Алексей Мусатов - Стожары
Санька зябко поеживался и с тоской поглядывал на дверь. А Евдокия вдруг достала иголку с ниткой, наперсток и принялась зашивать Саньке дырку на локте: «Оброшенный ты мой, забытый!»
Санька наконец не выдержал и неловко вылез из-за стола:
— Я пойду, тетя Дуня…
— Иди, сирота… Что надо будет, забегай, не стесняйся. Я ведь тебя, как родную кровь, люблю.
Дома Санька долго сидел на крыльце, слушал вечернюю улицу: где-то звенело молоко о подойник, тявкала собака, играла гармошка.
«Без хозяина дом сирота», — вспоминал он слова соседки. Был хороший хозяин в доме — его отец. Колхозники приходили к нему за добрым советом, по его слову начинали сенокос, жатву хлебов. А теперь кто придет к Коншаковым?
Вернулась с работы Катерина.
— Замучила тебя Лиска, Саня? — спросила она. — Ох, и дуроломная лошадь сегодня досталась!
— Лошадь как лошадь. На нее только замахиваться нельзя. Не знаешь вот ничего! — упрекнул Санька и тихонько вздохнул. — И вообще, зря ты с этой Старой Пустошью связалась. Ни зерна не вырастите, ни соломы, Попроси Татьяну Родионовну, она тебя опять в счетоводы поставит.
Катерина обернулась и долго смотрела на смутно белеющее в темноте лицо сына:
— Это кто же тебе наговорил такое? Да что мы, хилые какие, увечные? Разве люди сейчас так живут, как прежде? Все ломают, все перекраивают! «Ни зерна, ни соломы»! Ты, Саня, таких слов и говорить не смей больше! Не серди меня.
Санька прошел в сени, разделся, лег на свой дощатый топчан. Гимнастерку по привычке сунул под подушку. В кармане ее хрустнуло письмо.
Сквозь непокрытую крышу двора светили далекие холодные звезды. Где-то среди них затерялось маленькое, неяркое созвездие Стожары. Глядя на звезды, Санька молча спорил с матерью.
Она вот храбрится, верит в свои силы. А что станет с ней, когда узнает, какое письмо носит он на груди? А ведь узнает, должна узнать. Кто поможет тогда матери? Как они, Коншаковы, будут жить?
Нет, пора ему браться за хозяйство, выходить в поле.
А может, и в самом деле податься в город, в сапожники, как говорит Евдокия? Все же ремесло, поддержка семье. Но кто будет тогда доглядывать за домом?
Так, ничего не решив, Санька наконец заснул, и всю ночь снился ему тополь, который почему-то поник, сбросил все листья, хотя до осени было еще далеко.
Глава 15. «ПРОЩАЙ, ШКОЛА!»
Надежда Петровна раскрыла классный журнал и опустилась на стул.
— Должна вам сказать, — медленно заговорила она: — класс в этом году огорчил меня. Петя Девяткин не сдал экзаменов по трем предметам и оставлен на второй год. — Учительница обвела взглядом притихших ребят. — А где же Девяткин?
— Он с матерью молоко повез. «Все равно, говорит, учиться не буду», — сказал Семушкин.
Учительница покачала головой и продолжала:
— Второй — Саня Коншаков…
— Его тоже на второй год оставили? — вырвалось у Маши.
Десятки ребячьих голов обернулись к Саньке. Он поднялся и с каменным лицом застыл за партой.
— В чем дело, Саня? — обратилась к нему учительница. — Учился все годы не хуже других. И вдруг точно тебя подменили. За твою письменную работу на экзамене по математике мне просто стыдно было. А вот сидит Федя Черкашин. Пришел в класс к концу учебного года, а сумел сдать три экзамена. Остальные берется подготовить к осени. Что же, Саня, с тобой стало?
Ребята ждали, что Санька сейчас заговорит, может быть, начнет оправдываться, но он только ковырял жесткую, в мозолях, ладонь и молчал.
— Печально, Коншаков, — вздохнула Надежда Петровна. — Будешь держать осенью переэкзаменовку по математике. Садись!
Санька опустился на парту.
Надежда Петровна называла все новые имена учеников, поздравляла их с переходом в седьмой класс. Потом она пожелала всем хорошо провести лето, закрыла классный журнал и поднялась. Можно было расходиться по домам. Но никто, как обычно, не бросился к двери. Ученики тесным кругом обступили Надежду Петровну. В этот последний день каждому хотелось еще о чем-то спросить учительницу, посоветоваться с ней.
Только Санька осторожно приоткрыл дверь и вышел из класса в полутемный прохладный коридор.
Через знакомую, в цветастых обоях кухоньку, где зимою не раз отогревал окоченевшие от снежков руки и пек в горячей золе картошку, он выбрался на тихий школьный дворик.
Стоял жаркий июньский полдень. Куры, сомлев от зноя, распластались в пыли. От водосточной трубы несло сухим жаром. Железное ведро и высветленная цепь на вороте школьного колодца сияли так, что слепили глаза. Сторожихин козел Берендей, лютый ненавистник мальчишек, забыв весь свой воинственный пыл, смиренно забился в тенистый куст.
Не замечая жары, Санька медленно побрел вокруг школы. Невеселые мысли одолевали его.
Что-то колючее царапнуло мальчика за руку. Он оглянулся. Крыжовник. Густой, облепленный еще зелеными мелкими ягодами. А рядом кусты смородины, малины. Санька сажал их в тот год, когда Андрея Иваныча взяли на войну. Как они разрослись!.. Из сарайчика с дровами пахнуло сухой березой. Как хорошо было прятаться в закоулках между поленницами, когда он с мальчишками играл в разведку или в соловья-разбойника!.. За этим окном с форточкой стояла Санькина парта.
Санька невольно удивился, почему он сегодня так остро все примечает, почему так дорог ему каждый школьный уголок.
Он медленно прошел в глубь сада, где над круглым илистым прудом стояла старая, но еще могучая береза и лениво шевелила блестящими листочками.
Это была знаменитая школьная береза, и все ребята берегли ее и любили. Меловая, в черных подпалинах кора березы от самых корней до первых толстых сучьев была испещрена именами, фамилиями, датами, надписями.
Как-то повелось, что каждый, кто покидал школу, считал своим долгом оставить на «дереве прощания» какой-нибудь след.
«Наша школа самая хорошая», — прочел Санька. — «Спасибо, Андрей Иваныч, живите еще сто лет». «Н. П. все же придира».
Долго стоял Санька перед березой и вдруг понял, что он тоже прощается со школой. Уж не придется ему больше просыпаться чуть свет синими зимними утрами и, вскочив на лыжи, мчаться по насту от Стожар до школы.
Не попросят его теперь ребята прочитать на школьном вечере стихи, полные звучных и сильных слов, не надо будет осенью надевать отцовский дождевик, чтобы сухим и непомятым донести до школы праздничный цветистый плакат, над которым трудился три долгих вечера.
Санька достал из кармана перочинный ножик, выискал на березе чистое место и с тяжелым сердцем выцарапал на белой коре: «Прощай, школа!» А сбоку мелко поставил свои инициалы и дату. Затем перемахнул через изгородь и зашагал в Стожары по заброшенной, тихой дороге.
Сизые волны нескончаемой чередой плыли по посевам хлебов. Перелески были полны птичьего гомона. Ясно и звонко свистела у вершины ели иволга, точно играла на флейте. Из кустов с громким криком вспархивали стайки пестрых дроздов. Березы развесили длинные сережки. На соснах стояли молодые побеги, похожие на зеленые свечки. Над лугом летел мелкими клочками белый пух. Это отцветшие одуванчики пустили по ветру свои пушистые шапки.
И Саньке стало хорошо и покойно. Уж не хотелось думать про школу, про неизбежный и неприятный разговор с матерью. Так бы вот он шел и шел этой тихой, заброшенной дорогой, слушал, как поют птицы, смотрел, как тень от облака ползет по земле.
Но побыть одному Саньке не удалось. Не прошел он и с полкилометра, как заметил Машу Ракитину. Она шла ему наперерез. Туфли, связанные веревочкой, болтались через плечо. Книжки по-мальчишески были стянуты ремнем. Маша крутила ремешок за конец, словно собиралась метнуть книжки далеко в траву, и пела. Трудно сказать, что это была за песня: может быть, о том, что не надо больше ходить в школу, что впереди лето с купанием, ягодами, грибами и другими радостями, или просто о том, как приятно шагать босыми ногами по траве, видеть поле, луг, слушать, как гудят пчелы.
Санька нахмурился и присел за куст — он сейчас никого не хотел видеть.
— Саня! — закричала Маша. — Ты зачем за куст спрятался? Вылезай, вылезай! Все равно вижу, где ты сидишь.
Она поравнялась с мальчиком и зашагала рядом.
— Я знала, что ты по большаку не пойдешь…
— Так уж и знала…
— И как из класса ушел, как по саду ходил — все видела. — Маша покосилась на Саньку и тихо добавила: — и как метку на березе ставил — тоже видела.
— Какую метку?
— Тебе лучше знать. — Маша вдруг забежала вперед и загородила дорогу. — Ты что, Саня? Взаправду со школой простился?
Санька попытался обойти девочку сначала справа, потом слева, но она, крестом раскинув руки, теснила его назад:
— Нет, ты по-честному скажи, в глаза погляди. Я сама все узнаю.
— Ну и взаправду, — не глядя на девочку, хмуро признался Санька. — Что тут такого! Простился — и простился. Какой уж я ученик с двойками…
