комнату, и дать мне честное крокодильское, что вы из неё не вылезете до тех пор, пока эти люди не уйдут из нашей квартиры. У нас будет важный разговор, и вы не должны нам мешать. Поняли?
— Поняли, папочка.
— Честное крокодильское?
— Честное крокодильское!
— Ну, смотрите у меня! Знаю я ваши крокодильские замашки! А теперь марш к себе, товарищи крокодильчики!
Катя и Манечка поползли по-крокодильски к себе в комнату, залезли на тахту и стали листать шахматные журналы. А в это время в двери раздался звонок, кто-то вошёл, в передней послышались мужские голоса, а потом пришедшие пошли с папой в комнату и закрыли за собой дверь. Стало тихо.
— Интересно, что это ещё за одноклассники? — сказала Катя. — Эй, крокодил, давай только посмотрим на них одним глазом и вернёмся.
— Давай!
Катя и Манечка проползли под вешалкой, увидели на ней две серых военных шинели и очень удивились.
— Что это, крокодил?
— Не знаю!
Они подползли к папиной двери, легли на пол и попытались заглянуть в щёлку.
— Крокодил, ты чего-нибудь видишь?
— Ничего, крокодил.
Тогда они тихонечко, тихо-тихо приоткрыли дверь и одним глазом заглянули в комнату. За столом сидели папа и двое военных. Они о чём-то разговаривали.
— Ого, генералы какие-то! — сказала Катя. — Мне они нравятся. А тебе?
— И мне. Особенно вон тот, с усами.
— И мне с усами. А давай заползём?
— Нельзя. Мы честное крокодильское дали.
Они поползли обратно, посидели на тахте, полистали журнал.
— Крокодил, мне скучно, — сказала Катя.
— И мне.
— Я ещё хочу на генералов поглядеть. Они нас не увидят, они спиной сидят. Давай сползаем?
— Давай.
Катя с Манечкой тихо выползли из своей комнаты друг за другом, бесшумно вползли в дверь и залегли у порога.
Трое взрослых, склонясь над столом, увлечённо беседовали.
— Я ничего не слышу. Поползли под стол? — предложила Катя.
Катя и Манечка, никем не замеченные, заползли под стол, сели на корточки и потрогали пальцем чёрные нагуталиненные сапоги.
— Крокодил, мне такие сапоги нравятся. А тебе?
— И мне.
— Я, пожалуй, тоже хочу генералом стать.
— И я.
— Сергей, Юрий, вы меня, пожалуйста, извините, — сказал вдруг Валентин Борисович, — я на секунду выйду. Пойду посмотрю, что делают мои дочери. У них подозрительно тихо.
Папа вышел, военные закурили, а Катя и Манечка так и замерли под столом.
— Странно, их нет, — сказал Валентин Борисович, вернувшись. — Я им велел не выходить… Как в воду канули! Что за народ! Куда они могли деться?
Тут один из военных, который сидел нога на ногу, переменил ногу, и задел Манечку сапогом по макушке.
— Ой! — вскрикнула Манечка.
Папа заглянул под стол и страшно рассердился. Он выволок Катю и Манечку из-под стола, встряхнул и сказал военным:
— Полюбуйтесь! Это мои дочери. Вы видели когда-нибудь, что-нибудь подобное? Я велел им сидеть в болоте, то есть, извините, в детской комнате, а они вот где устроились!
Военные снисходительно посмеивались.
— Бывает, — сказал тот, что повыше, Сергей Иванович.
— Это ничего. Вот мой малый третьего дня со двора крысу принёс! — сказал тот, что пониже, Юрий Николаевич.
— Если вы ещё хоть раз сюда зайдёте, я из вас душу вытрясу, — грозно сказал Валентин Борисович. — Марш в детскую!
Кате и Мане стало стыдно перед военными. Что это папа командует, как будто они совсем маленькие! Они уже выросли! А тут генералы сидят и на них смотрят, и нечего командовать! Подумаешь, какой нашёлся!
— Не пойдём, — надулась Катя.
— Не пойдём, — надулась Манечка. — Мы больше не крокодилы. Мы теперь военные. И тебя слушаться не будем.
— Как это не будете слушаться? Новости спорта! Мне что же, вас силком тащить?.. Нет, товарищи, вы видали что-нибудь подобное?
— Бывает, — снова сказал Сергей Иванович.
— Мой малый тоже непослушный, — сказал Юрий Николаевич. — Мать ни во что не ставит. Совсем от рук отбился… Тут, как видно, без приказа не обойтись.
Юрий Николаевич встал и вытянулся во весь рост:
— А ну, рота, слушать мою команду!.. Сми-ир-на!
Катя и Маня опешили, вытянули руки по швам и заморгали глазами. Манечка даже слегка испугалась, решила было заплакать, но потом передумала.
— По порядку становись! — скомандовал Юрий Николаевич. — На первый-второй рассчитайсь!
— Первый, второй, — крикнула Катя.
— Первый, второй, — крикнула Манечка.
— Кру-угом! Шаго-ом марш!
— Есть! — крикнула Катя.
— Есть! — гаркнула Манечка, и нога в ногу, макушка в макушку, топая, как слоны, Катя и Маня замаршировали в детскую.
— Ну, точь-в-точь мой малый! — восхитился Юрий Николаевич. — Слушаться не слушается, а приказ понимает!
— Бывает, — сказал Сергей Иванович.
— Здорово! — закричала Катя, оказавшись в детской. — Я генерал! Рота, ать-два, стройся!
— И я генерал! Шагом марш!
Минут пять Катя с Маней, размахивая руками, маршировали в детской. Потом полезли на антресоли и выволокли оттуда чёрный пыльный чемодан.
— Ура! — крикнула Катя, вытащила из чемодана старые выцветшие дедушкины военные галифе и мигом натянула на себя, а Маня нахлобучила на голову огромную серую дедушкину кавалерийскую папаху. Потом они нацепили на себя дедушкины медали…
Но тут я ненадолго оставлю девочек в детской, а сама обращусь к Веронике Владимировне, которая в это время шла по улице, неся на левом плече, на широкой зелёной лямке, большую картонную папку со своими акварелями, а в правой — сумку с пакетами кефира, яблоками и двумя килограммами сахарного песку
Она возвращалась домой с художественного совета и была в весьма приподнятом настроении. Сегодня у Вероники Владимировны взяли на выставку целых три натюрморта: летний, с золотыми шарами на ярко-голубом фоне и два осенних — маленькие жёлтые астры в длинном хрустальном стакане, и кактус на окне, за которым идёт дождь.
Вероника Владимировна шла, размахивая сумкой, и представляла, как её натюрморты будут висеть в ярко освещенном выставочном зале на Кузнецком мосту, рядом будет толпиться публика, и все станут её работы хвалить и говорить:
"Ах, какой талант! Какая прелесть! Какой вкус! Сколько художественного совершенства! Сколько такта! И ведь это ещё совсем не старая художница, а довольно-таки молодая! И обратите внимание: у неё целых двое детей! Да ещё каких! Это не, дети, а разбойники! И как она со всем этим справляется?! Как она успевает ещё заниматься искусством! Да, жизнь женщины — это тернистый путь. Это героизм! Настоящий героизм!"
Вероника Владимировна на секунду расстроилась, вспомнив свою трудную жизнь, но быстро пришла в себя. Она увидела торчащие из земли у края тротуара тёмно-коричневые, шершавые, слегка припорошённые первым снегом травы неизвестного названия, со стеблями, причудливо изогнутыми сухими узорчатыми листьями.
"Какая прелесть!" — подумала Вероника Владимировна и, положив сумку на землю, быстро сорвала несколько стеблей. Потом откинула голову, поглядела на сухой букет прищуренными глазами, как глядят одни только художники, подняла с земли желтовато-серую ветку, оторвавшуюся от дерева, и приложила её к травам.
"Отлично! — подумала она. — Охра, тёмно-коричневый, умбра… С ума можно сойти! Хорошо бы поместить всё это на сером… Нет, на светло-золотистом… Нет-нет, надо прибавить сиены жжёной, травянисто-зелёной и чуть-чуть берлинской лазури!.. Гениально! Будет шедевр! Так и сделаю!" Вероника Владимировна подхватила сумку, пошла по дороге, прикрыв глаза и мысленно представляя себе свой новый натюрморт: длинный светло-коричневый кувшин, торчащие из него тёмные, сухие травы с корявой ясеневой веткой, и всё это на фоне окна с розоватыми вечереющими облаками…
