Елена Сапарина - Последняя тайна жизни (Этюды о творчестве)
Лабораторным собакам здесь были созданы исключительные условия. Впервые в истории науки физиологическая лаборатория получила в свое распоряжение специальную операционную для животных, которая по уровню хирургической техники и стерильности не уступала лучшим операционным в клиниках для людей.
Операционное отделение занимало значительную часть лабораторных помещений и состояло из нескольких комнат. В первой размещалась "баня": здесь собак мыли и обсушивали на специальных платформах. В следующей комнате — подготовительной операционной — собак омывали антисептическими жидкостями и давали им наркоз. Третья комната служила для стерилизации инструментов и белья. Здесь же мыли руки и переодевались операторы. И наконец, собственно операционная комната, куда на руках переносят подготовленную собаку, причем это делают те, кто будет с ней работать. Служители дальше второй комнаты не допускаются.
За капитальной стеной находится несколько комнаток, где оперированные животные содержатся первые десять дней — до полного выздоровления. Каждая "палата" имела большое окно с форточкой, электрическое освещение и водяное отопление. От коридора они отделялись массивными дверями. Полы — цементные, со стоком. Вдоль стен проходят трубы с отверстиями, через которые подается вода. И можно мыть пол, даже не заходя в собачьи палаты. Все стены до самого потолка окрашены белой масляной краской.
И такие условия защитница животных баронесса Мейендорф посчитала невыносимыми — ведь тут режут бедных собак! Воистину, когда наука "императорская", ее вершат люди без царя в голове.
Принц Ольденбургский, хоть и был движим благими намерениями, тоже смотрел на институт как на свою собственность. Ему хотелось, чтобы "его" институт был первым в мире. Этим в значительной степени объясняется его рвение при постройке зданий и организации работ. И когда в канун революционных событий 1905 года в газетах было напечатано заявление о необходимости изменения государственного строя, подписанное почти всеми сотрудниками ИЭМа (а тогда такие заявления писали работники самых разных учреждений), попечитель института чрезвычайно расстроился. Он явился в свою научную вотчину и заявил:
— Я устраивал институт не для политических целей, а для науки…
Но когда и кому из ученых удавалось заниматься чистой наукой? "Наука — служанка общества", — говорил Карл Маркс. И грядущий революционный переворот особенно четко проведет рубеж между теми людьми науки, кто за социальный прогресс, и ретроградами, предпочитающими тьму свету.
В ту пору как раз и усилился интерес ко всякого рода тайным, не объясненным наукой явлениям — телепатии, гипнотизму. Желающих приобщиться к чудесам зазывали на сеансы гипнотизма лихими объявлениями: "Внушение мыслей. Превращение человека в собаку. Возвращение детства". Или еще того хлестче: "Сила индийских йогов. Исполнение желаний. Превращение вина в воду и воды в вино". Опять пошли бурные споры о загробной жизни. Петербургский свет увлекался спиритизмом.
Принц А. П. Ольденбургский тоже не устоял перед всеобщим поветрием. И дабы показать свою ученость, решил пригласить Ивана Петровича — как специалиста по вопросам души и нервной системы — на один из сеансов спиритизма к себе во дворец. Он явился в свой институт и стал уговаривать своего ученого непременно поехать с ним. Он уверял Ивана Петровича, что тот увидит столь необыкновенного спирита, что сразу все его недоверие к такого рода чудесам будет поколеблено.
И. П. Павлов долго отнекивался, говоря, что все это шарлатанство (он не раз повторял своим сотрудникам, что "этим вопросом" главным образом занимаются праздные и нервные люди). В конце концов Иван Петрович уступил просьбам попечителя института и, как был, в рабочем пиджаке, отправился во дворец принца.
Ему представили необыкновенного спирита, который сразу стал величать его гением.
— Вот видите, — шепнул И. П. Павлову принц, — он сразу понял, кто вы.
— Ничего тут особенного нет, — отвечал тот, — кругом все в мундирах, орденах и лентах, я же в простом пиджаке, и вы оказываете мне внимание, значит, я что-нибудь представляю. Ничего особенного я тут не вижу. Приступим к спиритическому сеансу.
Пока готовились к "этой чепухе", И. П. Павлов выбрал в свите А. П. Ольденбургского молодого человека атлетического сложения, подошел к нему и попросил сесть по одну сторону спирита, а сам решил сесть по другую. При этом он объяснил молодому человеку, что он предполагает и за чем надо следить. Тот сразу все понял и охотно согласился.
Все уселись за круглый стол и погасили свет. Дальше события, по словам Ивана Петровича, развивались следующим образом:
— Я сразу ухватил под столом руку спирита и зажал ее что было силы. То же сделал мой сосед с другой стороны. Напрасно все ожидали чуда. Ничего не вышло. Но я почти выбился из сил, так он старался вырваться из моих рук. Наконец через полчаса он попросил дать свет, заявив, что на этот раз ничего не выйдет, потому что кто-то оказывает ему сильное духовное противодействие.
— Какое, батенька, духовное противодействие, — сказал я ему, — физическое — это так. Смотрите, вы у меня манжеты оторвали, так старались высвободить свои руки от меня. То же я вижу и у другого вашего соседа.
Больше принц А. П. Ольденбургский не звал Ивана Петровича к себе на спиритические сеансы. "Видимо, и у него страсть к ним сразу утихла", — смеялся И. П. Павлов.
Но не утихло стремление подменить исследование реального мира, естественнонаучных проблем изучением "загадочных" явлений человеческой психики, "непознаваемых" свойств окружающих предметов. Вновь стал обсуждаться вопрос о таинственной жизненной силе, будто бы присущей всему живому, хотя эта лженаучная проблема, казалось, была окончательно развенчана еще в студенческие годы Ивана Петровича.
Махровому расцвету таких идеалистических, псевдонаучных представлений способствовала обстановка в стране. Революционный порыв пресненских рабочих завершился жесточайшими расправами. Тюрьмы были переполнены участниками восстания, которых царская охранка поспешила отправить подальше в Сибирь, на каторгу. Партия большевиков ушла в подполье.
Подспорьем царизму стала церковь, которая с особым усердием принялась уверять простой люд, что лучше им будет в царстве небесном. Нашлись писатели, которые принялись подпевать церковникам, проповедуя, что народу нужна новая религия. Богоискательством занялись и некоторые художники. На их полотнах стали появляться ангелы, пророки, сам господь бог. Они изображали картины страшного суда или райские кущи.
Но самое удивительное, что и часть ученых утратила веру в науку, подменив ее самыми нелепыми фантастическими бреднями. "Реального мира, действительности не существует, — уверяли они, — есть только наши ощущения, впечатления, "движения" души". Это, собственно, не было такой уж новинкой. Еще за два столетия до того, как новоявленные ученые проповедники провозгласили, что они изучают не окружающий нас мир, а мир, существующий лишь в их сознании, с аналогичным заявлением выступал английский епископ Беркли. Только теперь об этом говорил не церковник, а ученые: физики, химики, математики, называющие себя естествоиспытателями.
Надо было защищать науку от таких "ученых". И Иван Петрович Павлов со всей силой своего безудержного темперамента кинулся в бой за истинное, научное естествознание, за материализм. В декабре 1909 года в Москве, в Колонном зале Дворянского собрания, открылся XII съезд российских естествоиспытателей и врачей. Иван Петрович Павлов выступил на нем с докладом "Естествознание и мозг".
Ему исполнилось шестьдесят лет. Голова его стала белоснежной. Такой же сплошь седой была теперь и его борода. Серебро волос оттенялось молодым розовым лицом и по-прежнему голубыми, неизменно лучистыми, ясными глазами. Он совсем не выглядел стариком. Был бодр, подвижен. Говорил азартно, сопровождая свою речь характерным рубящим жестом плотно сжатой в кулак руки.
Иван Петрович страстно, горячо защищал науку от мракобесия. Этот доклад по праву считается одним из лучших выступлений великого физиолога.
Выслушав его, Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:
"Я радуюсь и за себя, как натуралист, и за свою науку — физиологию растений. Много лет приходилось мне воевать с ботаниками, старыми и молодыми, русскими и немцами, задумавшими отказаться от "старых" правил естественного научного мышления, заменивая их какою-то выдуманной "фитопсихологией". Услышав голос "великого физиолога земли русской", каким Вас признает весь свет, может быть, и они поумнеют. Ваша речь мне представляется историческим событием".
ЛУЧШЕЕ КРАСНОРЕЧИЕ — ЯЗЫК ФАКТОВ
Зал собрания (теперешний Дом союзов на углу Пушкинской улицы и проспекта Маркса) во время выступления И. П. Павлова был переполнен до отказа. Образный рассказ о собственных опытах, иллюстрировавший выводы, произвел на слушателей глубокое впечатление.
