Чэнь Мяо - Неофициальная история крупного писателя
Чжуан Чжун гневно отметил про себя, что в городе не висело даже объявлений о прибытии труппы. Напротив, всюду были расклеены афиши о том, что вечером на стадионе состоится соревнование между баскетбольными командами «Усмирители драконов» и «Ловцы тигров». Чжуану это очень не понравилось: «Мы играем пьесу о тиграх и драконах, а здесь собрались ловить и усмирять их! Что все это значит? Это же открытый выпад против нас!» За ужином ему подали только пельмени, и это переполнило чашу его терпения. Не доев несколько пельменей, он вызвал ответственного за прием труппы и выразил ему решительный протест, заявив, что это организованный и заранее спланированный саботаж, принижение образцовых революционных пьес и вообще серьезное политическое дело. Ответственный за прием пытался объяснить ему, что «Усмирители драконов» — это команда ирригационных строителей, а «Ловцы тигров» — команда шахтеров с Горы тигра, что названиям этим уже более десяти лет, но Чжуан Чжуна его объяснение совершенно не удовлетворило, так как-оно свидетельствовало о том, что после великой культурной революции в городе даже не сменили старых названий и не желают доводить революцию до конца. Разве при таком холодном приеме труппа может играть образцовые пьесы с должным энтузиазмом?
В результате Чжуан Чжун принял смелое решение: вместо трех запланированных спектаклей дать один и немедленно ехать дальше, наказав строптивый город Аньшань. Когда он позвонил об этом Вэй Тао, тот горячо одобрил решение Чжуана, заявив, что это настоящий революционный поступок, направленный на защиту образцовых пьес и центрального руководства, который, бесспорно, сыграет большую роль.
Вэй Тао недаром был доверенным человеком верховной руководительницы, все получилось именно так, как он предсказывал. Когда труппа под водительством Чжуан Чжуна добралась до пограничного города Мукдена, обстановка там была уже совсем другой. Едва поезд подошел к вокзалу, как писатель увидел людей, размахивающих красными флагами и пестрыми лентами, громко кричащих: «Приветствуем передовую труппу, приехавшую в наш город с образцовыми революционными пьесами!» Чжуан Чжуна и его спутников встречали как президентов или премьер-министров. Единственное отличие состояло в том, что высокие иностранные гости после краткого обмена речами проходят перед почетным караулом, а Чжуана сразу вывели на улицу, представлявшую собой сплошной живой коридор, где каждому гостю вручили по букету искусственных цветов. Пропагандистская бригада хунвэйбинов, тоже с бумажными букетами в руках, плясала перед ними танец верности. Во многих местах этот танец уже отошел в прошлое, а здесь его танцевали — Чжуан Чжун сразу понял, что это высшая честь и вообще факт, который должен быть отмечен. Короче говоря, он и сам пустился в пляс.
Читатели, наверное, помнят, что, когда Чжуан Чжуна арестовывали и он кричал о своей невиновности, одним из главных его аргументов было то, что он ни разу не пропустил танца верности. И хотя танцевал он не очень красиво, в основном для собственного удовольствия, но зато от души. Примеру руководителя, естественно, последовали и члены труппы. Вся эта верноподданническая армада двинулась вперед через узкий коридор из людей.
Сначала Чжуан Чжун думал, что протанцует минут пять, как бывало раньше, но оказалось, что улица тянется на несколько километров. Впереди плясали школьники и хунвэйбины, позади — народные ополченцы, так что деваться было некуда, приходилось танцевать без остановки. Вдруг перед глазами замелькали какие-то животные: свиньи, куры, утки...— все это громко хрюкало, кудахтало, крякало... Изумленный Чжуан Чжун поднял голову и увидел большую надпись: «Повсюду поют иволги и танцуют ласточки, все спешат на Большую социалистическую ярмарку». Это и озадачило и обрадовало Чжуан Чжуна, поскольку Большая социалистическая ярмарка явно была устроена в честь их труппы. Актеры тоже поняли это и принялись танцевать еще усерднее.
К сожалению, ярмарка тянулась целый километр, а когда она кончилась, началась «Выставка идущих по капиталистическому пути», с которыми вели борьбу революционные массы. Молодые и крепкие хунвэйбины продолжали плясать как ни в чем не бывало. Чжуан Чжуну тоже было неудобно отставать, но никакого удовольствия от пляски он уже не получал и напоминал не столько танцующего лебедя, сколько мокрую курицу. Когда они наконец добрались до гостиницы, где им предстояло остановиться, писатель мигом плюхнулся в постель, хотя прекрасно понимал, что предварительно стоило бы сказать несколько слов народу.
Он устал так, что не мог раскрыть рта, да еще был вынужден слушать возмущенные возгласы членов труппы. В голове свербила только одна мысль: может быть, это классовые враги или недоброжелатели решили высосать из нас все силы? Но эту мысль он постаралс забыть и вечером, во время великолепного банкета, устроенного по случаю их прибытия, с большим воодушевлением сказал:
— Хоть ваш город и находится на далекой границе, но верность руководящим указаниям здесь глубоко проникла в людские сердца. На нас неизгладимое впечатление произвело также изобилие, царившее на Большой социалистической ярмарке. Как вы сами пишете, тут «повсюду поют иволги и танцуют ласточки». Мы гордимся вашими жителями, столь верными революции, и готовы поставить для них любое число спектаклей!
Чжуан Чжун был уверен, что его пламенная речь возымеет свое действие, но на следующий день, когда занавес открылся, увидел на площади перед сценой лишь редкие кучки людей. Площадь была оцеплена народными ополченцами, чтобы и эти немногие зрители не разбежались. Расспросив ближайших зрителей, Чжуан узнал причину такой холодности: вчера, во время встречи труппы, на Большой социалистической ярмарке было растоптано тридцать свиней; их хозяева — крестьяне — бросились им на помощь и сами были растоптаны...
Услышав такое, Чжуан Чжун похолодел и, чтобы не нарываться на дальнейшие неприятности, быстренько покинул труппу под тем предлогом, что ему нужно выполнить другие поручения центрального руководства: обследовать провинции, в которых идет наиболее ожесточенная классовая борьба, и продолжить создание образцовых революционных пьес.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Выписки из дневника, которые вел писатель во время своей инспекционной поездки
28 июля. В три часа дня я с личным рекомендательным письмом верховной руководительницы прибыл в город И. На сей раз меня встречали совсем не так, как с театральной труппой, потому что считали в полном смысле особым посланцем. Когда я сошел с поезда, на перроне меня уже ждали первый секретарь провинциального комитета, заведующий отделом пропаганды, заведующий сектором культуры и другие. Поместили в лучшей городской гостинице «Солнечная весна», в трехкомнатном люксе. Вечером мне нанес визит секретарь провинциального комитета, только что восстановленный в своей должности. Я объяснил ему, что меня послало сюда само центральное руководство, что цель моего приезда не только творческая, но и политическая, что я провожу лишь некоторую подготовительную работу по заданию верховной руководительницы, которая затем будет лично утверждать каждую запятую.
Этот секретарь ведет себя очень вежливо, держится с достоинством, на слова скуп, поддакивает редко — сразу видно, что каппутист. Я специально смотрел, как он будет играть. Он еще не знает, что я за человек, не понимает моей силы.
29 июля. С утра ко мне пришли руководители провинциальных цзаофаней. «Родные или нет, а линия одна» — как верны эти слова! Едва поздоровавшись, они со мной заговорили откровенно, рассказали многое из жизни своей провинции, в том числе подтвердили, что вчера вечером ко мне действительно приходил каппутист. В начале великой культурной революции он был свергнут, но несколько месяцев назад восстановлен Дэн Сяопином под предлогом урегулирования отношений с местными властями. Он против цзаофаней и возрождает старые порядки. «Урегулирование», «урегулирование»! Фактически это всего лишь прикрытие, другое название для реставрации капитализма. Я решил написать статью под заглавием: «Урегулирование — это реставрация».
Разговор по душам с братьями цзаофанями дал мне очень много; фигура современного Сун Цзяна уже начинает вырисовываться. Тем же вечером я дал Вэй Тао телеграмму с просьбой доложить об этом центральному руководству.
31 июля. Вечером был банкет. Я уже три дня как приехал, а они только сегодня догадались угостить меня — это просто возмутительно! Когда прибывает гость издалека, его или приглашают поесть, или сами приносят ему еду, чтобы, как говорится, «смыть пыль». А я уже, черт побери, весь пылью зарос, разве ее за один раз смоешь? К тому же я услышал, как в коридоре за дверью кто-то произнес: «Этот Чжуан — большой пролаза, говорите при нем осторожнее!» Я тихонько выглянул и узнал заведующего отделом пропаганды. «Ну, думаю, теперь ты у меня попляшешь!»
