Елена Нестерина - Девочка-тайна
Сашка и Оля переглянулись – вспомнили про анархиста-индивидуалиста. Гликерия, видимо, тоже об этом вспомнила и вполне беззаботно хихикнула.
Вскинулась с дальней ветлы стая ворон и с воплями пролетела как-то боком – ветер не дремал. А Гликерия взмахнула рюкзаком, надев его на спину, и предложила:
– Давайте просто погуляем. А поговорим как-нибудь после. Здесь ведь так хорошо. Безлюдно – никого, кроме нас. И тихо как, послушайте… Так звучит только тишина заброшенных мест, которые никому-никому на всём свете не нужны. Разве не интересно – и самому почувствовать, всем своим существом ощутить – что и ты тоже. Вообще. В целом свете. Никому не нужен! Никому. Что ты до такой степени один – аж в голове звенит. От мыслей и ощущений мир меняется. Меняется хотя бы для тебя. Разве этого мало?
Оля и Сашка снова переглянулись – но только мысленно. Или это только так показалось Оле, которой очень хотелось, чтобы в этот момент они обязательно переглянулись.
Держась за лямки рюкзака, Гликерия медленно побрела по дорожке. Оля и Сашка двинулись за ней – а что оставалось делать?
Ветер гнал по небу тяжёлые серые тучи. Оля давно не замечала, чтобы большие тучи неслись так быстро. От их стремительного бега по земле скакали тени, поэтому хочешь не хочешь, а казалось, что старые могилы пришли в движение, пошевеливаются… К тому же начинало темнеть. Иногда кто-то сбрасывал с небес горсть-другую снежной крупы, и Оля наблюдала, как ветер сдувает её с чёрного плеча Гликерии.
Обойдя расплывшиеся могилы, новенькая подошла к дереву – треснувшему посередине старому вязу, прислонилась к нему и подняла вверх лицо. Капюшон упал, ветер подхватил её волосы и принялся нещадно выдирать их из-под резинок. Пряди трепетали на щеках Гликерии, развевались, чёрными молниями перечёркивая бледное лицо. Такие картинки Оля видела только в Интернете и на обложках книг, а тут вот она – настоящая романтическая девушка!
Гликерия ходила, бродила, рассматривала надгробия и кресты. Становилось ещё темнее и сумрачнее, усилился ветер, да и похолодало. Сашка и Оля сначала таскались за Гликерией, стараясь тоже проникнуться романтизмом, а потом перестали – укрылись за развалинами кирпичной ограды и охраняли скутер. Хотя от кого? Тут действительно НИКОГО не было. Кладбище давно бросили, видимо, потому, что жизнь в районе, где оно находилось, замерла. Почва тут была совсем плохая, каменистая, безводная, так что пригород в эту сторону расстраиваться не стал, и хутора обезлюдели. Оля даже не знала о существовании кладбища в этом районе, Сашка в прошлом году проезжал тут с ребятами, вот и запомнил.
… – Саш, а как ты думаешь, – спросила Оля, похлопывая ладонями себе по локтям, чтобы хоть как-то согреться, – что она там делает? Всё так же просто ходит, смотрит и ощущает, что она одна на белом свете?
Сашка пожал плечами и сказал:
– А может, у неё просто проблемы в семье. Её не понимают там или не любят… Как у нашего Савиных – его же папаша дома строит, орёт, бьёт за любую мелочь, вот Савиных и выделывается в школе, положительных эмоций набирается. Потому что дома только отрицательные.
Оля знала, что папаша у Димки вредный, но чтобы до такой степени… И потому оторопела. Бедный Димка…
– Так вот и Гликерия: или её замучили дома позитивом, вот она и пытается сменить обстановку, или ей правда тоскливо…
– Поэтому она и хочет усилить ощущение того, как ей одиноко, – сообразив, подхватила Оля. – И всё-таки, кто её знает…
Они замолчали.
– Я замёрзла, Саш, – наконец, проговорила Оля, стараясь отогнать мысли о том, чего понять невозможно. В наползающей на кладбище тьме они были особенно неприятны. – Да и вообще… Как-то мне тут… Не по себе.
Оля сказала так – и ей стало совсем беспокойно и тревожно. Хотелось доброго понятного мира, тёплого дома. Радости, а не тоски, веселья, а не грусти. А ещё – любви, а не страдания и скорби.
Неужели Сашка почувствовал это? Так или иначе, но он вдруг приблизился к Оле, взял её за ледяные ладошки (перчатки она сегодня забыла), притянул их к своим губам. И прошептал:
– Не бойся, Оля. Правда не бойся. А знаешь почему? Потому что я тебя люблю.
Что там говорила Гликерия? Целоваться где-нибудь в самом жутком, самом страшном месте – и чтобы ни до чего, кроме как друг до друга, не было дела – это романтично? Оля верила и не верила, что всё происходит на самом деле – так это было прекрасно! И всё – правда! На самом деле услышать признание в любви – и именно от того, от кого давно его ждёшь, на самом деле целоваться с ним, когда вокруг сгущается мрак и ветер воет всё ужаснее… А им двоим не страшно! Им не страшно – им прекрасно!!!
Не разжимая объятий и глядя в глаза друг другу, Оля и Сашка стояли долго-долго. Почему они раньше не решались? Почему – ведь они вместе уже скоро год? Если бы кто узнал – конечно, не поверил бы (вот потому и не знал). Олю останавливали слова мамы: не надо торопиться начинать отношения, пусть подольше продлится время просто дружбы. Почему? Потому что дружба случается только в детстве, которое проскочит – не заметишь. А взрослые отношения будут всю жизнь, и схема у них одинаковая, только с вариациями. А ещё она говорила, что первый поцелуй должен быть так вовремя и таким удачным, чтобы запомниться навсегда. Как мама оказалась права – романтические сумерки, странное-престранное место, действительно безлюдное, не мешающее им с Сашкой быть одним и всеми клеточками души чувствовать их любовь – поцелуй при таких обстоятельствах забыть нельзя! И всё это подарила им спасённая Гликерия.
Которая…
Кстати, где она?
И снова, не сговариваясь, Саша и Оля подумали об одном и том же. Где? Так и блуждает во мгле? И, как не хотелось парочке размыкать объятия, Сашка взял Олю за руку, и они осторожно, стараясь не сходить с широкой центральной дорожки, двинулись по кладбищу. Хорошо, что трава на каменистой почве росла скудно, да и выгорела за лето, а ветра унесли иссушенные былинки в степь. Дорожка и в сумерках была видна, оставалась ровной, так что вряд ли можно было бы упасть, запутавшись в траве, и получить разрыв сердца (как случалось с гуляющими в темноте по кладбищу людьми – если верить страшным историям). Оля и Сашка шли осторожно, но решительно.
Гликерию они обнаружили в дальнем конце погоста, она стояла на обрыве. Кладбищенская ограда тут совершенно развалилась и сыпалась вниз по склону. И процесс этот явно продолжался – каменистая почва тут и там отваливалась пластами. Обхватив руками плечи, Гликерия смотрела вдаль. Там – далеко, не видное сейчас из-за наползающей темноты, находилось море, внизу простиралась степь и виднелись еле различимые развалины брошенного хутора.
Оля и Сашка молча подошли к Гликерии. Но это она стояла на кирпичном пеньке – остатках столба ограды. А Оля… Оля, кажется, наступила на чью-то поплывшую вниз могилу… Во всяком случае, ей показалось, что сухая белая кость мелькнула у неё под ногами. А из осыпающегося бугра – совершенно точно! – торчал угол развалившегося гроба…
Инстинктивно отшатнувшись, Оля взмахнула руками и, ища опоры, схватилась за Гликерию. Обе девочки чуть не полетели вниз – Сашка их вовремя подхватил.
– Я вас замучила, – извиняясь, проговорила Гликерия. – Всё, уезжаем, поздно уже. Просто здесь так здорово… Как на окраине миров. Холодно, одиноко, бесприютно. И жить сразу хочется так яростно!.. Но пойдёмте, пойдёмте.
Даже в темноте она, видимо, заметила ужас в глазах Оли.
– Не бойся, – просто и тепло сказала Гликерия, – кого тут бояться? Покойников? На кладбище, как и везде, надо бояться только живых. Пойдёмте скорее, надо ехать.
И она зашагала вперёд, как заметила Оля, старательно не наступая на могилы, даже едва заметные.
Парк пришлось перенести на следующий раз. А сейчас решено было ехать по домам.
Снова был скутер, снова ледяной ветер в лицо, тряска по ухабам и рытвинам. Один раз они даже завалились на повороте – Гликерия, которая снова села за руль, не справилась с управлением. Водитель, кстати, она была посредственный, но смелый.
А остановив скутер у подъезда Оли и снова благодаря за спасённую жизнь, Гликерия добавила:
– Вы простите, если я вас загрузила. Я сегодня испугалась. Уже потом, как увидела, что именно там в спортзале на меня падало, и как поняла, что это всё могло меня прибить. Что вот она была – смерть. Когда она подходит совсем близко, что-то в голове сбивается… Но мы славно погуляли. Жизнь такая призрачная. А сейчас я её снова полюбила.
Оля вздохнула с облегчением, когда Гликерия уехала – потому что переживала: ведь в прошлый раз новенькая довезла её до совершенно другого жилья в другом районе. И сейчас ничего не спросила – не удивилась, поверила. Или забыла, куда подвозила в прошлый раз… Странная какая девушка всё-таки, странная.
– Настоящий гот никогда не признается, что он гот. Вот такое у них правило, – сообщил Оле Сашка, глубокомысленно подняв палец.
