Коллектив авторов - Сказки о принцах и принцессах
– Старая пословица говорит, что сапожник должен оставаться при своей колодке! Очевидно, и тебе суждено оставаться при своей игле. Хотя ты не заслужил моей милости, но за тебя просил один человек, которому я сегодня ни в чем не могу отказать. Поэтому дарю тебе твою жалкую жизнь, но если хочешь от меня доброго совета, то поспеши уйти из моей страны!
Пристыженный, уничтоженный на месте, бедный портной-подмастерье не мог ничего возразить. Он бросился ниц перед принцем, и слезы выступили у него из глаз.
– Сможете ли вы когда-нибудь простить меня, принц? – сказал он.
– Верность к другу, великодушие к врагу – гордость абассида! – отвечал принц, поднимая его. – Ступай с миром!
– О, ты мой истинный сын! – воскликнул растроганный старый султан и упал на грудь сына.
Эмиры, паши и все вельможи государства встали со своих мест и воскликнули:
– Да здравствует новый царский сын!
Среди всеобщего ликования Лабакан, со своим ящичком под мышкой, выскользнул из зала.
Он пошел вниз, в конюшни султана, взнуздал своего коня Мурву и выехал за ворота по направлению к Александрии. Вся его жизнь принцем показалась ему сном, и только великолепный ящичек, богато украшенный жемчугом и алмазами, напоминал ему, что это был не сон.
Когда он наконец опять прибыл в Александрию, он подъехал к дому своего старого мастера, слез, привязал конька у двери и вошел в мастерскую. Мастер, не сразу узнавший его, засуетился и спросил, чем может служить ему. Посмотрев же на гостя ближе и узнав своего старого Лабакана, он позвал подмастерьев и учеников, и все как бешеные бросились на бедного Лабакана, не ожидавшего такой встречи, стали бить и толкать его утюгом и аршином, колоть иголками и щипать острыми ножницами, пока он в изнеможении не упал на кучу старого платья.
Когда он так лежал, мастер стал делать ему выговор за украденную одежду. Напрасно Лабакан уверял, что он только для того и вернулся, чтобы все возместить ему, напрасно предлагал тройное вознаграждение за убытки, – мастер и подмастерья опять накинулись на него, порядком поколотили и вышвырнули за дверь. Избитый и в лохмотьях, Лабакан сел на коня Мурву и поехал в караван-сарай. Там он приклонил свою усталую, разбитую голову и предался размышлениям о земных страданиях, о заслуге, так часто не признаваемой, и о ничтожестве и непрочности всех благ. Он заснул с решением отказаться от всякого величия и сделаться честным гражданином.
На другой день он не раскаялся в своем решении, потому что, по-видимому, тяжелые руки мастера и его подмастерьев выбили из него всякое величие.
Он продал свой ящичек за высокую цену торговцу драгоценными камнями, купил себе дом и устроил мастерскую для своего ремесла. Когда он все хорошо устроил и даже повесил перед своим окном вывеску с надписью «Портной Лабакан», он сел и найденными в ящичке иглой и нитками стал чинить кафтан, который ему так ужасно изорвал его мастер. Его отозвали от этого занятия, а когда он опять хотел сесть за работу – какое странное явление представилось ему! Игла, никем не направляемая, усердно продолжала шить; она делала столь тонкие, красивые стежки, каких не делал даже Лабакан в свои самые вдохновенные минуты.
Право, даже ничтожнейший подарок доброй феи полезен и имеет большую цену! Но этот подарок имел еще другую цену: кусочек ниток никогда не выходил, как бы прилежна ни была игла.
Лабакан приобрел много заказчиков и скоро стал самым известным портным в окружности. Он кроил одежду, делал на ней своей иглой первый стежок, и игла тотчас же безостановочно работала дальше, пока одежда не была готова. Скоро мастер Лабакан имел заказчиком весь город, потому что работал прекрасно и необыкновенно дешево. Только над одним жители Александрии покачивали головой, – что он работает совсем без подмастерьев и при запертых дверях.
Так исполнилось изречение ящичка, обещавшее счастье и богатство. Счастье и богатство, хотя и в скромной мере, сопровождали доброго портного, и когда он слышал о славе молодого султана Омара, которая была у всех на устах, когда он слышал, что этот храбрый султан – гордость и любовь своего народа и ужас своих врагов, тогда прежний принц думал про себя: «Однако лучше, что я остался портным, ведь добиваться чести и славы очень опасная вещь».
Так жил Лабакан, довольный собой, уважаемый своими согражданами, и если со временем игла не потеряла своей силы, то она еще и теперь шьет вечными нитками доброй феи Адользаиды.
С восходом солнца караван выступил и скоро пришел в Биркет эль-Гад, или Источник Паломников, откуда до Каира было только три часа пути. В это время караван ожидали, и скоро купцы с радостью увидели, что навстречу им идут их друзья из Каира. Они въехали в город через ворота Бебель Фальх, потому что въезжать через эти ворота, если ехать из Мекки, считается счастливым предзнаменованием, так как через них проехал Пророк.
На площади четверо турецких купцов простились с незнакомцем и греческим купцом Цалейкосом и пошли со своими друзьями домой. А Цалейкос указал незнакомцу хороший караван-сарай и пригласил его пообедать с ним. Незнакомец согласился и обещал явиться, как только переоденется.
Грек сделал все приготовления, чтобы хорошенько угостить незнакомца, которого во время путешествия он полюбил. Когда кушанья и напитки были расставлены в надлежащем порядке, он сел ожидать своего гостя.
Он услыхал, как незнакомец медленными и тяжелыми шагами поднимался по коридору, который вел к его комнате, и встал, чтобы радушно встретить и поприветствовать его у порога, но открыв дверь он в ужасе отступил назад, потому что перед ним предстал страшный Красный Плащ. Он еще раз бросил на него взгляд, – это был не обман: та же высокая, повелительная фигура и маска, из-под которой на него сверкали темные глаза; красный плащ с золотым шитьем был уж слишком хорошо знаком ему по самым ужаснейшим часам его жизни.
В груди Цалейкоса заволновались противоречивые чувства. Он давно примирился с этим образом своих воспоминаний и простил ему, но его вид опять растерзал все его раны. Все те мучительные часы страха смерти и та скорбь, которая отравила расцвет его жизни, мгновенно пронеслись в его душе.
– Чего ты хочешь, ужасный человек? – воскликнул грек, когда привидение все еще неподвижно стояло на пороге. – Уйди скорей отсюда, чтобы мне не проклинать тебя!
– Цалейкос! – сказал из-под маски знакомый голос. – Цалейкос! Ты так встречаешь своего гостя?
Говоривший это снял маску и откинул плащ – это был незнакомец Селим Барух.
Но Цалейкос, по-видимому, еще не успокоился. Ему было страшно незнакомца, ведь уж слишком ясно он узнал в нем того неизвестного с Ponte Vecchio. Но старая привычка к гостеприимству победила, и он молча сделал незнакомцу знак сесть к нему за стол.
– Я угадываю твои мысли, – заговорил незнакомец, когда они сели. – Твои глаза вопросительно смотрят на меня. Я мог бы молчать и никогда больше не показываться твоим взорам, но я должен дать тебе отчет и поэтому решился, даже с опасностью, что ты проклянешь меня, явиться перед тобой в своем старом виде. Ты однажды сказал мне: «Вера моих отцов повелевает мне любить его, притом он, может быть, несчастнее меня!» Поверь этому, друг мой, и выслушай мое оправдание.
Я должен начать издалека, чтобы быть для тебя вполне понятным. Я родился в Александрии от христианских родителей. Мой отец, младший сын старого известного французского дома, был в Александрии консулом своей страны. С десятого года я воспитывался во Франции у брата моей матери и только через несколько лет после начала революции покинул свое отечество, чтобы с дядей, который в стране своих предков уже не был в безопасности, искать убежища за морем, у моих родителей. Мы вышли на берег, исполненные надежды снова найти в родительском доме покой и мир, которых нас лишил восставший французский народ. Но увы! Я нашел в доме своего отца не все так, как должно было быть. Правда, внешние потрясения бурного времени туда еще не достигли, но тем неожиданнее посетило мой дом глубокое горе. Мой брат, молодой, подававший надежды человек, первый секретарь моего отца, только недавно женился на молодой девушке, дочери флорентийского дворянина, который жил по соседству с нами. За два дня до нашего прибытия она вдруг исчезла, причем ни наша семья, ни ее отец не могли найти от нее ни малейшего следа. Наконец стали думать, что она во время прогулки решилась зайти слишком далеко и попала в руки разбойников. Для моего бедного брата эта мысль была почти более утешительна, нежели истина, которая нам очень скоро открылась. Вероломная женщина уехала на корабле с одним молодым неаполитанцем, с которым она познакомилась в доме своего отца. Мой брат, крайне возмущенный этим поступком, употреблял все, чтобы наказать виновную, но напрасно: его попытки, которые в Неаполе и Флоренции возбудили внимание, послужили только к тому, чтобы довершить несчастье его и всех нас. Флорентийский дворянин уехал назад в свое отечество под предлогом добиться права для моего брата, а на самом деле, чтобы погубить нас. Во Флоренции он прекратил все те розыски, которые начал мой брат, и сумел так хорошо воспользоваться своим влиянием, приобретенным всякими способами, что мой отец и брат стали подозрительны для нашего правительства. Захваченные позорнейшими средствами, они были отвезены во Францию и там умерщвлены топором палача. Моя бедная мать сошла с ума, и только спустя десять долгих месяцев смерть избавила ее от этого ужасного состояния, которое, однако, в последние дни стало полным, ясным сознанием. Таким образом, теперь я был на свете совсем один. Только одна мысль занимала мою душу, только одна мысль заставляла меня забывать мою печаль – это было то мощное пламя, которое в свой последний час зажгла во мне моя мать.
