Юрий Сальников - Шестиклассники
— Послушай, Гроховский. Ты всё-таки нарисуй плакат о чистоте, ладно?
Он остановился.
— Какой плакат?
— А я дам текст.
— Давай, ладно…
Он стоял и не уходил, разглядывая землю под ногами, хотя говорить было больше не о чем. Аня тоже не уходила, а смотрела на Гроховского и чувствовала, что, наверное, ему трудно сейчас идти домой. Совершенно ясно, что никто из них — ни он, ни Галкин — не болел никакой болезнью, а просто прогуляли.
— Значит, нарисуй, — ещё раз сказала Аня и вдруг неожиданно для самой себя спросила: — Вы почему вчера не были-то?
Всё так же разглядывая землю, перекатывая ботинком какой-то камешек, Гроховский ответил нахмурившись:
— В лес ходили. Коллекцию Галкину собирали.
— Могли бы и в другое время, — заметила Аня. — Не обязательно, когда уроки.
— Так и хотели, да не получилось. А откладывать нельзя было. Ну и вот. — Гроховский вздохнул. — Ладно, давай завтра текст.
— Хорошо, — кивнула Аня и добавила: — А в редколлегию хочешь выберем? Вот будем выбирать в отряде, и я тебя выдвину. Только не знаю как… Надо лучших, а у тебя двойка и прогул ещё…
— Да говорят, не нарочно! — рассердился Стасик. — Ну, так получилась. Ведь не хотели. И двойка из-за этого альбома. Сидел, сидел, все дни делал, спешил. Да что там говорить! Не выберут —не надо!
Стасик махнул рукой и пошёл по тротуару, засунув чёрный потёртый портфелик под мышку и даже сгорбившись, как показалось Ане. Он удалялся, освещённый красноватым закатным солнцем, по светлой стороне улицы, и на землю от него ложилась длинная синяя тень.
И Аня подумала: «Вот как бывает! Хотел человек помочь другу-товарищу, а вышло из этого для самого одно горе. И хотя прогуляли они вчера не просто из озорства, Таисия Николаевна всё равно будет сильно ругать, да ещё, пожалуй, и в редколлегию Гроховского не выберут. А ведь ничего плохого он не хотел, наоборот, хотел одного хорошего… Вот и разберись тут!»
Да, должно быть, в жизни не только у папы с мамой бывают такие вопросы, в которых не сразу разберёшься.
Глава 12
СТАСИК В ЗАТРУДНЕНИИ
Стасик Гроховский мучился.
Он твёрдо считал, что на земле нет другого такого несчастного человека, как он. Неприятности сыпались на него одна за другой. Ну, посудите сами. Попал под влияние беспечного Галкина и начал учёбу в новой школе с двоек. Обманул маму и пропустил уроки. Обманул учительницу и совсем запутался, потому что и дальше придется тоже всем лгать и вывёртываться — ведь нужна записка от родителей, завтра опять спросит Таисия Николаевна. Правда, она похвалила его сегодня за дружбу, но она ещё не знает, к чему эта дружба привела. И, может быть, уже никогда больше не будет его так хвалить перед всем классом!
Галкин ничего этого не понимает. Вот в классе восхитились тем, что Стасик помог товарищу, а сам Галкин этого даже не ценит — он ни разу не похвалил Стасика. А когда после уроков стояли в подъезде, Галкин опять только спорил о пустяках.
Из двери подъезда виднелся краешек голубого неба, на котором одиноко висела едва заметная звёздочка. Как и все звёзды, она мерцала и подмигивала Стасику.
Стасик вздохнул и сказал, что надо было им сразу признаться про лес, когда заговорили о коллекции.
— Как это признаться! — заспорил Галкин. — Ведь мы объяснили, что болели.
— Объяснили, объяснили, — передразнил Стасик. — Теперь вот объясняй дома.
Одинокая звёздочка продолжала нахально подмигивать. И Стасик, опять вздохнув, неожиданно спросил:
— Знаешь, почему звёзды мерцают?
— А ты знаешь? — вопросом на вопрос ответил Лёня.
— Я у тебя спрашиваю.
— А я не обязан на всякие твои вопросы отвечать, — отрезал Лёня. — Вчера про луну, сегодня про звёзды. Нужны они тебе!
— Вот и нужны! — заупрямился Стасик и сразу вспомнил о маме, которая хотела узнать о звёздах у папы.
Да, сколько ни оттягивай, а разговаривать с мамой о школьных делах тоже придётся.
Но неизвестно, как бы Стасик повел себя дома, если бы, расставшись с Галкиным, не встретил случайно у ворот Аню Смирнову. Когда Аня заговорила о плакате для класса, Стасик вдруг решил, что дружба дружбой, а подчиняться Лёньке Галкину хватит, и сразу согласился написать плакат. А вместе с этим решением словно что-то повернулось у него внутри: захотелось также изменить свою жизнь и не скрывать больше ничего дурного ни от мамы, ни от учительницы. Придя домой, Стасик выбрал удобную минуту и во всём признался маме.
Она сидела перед ним на стуле и слушала, не прерывая, а он как мог рассказывал о том, что рисовал для Галкина альбом, запустил занятия, вчера даже прогулял, и учительница теперь требует записку — правда ли он болел, как объяснил ей.
Выслушав, мама спросила:
— Это всё?
— Всё.
— А по-моему, ещё не всё. Где ты рисовал этот альбом?
Стасик покраснел: значит, ей уже и про «кабинет» известно.
— Да это просто так… Оборудовали мы, — начал он, — чтобы никто не знал, для интереса. Играть там интересно.
Мама встала.
— Ну что ж, — голос её звучал спокойно. — Я не запрещаю, играй.
— А ты откуда узнала? — робко спросил Стасик.
— Анна Сидоровна сообщила, не утерпела, лазила вчера к вам по лестнице. Я и ей сказала: пусть играют. Только учёба из-за этого не должна страдать.
— Постой, — воскликнул Стасик, видя, что мама направилась в кухню, словно считая разговор законченным. — А как же теперь со мной?
— Что с тобой? — обернулась Прасковья Дмитриевна.
— Ну вот, прогулял… Двойка…
— А тут, по-моему, все ясно. Ты добровольно открылся мне. Значит, сам считаешь: поступил плохо. Из этого я делаю заключение: больше так поступать не хочешь. О чём же ещё говорить? Пробирать тебя? Вот и исправляйся.
— А в школе-то как? Таисия Николаевна записку ждёт…
— Ну, дорогой мой, ложь твою мы с папой прикрывать не будем. Стыдно признаваться перед классом, что солгал? Однако придётся. За ошибки всегда учись расплачиваться. Имей на это мужество.
И Прасковья Дмитриевна ушла из комнаты, как будто была уверена, что Стасик обретёт мужество, чтобы расплатиться за ложь.
Стасик понимал, что и вправду говорить больше не о чем — не пойдет же мама в школу объяснять, что он соврал. А обманывать учительницу он уже не сможет, и мама это знает. Поэтому теперь только от него самого зависит, как выйти из создавшегося положения.
С мыслью подойти к Таисии Николаевне и так же, как маме, честно признаться во всем Стасик пришел на следующий день в школу.
Но прежде чем он успел увидеть учительницу, его поймал на лестнице Галчонок.
— Записку притащил? — широко улыбаясь, спросил он.
— Нет, — ответил Стасик.
— Я тоже нет. Но на сегодня можешь быть спокоен. Таисия Николаевна меня уже спрашивала, и я сказал, что принесу завтра, а у тебя завтра в школу мать придёт.
— Как придёт? — не понял Стасик.
— Ну, так сказал я Таисии Николаевне!
— Ведь это же неправда!
— А что делать? Сознаваться, что прогуляли?
— Лучше сознаться…
— Попробуй только! Хочешь меня подвести?
— Всё равно раскроется.
— Когда ещё там! — отмахнулся Лёня. — А пока никто не знает. Думаешь, Таисии Николаевне только и дела о нашем прогуле помнить? Забудет, и всё уляжется!
Галчонок запутывал Стасика ещё сильнее. Конечно, новый его обман ни к чему хорошему не приведёт. Но невозможно было теперь подойти к учительнице — выдать товарища. Стасик в конце концов решил, что обо всём расскажет маме и попросит её в самом деле сходить в школу. А попадать в неприятные истории из-за Лёни надоело. И когда Лёня решил удрать с отрядного отчётно-выборного сбора, Стасик взбунтовался.
— Можешь один удирать! А меня оставь в покое!
— Ух ты, паинька! — засмеялся Галчонок. — Луна, звёзды!
Почему он вспомнил про луну и звёзды, о которых у них были мимолётные разговоры, неизвестно. Как бы там ни было, на уроках Стасик и Галкин сидели уже отодвинувшись друг от друга.
А на большой перемене к Стасику подошёл Шереметьев.
— Зря ты Галкину альбом делал, — заявил он.—Только время терял. Лучше бы свои рисунки закончил. Больше пользы.
— Какой пользы? — спросил Стасик.
— Так ведь рисуешь ты вон как здорово! На выставке-то первое бы место занял. А ему всё это ни к чему, — пренебрежительно махнул он рукой в сторону бегающего по коридору Галкина. — Он у нас всегда такой, отстающий.
Шереметьев только что на уроке истории на «отлично» отвечал у доски. И, слушая его сейчас, Стасик подумал, что на самом деле нет никакого интереса стараться для Галкина, гораздо лучше отвечать на уроках, как Шереметьев, с блеском, поражая всех своим красноречием.
Но Димке он ничего не сказал.
