Валерий Воскобойников - Утренние прогулки
Папу я увидел сразу, неожиданно. Он шел далеко, и вместе с ним были Татьяна Филипповна и Федор Матвеевич. Они шли прямо к нашей даче.
Я побежал к ним навстречу, и папа уже издалека заулыбался. А Татьяна Филипповна озиралась по сторонам, потом поняла, что это я бегу, и тоже заулыбалась. И Федор Матвеевич — он шел немного сзади — улыбался.
Я подбежал к папе, и он приподнял меня, а потом поставил на дорожку.
— Ну и далеко же ты забрался в свой лагерь, — сказал он, — спасибо, вот товарищ сюда же шел, подсказал.
И тут я увидел, что Федор Матвеевич совсем не улыбается, а стоит удивленный.
— Вы, простите, Колин отец? — спросил он.
— Отец. А вы, видимо, работник лагеря?
— Как же я сразу не догадался! Ведь вы так на Колю похожи.
— То есть он на меня, — сказал папа. — А вы, простите?…
— Я на минуту к Коле. У меня в городе дела, так что я оторву одну минуту, не более того…
И Федор Матвеевич протянул мне два пакета.
— Держи, Коля. Здесь книга «Редкие животные нашей Родины», а тут — «Золотой ключик» и фрукты… А я побежал. Всего вам доброго… А то на поезд опоздаю, — объяснил он папе и Татьяне Филипповне.
— Мы ведь с вами знакомы, не правда ли? — спросила Татьяна Филипповна. Она изо всех сил вглядывалась в лицо Федора Матвеевича. — Мне кажется, я с вами училась в одном институте… Только не могу вспомнить вашу фамилию. Вас все звали Димочкой.
— Нет, вы меня простите, я в институте не учился. А зовут меня — Федор Матвеевич, вас же — Татьяна Филипповна, правильно?
— Правильно, — сказал удивленно папа.
— Еще раз прощайте, я побежал.
Он повернулся и быстро-быстро пошел к воротам.
— Странный какой человек, — сказал папа, — ехал такую даль, а задержался на минуту.
— Просто он деликатный, — объяснила Татьяна Филипповна, — увидел, что приехал отец, и решил не мешать.
— Он с маминой работы, по-видимому?
Я не стал объяснять, кто он, и молча кивнул: «С работы».
— Показывай-ка свой лагерь. — И мы пошли по аллее.
Я показал им нашу дачу, потом провел мимо трибуны и мимо мачты, на которую залезал. И рассказал им про торжественную линейку.
— Вот на эту мачту залез? — удивился папа. — Я бы не смог, я до сих пор боюсь высоты.
Потом мы пошли через лес на озеро.
— Надо же — черника растет! Самая настоящая черника! — удивилась Татьяна Филипповна, когда папа сорвал несколько ягодин и протянул ей. — Я уже лет пятнадцать, как в лесу не была.
— Ты что же — купаться надумал? — спросил папа, когда мы подошли к озеру. — Совсем самостоятельным стал мужчиной.
— Конечно, поплаваю, — сказал я.
Они сидели на песке под сосной, а я плавал разными стилями: и на спинке и полукролем.
Они волновались все время — особенно Татьяна Филипповна, — даже вскакивали несколько раз, когда я уплывал к краю купальни.
— Я сюда каждый день заплываю, — успокаивал я их, — нам со Светой разрешают.
Тут я вспомнил, что со Светой мы уже не разговариваем три дня, плавать мне расхотелось, и я пошел на берег.
— Ты, по-видимому, чемпион в своем лагере? — спросила Татьяна Филипповна.
— У нас первый отряд за купальню заплывает.
— И не вытираешься? — спросил папа.
— Конечно, нет. Я всегда так высыхаю, от солнца.
Мы пошли снова через лес. Тут папа от нас отстал немного, постоял, пошевелил губами, догнал нас и спросил Татьяну Филипповну:
— Не пора ли нам к дому?
— Не пора, — засмеялась она. — Я же сказала, что сама кончу вечером весь расчет.
Папа сразу снова повеселел и даже побежал со мной наперегонки до высохшего дуба. Про этот дуб нам говорили, что ему двести десять лет. Я бежал быстро и слегка обогнал папу.
— Стареет отец твой, стареет, — пропел папа.
Потом они все-таки собрались уезжать, и папа оставил мне книгу «Занимательные математические задачи трех последних тысячелетий».
— Ты тут не все поймешь, но это не страшно. Хотя я в твое время щелкал эти задачи во сне.
Я проводил их до ворот. Дальше бы не пустили дежурные.
Поэтому я влез на забор, перевесился и долго смотрел, как они уходили по дороге, как поворачивались ко мне, прощально махали мне и снова шли дальше.
* * *А со Светой мы так и не разговаривали. Она ходила в обнимку с Ленкой, и Ленка постоянно смеялась своим противным голосом. Ленкин смех был похож на визг.
Однажды Ленка подошла ко мне.
— Ты чего все время на нас смотришь? — спросила она, хихикнула и состроила такую гримасу, что я даже отвернулся.
— На тебя только и смотреть, — ответил я, — что у меня, дел нет, что ли.
— А на Свету почему смотришь?
Я не стал тогда с ней разговаривать и пошел играть к ребятам.
* * *Утром я увидел, что Света идет в столовую не с Ленкой, одна. И после завтрака Ленка что-то крикнула Свете, а Света даже не повернулась.
А через час Ленка стояла у стены дачи, и девочки из отряда подходили к ней по очереди и толкали ее. Одна девочка даже пнула ногой. Ленка закрывала лицо руками и тихо плакала.
— Будешь еще сплетничать! — приговаривали девчонки.
— Она такие сплетни разводила, просто ужас, — сказала мне та девчонка, которая пнула ее ногой. — Мы ей сначала верили, а сегодня все открылось. Ты тоже иди ей отомсти. Она про тебя знаешь, что говорила? Всем девочкам рассказывала. Я даже повторить не могу, вот что она говорила!
Девчонка все стояла около меня и не замолкала, а мне стало так стыдно, что посередине ее слов я повернулся и ушел в дачу.
Потом я вдруг услышал, что меня зовут.
— Колька! Колька! Тебе открытка. Вот интересно: вчера у него родители были, а сегодня уже ему письма шлют! — кричали мне.
Я вышел на крыльцо.
— Ты что, не слышишь? Тебе открытка.
«Откуда мне письмо, — подумал я. — Может быть, от мамы?»
Я взял открытку и сразу понял, что не от мамы.
Лучше бы я ее не брал! Лучше бы она потерялась где-нибудь на почте!
«Здравствуй, Николай!
Как ты живешь? Я живу хорошо.
И еще я узнал, что тогда моя мать правду сказала про твоих родителей. Твои родители уже разошлись, а от тебя скрывают. Это моя мать точно знает.
До свидания. Виктор Бабенков.
А твой адрес я узнал у твоей матери, когда она уезжала».
Я прочитал эту открытку во второй раз и в третий.
Тут ко мне подошел Игорек.
— Ты письмо получил, да? — И он привстал, чтобы разглядеть, что там написано.
А я спрятал открытку быстрей за спину и неожиданно закричал на него тонким противным голосом:
— Тебе-то какое дело! Сует нос не в свои дела!
— Я просто так, спросить. — Он даже растерялся, и губы у него задрожали.
Но я продолжал орать на него.
Потом я побежал куда-то по дороге. Потом я увидел в руке ту открытку, смял ее и сунул в карман.
В это время прямо на меня вышел из-за кустов Евдокимов.
— Куда бежишь? А я тебя ищу, — обрадовался он.
Но я закричал на него тем же противным визгливым голосом.
— Пусти с дороги! — кричал я ему.
— Ты чего? Я у тебя хотел взять адрес, ведь меньше недели осталось, — сказал он растерянно.
— Какой тебе адрес?! Вам всем лишь бы адрес узнать!
Евдокимов посмотрел на меня и отошел в сторону.
А я побежал дальше к соснам. Я задыхался, но все бежал, несколько раз споткнулся о корни, потом упал и не хотел вставать.
Я лежал так долго, уткнулся головой в землю, подо лбом у меня был твердый корень, я стукнул лбом об него, чтоб стало мне больно, и стукнул еще несколько раз, и еще.
Потом я услышал тихие шаги и сжался, чтобы меня не заметили.
Это была Света.
Она остановилась около меня, но я лежал, уткнувшись в сухую землю, и к ней не поворачивался.
— Коля, я больше не буду с тобой ссориться, — сказала она тихо. Но я ей не ответил. — Я пойду, Коля, — сказала она и пошла назад.
Когда я вернулся к даче, там было пусто. Все пошли в лес.
И хорошо, что меня не видели. Потому что некоторые, быть может, прочитали ту открытку, и что я бы стал им говорить?
* * *Я больше не думал ни о маме, ни о папе, ни о себе. И ни о чем я не думал. Мне все время хотелось спать.
В тихий час у нас в палате всегда рассказывали смешные истории. Но сегодня я как лег, так сразу заснул и ничего не слышал. И вечером после линейки я тоже заснул сразу.
На другое утро ко мне подошел врач.
— Ты не болен? — спросил он. — Ваш воспитатель просил тебя посмотреть.
Врач отвел меня в медпункт, проверил мое горло, измерил температуру.
— Сам-то ты на что жалуешься? — спросил он.
А я вдруг подумал о папе с мамой и сжал зубы, чтобы не заплакать.
— Болит у тебя что-нибудь? — снова спрашивал врач.
— Нет, — сказал я и отвернулся к окну.
— Я тебя все-таки положу на день в изолятор, а там посмотрим. Вид у тебя очень странный.
