Андрей Ефремов - Я успею, ребята!
Она встала, одной рукой сумку на плечо забрасывает, а другой меня тянет.
— Пошли, Витя, у нас скамейки по берегу стоят, посмотришь, как тренируемся. Ну чего ты один будешь?
И почему это, когда очень хорошее сказать кому-нибудь хочешь, ничего в голову не лезет? Я говорю:
— Давай, что ли, сумку, тяжело ведь.
Скамейки были мокрые. Я переходил от одной к другой и смотрел, как там Ленка в своем жилете воду веслом ковыряет. Тренер с мегафоном стоял на маленьком островке, а новички в байдарках с противовесами крутились около. Ленка оборачивалась, кивала мне, чтобы я не скучал, и из мегафона только и гремело: «Базылева, не вертись. Базылева, работай!»
Я потихоньку спрятался за дерево, посмотрел еще немного и ушел. Не хватало еще, чтобы Ленка из-за меня перевернулась.
Я уже до остановки дошел. Медленно шел. Еле-еле. Слышу — зовут.
— Чего ты, Ленка, отпустили тебя?
Она постелила полиэтиленовую сумку на скамейку, и мы сели. Лена взяла меня за руку.
— Ты, Витя, только не обижайся, ты пойми. Юрику сейчас знаешь как плохо. Ему, может, всех хуже. Вот ты Ваньчику расскажешь, как мне рассказал, и будет у вас все нормально, Лешка же не вредный совсем. И дедушка, что он, не поймет, что ли? А Юрику только ты помочь можешь. Он же сейчас такое сделает, что уже исправить нельзя. Он же один, понимаешь, один!
Я на перемене хотел побыстрей из класса выйти — в тот день Ваньчик дежурил, — только к двери подхожу, он меня останавливает.
— Поговорить не хочешь?
А я не знаю, как ответить, совсем я этого не ожидал. Он дверь на швабру закрыл, сел на учительский стол и ждет.
— Ты мне чего, меньше, чем Ленке, доверяешь?
Я у двери стою, смотрю на Ваньчиковы кроссовки, и как будто меня толкает к нему кто-то. Около стола сел на парту и начал. Говорю, говорю, как с Ленкой на остановке. Ваньчик со стола слез, рядом стоит. Я еще говорю, а он меня теребит.
— Ну, Витька, что ты? Виталика этого милицией пугнем — сразу диски отдаст. Ты адрес его помнишь? Ну и нормально. Прямо сегодня и пойдем.
Я молчу, а он дверь открывать пошел — перемена уже кончилась, — возится там со шваброй, а сам на меня оглядывается. Около моей парты потом задержался.
— На остановке вечером встретимся, Витька. Нормально все будет, слышишь, нормально.
Ну надо додуматься! Ваньчик с Ленкой пришел. Стоит, глазами хлопает.
— Ну чего ты, Витька? Сам же ты ей все про пластинки рассказал. Лучше же вместе. Мы ему так скажем… Сразу диски отдаст.
А Ленка вообще молчит, только на часы смотрит. Вот, мол, уже пора, а вы все разговариваете.
Я их к Виталику нарочно через ту подворотню повел. Как будто назло кому-то, Ваньчик спрашивает:
— Тут они вас, что ли?
Дверь приоткрыл, заглянул туда.
— Ждали, наверное. Тут хоть целый день жди.
А мне уже все равно — ждали, не ждали. В голове только адрес Виталика и крутится.
Он с нами, наверное, и разговаривать бы не стал, если бы Ленку не увидел. Напуганный какой-то. А тут видит — девчонка. Высунулся на площадку.
— Чего надо?
Я говорю:
— Здравствуйте, нам Виталика.
— В школе Виталик остался, понял? Хочешь разговаривать — говори: Виталий Николаевич. Чего надо?
Он из темноты вышел немного, стоит нас рассматривает. Ну, может, на два года Юры постарше. «Виталий Николаевич»… Я говорю:
— Пластинки отдайте. Вы с Юрой договаривались, чтобы он с кассетами не приходил. Чтобы с пластинками. Отдайте пластинки! Их вернуть надо, мы их у коллекционера брали.
Ленка все меня за руку тянула, чтобы не шумел, а тут Ваньчик как крикнет сзади:
— Все отдавайте, а то мы в милицию…
Я даже от двери шарахнулся, когда Виталик на площадку выскочил. Одной рукой за дверь держится, а другой нас отталкивает.
— Шпана, спекулянты!! Никакого Юры не знаю!
Из соседней двери здоровенный дядька высунулся, а Виталик уже чуть не визжит:
— Видите, видите? Пал Палыч, видите? Уже дома от них покоя нет. Пристают, видите? Шантажируют!
Такому Пал Палычу попадись… Только и ждет, наверное, чтобы кого-нибудь с лестницы скинуть. Хорошо, хоть Ленку не тронул. Нас-то с Ваньчиком от души пихнул — так мы по лестнице и посыпались. Я устоял, а Ваньчик за перила внизу не удержался. Я его поймал, а он вырвался и опять наверх.
— Нечестно же, — кричит, — нечестно!
Честно, нечестно… Я вот тоже хотел, чтобы все честно было.
Уж как одно за другое цепляться начнет, только держись. Папа у меня вечером дневник смотрел.
— Ты, Витька, что? Совесть у тебя есть? Через неделю мать приезжает, а к нему в дневник посмотреть страшно. Нам с матерью у тебя за спиной стоять, да? Знаешь ведь, что у меня испытания на носу, целый день на нервах, так еще добавить решил?
Долго говорили. Я боялся, что про Юру вспомнит, спрашивать начнет. Не вспомнил. Совсем он со своей работой все забыл.
Только я в своей комнате засел — звонок. У нас соседка часто за спичками приходит, я коробок на кухне прихватил, открываю — на площадке Ленка. Я удивился: никогда же не заходила, — а она совсем близко подошла и шепчет:
— Юра ждет, Витька, Юра внизу!
По лестнице спускаемся, а она на ступеньки смотрит, будто упасть боится, и молчит, как тогда после кино. На улицу только вышли, сразу девалась куда-то.
Досталось Юре все-таки: губы, как у негра, распухшие и видно, что говорить больно.
— Ничего, что я Лену прислал? Не хотел Дмитрия Алексеевича своей мордой пугать. Ну как ты?
Не стал я Юре про Виталика рассказывать. Так, про ерунду всякую говорю, а он, вижу, не слушает.
— Знаешь, Витя, к Степану Трофимовичу надо идти. Он ведь один из всего этого жлобья человеком оказался, понимаешь? Ты представь только, что он про нас думает! Мы же вроде этих, в подворотне, оказались. Зацапали диски — и в сторону. Деньги я, кровь из носу, достану, а ты… Ну объясни ты ему, Витек, что не жулье мы. Ты объяснишь, лучше тебя никто меня не знает. А деньги я скоро пришлю. Ну что ты смотришь? Ты подумай, через три дня мама из больницы выходит, ей совсем волноваться нельзя, а меня Псих со своей конторой доставать начнет, да папаша еще. Что будет-то? Никак нам тут, понимаешь. Уедем к ее сестре, поживем у них чуть-чуть, потом комнату снимем, а дальше видно будет. В техникум какой-нибудь там переведусь. А ты Трофимычу скажи четко: деньги будут, и все. Ладно, может, увидимся еще, а нет, так я письмо пришлю.
И пошел.
Я ему в спину смотрю, а Ленка тихонько так подошла и рядом встала.
— Ты мне, Кухтин, скажи: что Юра придумал.
— Чего тут придумаешь, — говорю, — к деду идти надо. Влип из-за нас Трофимыч.
— Нет! — Ленка почти закричала. — Ты с Юрой, понимаешь, с Юрой должен быть. Если ты с ним будешь, он не сделает этого.
— Да что, Ленка, что он сделает?
— Не знаю, Кухтин, только он уже все придумал.
И чуть не плачет. Тут с настоящими делами не разобраться, а она еще выдумывает.
Если бы меня в этот день вызвали, определенно бы пару схлопотал. Только и думал, как Степану Трофимовичу объяснять буду. Или записку написать?
Дома час, наверное, сидел. Придумывал, чтобы вранья не очень много было. Записку в конверт вложил.
У двери позвонил, а сам боком стою. Сейчас, думаю, конверт дам и убегу. Дверь открывается, а я и не знаю, что мне делать: там совсем другой мужчина оказался. Молодой. Стоим и друг на друга смотрим.
— Тебе кого, мальчик?
— А Степан Трофимович, он что, уехал?
— Да нет, почему уехал? Часа через полтора будет. Ты не из ДПШ?
Сунул я ему, в общем, записку в руки и убежал.
Я Юре каждую перемену звонить бегал. Накручивал в автомате расхлябанный диск и ждал. Ваньчик один раз побежал со мной. Мы стояли в тесной, грязной будке и слушали длинные гудки.
— Да ну, — сказал Ваньчик на обратном пути, — да брось ты. В техникуме он.
Я и говорить ничего не стал. Ну какой сейчас техникум?
И в лаборантской после уроков все не клеилось. Ваньчик крутился рядом и смотрел за мной, как за больным. Одни неприятности у людей от меня. Собрался потихоньку и ушел.
Наверное, я уже привык по городу ездить. Едешь куда-нибудь, едешь, и как будто легче становится. Часа два колесил. Когда к дому подошел, совсем уже темно было.
Дверь в квартиру открываю, а в прихожей папа стоит. Стоит и как будто давно уже меня ждет.
— Ну, Витяй, с тобой не соскучишься. То один я тебя дождаться не могу, а то уже…
Папа плечами пожал и конверт мне подает.
— Он тебе и записку оставил. На вот. И где ты Виктор, такого симпатичного старикана нашел? Уж так он мне тебя хвалил — прямо удивительно… И потом, с каких это пор ты записи собирать начал. И Юра еще.
Я промычал что-то и — в комнату. Пакет разорвал — так и есть: от Степана Трофимовича письмо.
«Милый Витя, сначала я подумал, что вы с Юрием просто-напросто большие путаники, и поэтому не пошел к нему в тот же день.
