Вера Ферра-Микура - Двенадцать человек - не дюжина
— Ты, наверно, остаёшься дома? — сказал дядя Михаил.
— Хо-хо! А этот Михаил парень с головой! — Дедушка Зомер постучал ложечкой по своей чашке с кофе. — Итак, мы решили перенести мой день рождения на другой день. В году, как известно, триста шестьдесят пять дней. Правда, из них не так уж много дней, когда мы собираемся все вместе. Но в один прекрасный день такой день наступит.
Дедушка Зомер выпрямился на своём стуле.
А тётя Фелицита начала вдруг опять смеяться, как отбойный молоток.
Дедушка Зомер, поглядев на неё, спросил:
— Ты смеёшься потому, что я сказал «в один прекрасный день такой день наступит»? Тебе, видно, не понравилась эта фраза? Но ведь я не писатель!
— Я совсем не над тобой смеюсь и не над твоей фразой, — сказала тётя Фелицита. И засмеялась ещё громче. Она так хохотала, что все четыре ряда её голубых стеклянных бус звенели.
— Я смеюсь потому, что я что-то придумала! — И она обратилась к тёте Рези: — Ты поставишь после обеда кровать Бруно к окну? Тогда Бруно сможет глядеть на всё из постели.
— Как вы все хорошо отнеслись к моему Бруно, — сказала растроганная тётя Рези. — А я-то всегда думала… я ведь правда всегда думала… что вы его не выносите….
— Да ты что, тётя Рези! — поразился Эрих. — Почему это?
Тётя Рези, растерянно поглядев на свои руки, смущённо сказала:
— Да ведь… только вы не сердитесь, что я так говорю… Я ведь часами там стою, в парикмахерской, в дамском салоне, накручиваю дамам локончики, крашу ресницы, ну и всё такое, а сама всё вспоминаю про Бруно. Ах, я ведь знаю, что он не всегда так уж мил и послушен… и какой он вспыльчивый… И я так беспокоюсь, что он тут что-нибудь натворил, и иной раз меня так и подмывает бросить работу и бежать домой. А вдруг, думаю, там случилось что-нибудь, вдруг он сейчас с кем-нибудь поругался или подрался… или опять сидит на каштане и боится слезть… или связал две верёвки и хочет спуститься в колодец. Чего только за день не передумаешь! И потом, я ещё думаю… Эрих и Нелли могут когда-нибудь здорово разозлиться и отколотить Бруно или запереть его у Наполеона и Вашингтона…
— Ну, тётя Рези, ты уж совсем! — возмутилась Нелли. — Двое против одного… так мы не делаем! Ха… двое против одного!
— Может быть, я не так выразилась, — сказала тётя Рези.
— Я только хотела сказать, что… что…
— Ты хотела сказать, — помог ей Эрих, — что он не всегда у нас ходит в любимчиках.
— Ну да, примерно…
— Это потому, что он из-за каждого пустяка бежит к тебе жаловаться, тётя Рези!
— Да, иногда он на вас жалуется, — тихо сказала тётя Рези.
— Ну, и что он тебе рассказывал? — спросила Нелли. — Что я ему сахарную пудру на голову высыпала?
— Да, — сказала тётя Рези.
— Он сам был виноват, — сказала Нелли. — Вот представь себе… Я как раз кормлю Муравьёв сахарной пудрой, потому что они её очень любят… Они выползают из трещины возле водосточной трубы, и я наблюдаю, как они радуются, заметив рассыпанный сахар. А тут подходит Бруно и говорит, как какой-то тиран: «Да брось ты этих дурацких Муравьёв, пошли играть со мной в индейцев!» А я ему говорю: «Не мешай, пожалуйста, я изучаю жизнь Муравьёв». А он говорит: «Если ты сейчас же не пойдёшь играть в индейцев, я раздавлю в наказание трёх Муравьёв!» Ну и ты ведь сама понимаешь, тётя Рези, что мне пришлось высыпать ему на голову сахарную пудру! Чтобы он убежал!
— А я один раз положил Бруно дохлого жука на одеяло, — признался Эрих. — Но это ещё совсем не доказывает, что я его терпеть не могу. Просто это была шутка!
— Ведь он наш двоюродный брат… И вообще он наш! Хотя он часто жульничает, а как проиграет, сразу давай реветь, — сказала Нелли. — Но ведь у каждого человека есть свои недостатки!
Все сидевшие за столом рассмеялись над этим изречением, даже сама Нелли рассмеялась.
Тётя Фелицита уже опять раскачивалась на стуле, но на этот раз она не упала. Вовремя остановившись, она сказала тёте Рези:
— Значит, ты поставишь кровать Бруно поближе к окну — так, чтобы он мог смотреть во двор, как на сцену?..
— Ну конечно, Фелицита, — кивнула тётя Рези. — А потом что будет?
— Сперва я спрошу дедушку Зомера, нравится ли ему моя затея. Ведь вы ничего не имеете против, если я шепну ему что-то на ухо?
Тётя Фелицита долго что-то шептала, хихикая, на ухо дедушке Зомеру, а дедушка Зомер только удивлённо поднимал брови и всё повторял:
— А, понятно, понятно!.. Только не шипи мне так в ухо, а то очень щекотно.
Наконец они похлопали друг друга по плечу и, погрозив друг другу пальцем со словами: «Тс-сс-с! Только молчи!», таинственно друг другу подмигнули. И дедушка Зомер объявил:
— У моей дочери Фелициты бывают лёгкие завихрения. Что за дикие идеи иной раз приходят ей в голову! Просто волосы дыбом встают! Но что до меня, я не против. Я принимаю игру. Эта игра в самый раз для семидесятилетних!
И тут его со всех сторон начали забрасывать вопросами. Все, кроме дедушки Херинга, который задумчиво помешивал кофе ложечкой.
— Э, нет, я вам ничего не скажу! — крикнул дедушка Зомер и, обратившись к Нелли, попросил: — Пойди-ка во двор и пощупай, высохло ли бельё на верёвке, да заодно погляди, какого цвета сегодня небо, точно ли небесно-голубого?
— Что-что? — переспросила Нелли, склонив голову набок, хотя прекрасно расслышала каждое слово. Потом она каким-то деревянным шагом поплелась во двор, а через минуту вернулась назад и сообщила: — Бельё почти что высохло, а небо небесно-голубое.
— Отлично, — сказал дедушка Зомер.
— Отлично, — сказала и тётя Фелицита.
Дедушка Зомер подкрутил кончики усов, и они стали торчать у него, словно рога.
— Ну ладно, дети. Погода так и останется прекрасной, а бельё мы после обеда сможем снять с верёвки. Вот и всё, что я хотел узнать.
И дедушка Зомер снова откинулся на спинку стула с весьма независимым видом — будто он тут в гостях. Только разок-другой чуть-чуть улыбнулся да ещё всего один раз вдруг прыснул со смеху, но потом сразу встал и пробормотал:
— Простите… весьма сожалею… но я вынужден удалиться. Часы показывали без трёх минут девять.
— Всего хорошего, — сказал немного погромче дедушка Херинг. — Всего хорошего, дети.
— Дедушка Херинг, подожди, я тебя провожу до ворот!
— И я!
— И я!
В одно мгновение все стулья опустели. Тяжёлые мужские шаги, торопливые женские шаги, поспешные детские шаги простучали по каменным плитам мощёного двора. Потом заскрипели петли ворот, и дедушка Херинг сказал:
— Спасибо вам, дети.
Он зашагал по улице Небоскрёбов. Его белые волосы светились от утреннего солнца.
Все глядели ему вслед.
Эрих больше не говорил: «У дедушки Херинга уж точно есть невеста». Он смущённо сказал Нелли:
— Я сегодня в первый раз заметил, что дедушка Херинг старый…
— Замолчи! — сказала Нелли. — И без тебя тошно!..
— Очень старый, — всё-таки договорил Эрих. — И так похудел… Раньше он лучше выглядел…
— Замолчи, замолчи, замолчи!
Все вернулись на кухню и снова сели за стол, а дедушка Зомер, сняв под столом ботинки, облегчённо вздохнул и, с удовлетворением оглядев по очереди всех членов своей семьи, поднял глаза к потолку и сказал:
— Жизнь имеет множество прекрасных сторон, дети. Множество прекрасных сторон! Нужно только раскрыть глаза и их увидеть!
В четырнадцатой главе Марианна просыпается и видит, что комната погружена в синий туман
— Папа! Папа!
Ответа нет.
Марианна выпуталась из одеяла и спустила ноги с кровати.
— Папа!.. Дым! Что-то горит! Папа!..
Она бросилась на кухню. Здесь синий туман был ещё гуще. Марианна подскочила к плите и заглянула в кастрюлю, из которой валил дым. Потом понеслась к окну, чтобы его распахнуть, но окно и так оказалось открытым. И тут Марианне пришла в голову блестящая идея — выключить газ!
— Это было какао! — объяснила она самой себе. — Наш завтрак.
Установив этот факт, она так закашлялась, что слёзы потекли у неё из глаз и даже из носа.
Схватив первое попавшееся кухонное полотенце, она вытерла им лицо и стала крутить его в воздухе, словно вентилятор.
— Что ты тут делаешь, Марианна?.. — Отец вошёл в кухню с воскресным номером газеты под мышкой. — Что случилось?..
— Доброе утро, папа, — сказала Марианна трагическим голосом. — Какао подгорело.
— Это исключено. — Отец закашлялся. — Я только за газетой в киоск спустился, буквально на минутку. Правда, кое-кто из соседей останавливал меня на лестнице и спрашивал про маму. А на углу я встретил маляра Шефеля… А в парадном…
Отец взял полотенце из рук Марианны и похлопал им, разгоняя дым. А Марианна тёрла глаза и огорчённо бубнила:
— Вот видишь, папа… Вот так начало!..
