Павел Головин - Как я стал летчиком
Сначала думали послать на полюс четыре больших самолета. Но потом решили прибавить к ним пятый, легкий самолет — разведчик. На этом самолете должен лететь я впереди всей эскадры и сообщать по радио, какая по дороге погода.
В девять часов утра я получил приказ о вылете.
Заревели моторы самолета. Я сел на свое место, помахал провожающем рукавицей и захлопнул люк. Впереди меня, в носовой кабине, сидел за своими приборами штурман Волков. Сзади, за перегородкой, куда вела узенькая дверца, копошились два механика. Стартер взмахнул флажком, и самолет с надписью на крыльях «СССР-Н-166», покачиваясь, побежал по снегу. Поднявшись в воздух, я сделал прощальный круг над аэродромом и повернул на север. Через два часа следом за мной вылетели тяжелые самолеты.
Северная воздушная экспедиция началась.
До Нарьян-Мара лететь было хорошо. Погода нас баловала. Нарьян-Мар — наша последняя воздушная станция на Большой земле. Дальше уже начинается настоящая Арктика с ее изменчивой, капризной погодой.
Из Нарьян-Мара мне приказали лететь прямо на остров Рудольфа через море, нигде не останавливаясь. Это очень далекий путь. Поэтому пришлось доотказа загрузить самолет бензином. Он едва поднялся в воздух. Управлять таким тяжело нагруженным самолетом очень трудно. Помимо уменья, нужна и большая физическая сила. Я был одним пилотом на самолете. Помощника нет, и сменить, на случай усталости, некому.
Шмидт приказал мне лететь все время под облаками. А если уж очень будет низко, то пробить облака и лететь над ними.
Взлетел и повел самолет, как приказано. Но чем дальше в море, тем все ниже и ниже становились облака. Самолет летел, как в низком коридоре, сверху на него наседали облака, а снизу очень близко грозились волны открытого моря. Самолет был сухопутный — плавать не мог.
Наконец стало невмоготу. Лететь приходилось, едва не цепляясь лыжами за гребешки волн. Решил пробиваться за облака. Полезли вверх. По тяжело нагруженный самолет не хотел подниматься. Лезли, лезли, уже стрелка прибора показывала тысячу, с лишком метров высоты, а облакам конца все нет.
Дальше лететь нельзя. Вернулся обратно…
На другой день погода такая же. Однако время не ждет.
Опять шли под облаками, опять они прижали нас к самому морю, опять полезли вверх.
На этот раз удалось пробиться. Высота — тысяча триста метров. Внизу — белая пена облаков, а под ними — открытое море.
Через несколько часов полета увидели впереди торчавшие из облаков острые вершины гор. Новая Земля!
Немного спустя облака вдруг кончились, и мы увидели внизу землю. Сообщили об этом но радио Шмидту в Нарьян-Мар. В ответ получили приказание не лететь прямо на остров Рудольфа, а сесть неподалеку, на станции Маточкин Шар.
Наш самолет пролетел над Новой Землей и через полчаса опустился на огромное снежное ноле полярной станции. Через четыре часа сюда прилетели остальные самолеты. А ночью над станцией разразился страшный снеговой шторм. Качались мачты радиостанции. Ветер ревел ни разные голоса в антеннах и расчалках. Бесконечные тучи снега метались в воздухе. Казалось, что со всей Арктики собрался ветер, чтобы не пустить нас дальше, засыпать снегом, заморозить, растрепать самолеты…
Три дня пришлось ждать хорошей погоды.
Когда я взлетел, чтобы продолжать путь на остров Рудольфа, то оттуда сообщили но радио: погода скверная, и садиться там нельзя, потому что весь остров окутан туманом.
Однако я полетел, рассчитывая, что, пока прилечу на остров, погода улучшится.
В Арктике так часто бывает. Погода там иногда меняется буквально на глазах. Только что было ясно, и вдруг налетел снежный шквал. Завыл, замел все снегом и умчался прочь так же быстро, как и появился.
Самолет летел над Баренцовым морен высоко над облаками. Через час полета нас догнала радиограмма от Шмидта с приказанием прекратить полет и сесть на аэродром мыса Желания. Значит, погода на острове Рудольфа не улучшилась.
Я закрыл газ и повел самолет вниз, в облака, чтобы пробить их и увидеть землю. Но едва только самолет опустился в облако, как сразу обледенел. И какие-нибудь две-три минуты он покрылся слоем льда.
Страшная тяжесть обрушилась на самолет и потянула его вниз…
Куски льда, срываясь с пропеллеров, барабанили по обшивке. Весь самолет вдруг задрожал, как в лихорадке, и, казалось, еще минута, и он развалится на куски. Я напряг всю силу и, вместо того чтобы итти вниз, выкарабкался опять за облака… Скверное положение! Вперед лететь нельзя — погода плохая, и сесть нельзя: воткнешься опять в облака и обледенеешь. Хорошо, что на этот раз счастливо обошлось. Успел вылезти из облаков. Если бы растерялся, то — конец! Пришлось повернуть назад, пройти над облаками, отыскать в них окошко, юркнуть туда и уже под облаками добраться до аэродрома мыса Желания.
Сел и стал ждать: когда мне прикажут по радио лететь дальше. Погода была хорошая, и я досадовал, что нельзя лететь, потому что на острове Рудольфа она все еще была плохой.
А когда там настала ясная погода, у нас на мысе Желания испортилась. Опять лететь нельзя. Пришлось просидеть без дела еще лишние сутки.
Вот как трудно летать в Арктике!
Наконец все самолеты слетелись на остров Рудольфа. Этот остров — последний клочок суши. Дальше к северу до самого полюса расстилается Северный Ледовитый океан.
Несмотря на то, что путь до Рудольфа был не легким, все мы знали, что самое трудное еще впереди.
Глава XIV
НАД ПОЛЮСОМ
Прилетели мы на Рудольф и стали ждать хорошей погоды. Без хорошей погоды не полетишь. А если и полетишь, то рискуешь попасть в неприятное положение и, чего доброго, назад не вернешься.
С нами в экспедиция летел Борис Львович Дзердзеевский — синоптик. Его обязанностью было предсказывать погоду. Это очень сложное дело. Но Борис Львович так верно определял погоду, что получил от летчиков прозвище «бог погоды». Как он скажет, так и будет.
Бывало спросишь утром:
— Можно лететь сегодня?
Борис Львович посмотрит на свои карты, на бумажки, исписанные какими-то цифрами, вздохнет:
— Сегодня? Нет, не советую…
И начнет рассказывать, какая впереди погода, какие облака, откуда дует ветер, где идет снег, где есть тукан. Будто он хозяин всему: и снегу и ветру — всей погоде.
Наступило 5 мая — замечательный день в моей жизни.
Вечером накануне Борис Львович шепнул мне:
— Кажется, завтра я вас выпущу погулять…
Утро пришло ясное, солнечное. Зимовка ожила, зашумела. Два гусеничных трактора подцепили мой самолет и потащили на высокую гору, где был аэродром. Следом за ним, кто на вездеходах, а кто просто на лыжах, побежали участники экспедиции.
Я вылетал на разведку к полюсу. Подошел улыбающийся Борис Львович, предупредил:
— Особенных надежд на погоду у меня нет. Возможно, что самого полюса вы не увидите — он будет закрыт облаками…
Действительно, «бог погоды»! Отсюда видит, что на полюсе! За девятьсот километров!
Мне предстоял тяжелый путь. По этому пути еще никто никогда не летал. Неизвестно, что впереди. Я должен проложить воздушную дорогу остальным самолетам, проверить, как будут работать на полюсе различные приборы и инструменты. Как будет слышно радио. Можно ли на полюсе сесть тяжелым самолетам. На все эти вопросы я должен дать точный ответ.
Механики молча заканчивали последние приготовления к полету. Моторы уже прогревались на тихом ходу. Блестящие лопасти винтов с гулом рассекали воздух.
Штурман Волков уселся на свое место и развернул карту полета. На карте — большое белое пятно. Сюда еще никогда не ступала нога человека… Полюс! Советская страна послала нас, чтобы стереть это пятно. Полюс должен стать советским!
Провожающие столпились около моего самолета. Прощались, желали счастливого пути. Водопьянов еще раз просил, чтобы я повнимательнее осмотрел льдины у полюса. Шмидт уговаривал не рисковать. Я уселся за штурвал, люки захлопнулись, провожающие отошли в сторону… Взмах флажка — и самолет, легко скользнув вниз по склону горы, поднялся в воздух. Остров остался позади. Впереди девятьсот километров неизвестного пути… Шесть часов я должен не снимать руки со штурвала. Это очень тяжело.
Но я знал, что в эту минуту за мной следят миллионы людей — граждан моей родины. За моей спиной — вся Советская страна, И если со мной случится несчастье, где бы я ни был, — все равно выручат из беды…
Перед моими глазами, за стеклом, вздрагивая, покачивалась стрелка магнитного компаса. Она показывала курс, по которому шел самолет. Курс — «норд». Путь на север. Через шесть часов самолет должен быть над полюсом. Первый советский самолет!..
Баки полны бензина, моторы ревут, пожирая километр за километром. Мне радостно было сидеть на своем пилотском месте и знать, что летишь на прекрасной, быстрой, как птица, легкой машине. Летишь и веришь, что непременно долетишь. Иначе и быть не может. Ведь эту машину делали не за границей, не чужие руки, а тысячи советских рук. Каждый винтик не один раз просмотрен и проверен людьми, которые знали, куда полетит эта машина и зачем она полетит. И моторы работали, как хорошие часы. Казалось, что в них бьется большое сердце людей, которые сделали эту машину. Я знал, что она меня не подведет — домчит до полюса. Впереди, в своей штурманской рубке сидел Волков. Молодой человек, еще совсем юноша, а уже штурман, которому доверили такое важное дело, как вести самолет к полюсу.
