Станислав Рудольф - Птицы меня не обгонят
Воржишек опять выскочил на дождь и, вернувшись с мокрой бумагой, без особого восторга заявил:
— Тебя, кажется, бабушка зовет. А я только пришел…
— Пойдем к нам.
Он усмехнулся:
— С этим моноклем?
Дверь была приоткрыта, и я тоже услыхал бабушкин голос.
— Иду!.. — откликнулся я, чтоб она зря не мокла на балконе, хотя мне все равно нужно было еще убрать несколько коробок, где таились обломки окаменевшего хвоща, подмести грязь, которую притащил на своих ботинках Воржишек, и взглянуть, на месте ли три-четыре самых ценных экземпляра из коллекции.
Когда я запирал беседку, я еще раз напомнил Воржишеку:
— Смотри не забудь! Пектолит только за фото. Да смотри, чтоб не в раннем детстве, в колясочке…
Ярда чуть не обиделся.
5
Повесив влажную куртку на вешалку в передней, я влетел в кухню. Бабушка сидела у стола с карандашом в руке и разгадывала кроссворд. Указательным пальцем левой руки она водила по строчкам и что-то бормотала себе под нос. Что, я не разобрал.
— Привет, бабуля! — поздоровался я.
— Чешский монарх, из шести букв! — сказала она, не глядя на меня.
Я открыл нижнюю дверцу шкафа, чтобы выяснить, нет ли там забытых конфет. Сейчас я бы от конфетки не отказался.
— Вацлав не подходит… начинается на Н…
Положение было безвыходным, пришлось удовольствоваться двумя кусками сахара. Я сразу засунул их в рот и стал переваливать, как камушки. Во рту стало сладко и приятно. Я хлопнул себя по лбу:
— Бабуля! Неклан!
Указательный палец шесть раз стукнул по квадратикам кроссворда. Бабушка удовлетворенно кивнула головой и вписала туда имя чешского монарха. И только после этого обернулась.
— Ты мне в такое время необходим. Иногда я просто не знаю, как и быть. А ты носишься, как ветер. И дома тебя не удержишь…
Я перебил ее, потому что могу заранее предсказать, какими будут пятая, шестая, двадцатая фразы ее нравоучения.
— И для этого ты меня звала?
Она положила на стол карандаш и очки, отодвинула газету подальше от себя и медленно поднялась со стула.
— Никак не найду кетчуп. Ты его не видал? Если не найду, не будет макарон по-милански, и нам останется только глотать слюнки.
Я немедленно кинулся на поиски. Кетчуп, естественно, стоял в шкафу, там, где ему и положено стоять и где он стоит сроду. Значит, на ужин будет мое любимое блюдо. Бабушка никак не могла понять, как это она не заметила бутылки, а я и не пытался ей объяснить этого загадочного явления.
— Мама когда придет? — спросил я.
Бабушка поглядела на часы и сказала, что, наверное, через час. Значит, в полседьмого. В шесть кончается дежурство в больнице, и, если ее никто не задержит, она придет вовремя. И приготовит такой соус, как я люблю. Мама точно знает, сколько надо кусков сахара, сколько зубчиков чесноку, а соли — всего щепотку!
Бабушка к этому вполне равнодушна. Когда она стряпает, то все равно думает о своих кроссвордах.
Она разгадала их не меньше тысячи и каждый послала в редакцию газеты. Верит, что выиграет книжку, самописку или электросбивалку. Пока ее усилия еще не увенчались успехом. Но я должен признать, что она проявляет завидное упорство.
Бабушка принялась крошить лук, и вдруг ее охватило желание поговорить со мной. Да только мои мысли были далеко. Я притащил из спальни футляр со скрипкой и папку с нотами, где спрятано два листа с «Tesoro mio». Удивительное произведение, переписанное много лет назад моим учителем. Нежное, бархатное, оно сверкает, словно кристалл сурьмы, и захлестывает меня всего целиком. С первых же тактов передо мной появляется лицо девочки из нашего класса, но я стесняюсь произнести ее имя… Я играю, и мне не страшны три си-бемоль, когда я повторяю трио, и в третьей позиции стараюсь, чтоб прикосновение моих пальцев к струнам было совсем невесомым.
Бабушке моя музыка не мешает. Что «Tesoro mio», что «Марш гладиаторов» — ей все равно; широким ножом она крошит лук и сбрасывает его на сковородку, где уже шипит жир, открывает холодильник и достает кусок говядины, швыряет его на доску и тут же режет на кусочки, сопровождая каждое свое движение невообразимым шумом. Что ей до меня, что ей до волшебного произведения «Tesoro mio»! Она молчит и лишь иногда ополаскивает руки и нагибается к столу, чтоб заполнить еще несколько квадратиков незаконченного кроссворда, и снова возвращается к плите, чтоб взглянуть на кипящий соус.
Я опять и опять играю «Tesoro mio»; каждый раз мне приходит в голову куча всякой всячины, и чем больше я хочу сосредоточить свои мысли на чем-то одном, тем больше они разбегаются. Кончается тем, что я не могу даже вызвать в памяти Иткино лицо.
6
Макароны по-милански никуда не годятся; вкус такой, словно кто-то смешал банку огурцов с литром натурального пчелиного меда и все это залил основательно пригоревшим говяжьим бульоном. Но зато мы угадали канадского певца из пяти букв и марку шампуня для ванны.
Я съел ломоть хлеба с салом. Я не виню бабушку. Она ждала ровно до половины седьмого. Но мама не пришла, и бабушка сама добавила в соус все специи, а я не успел ей в этом помешать.
Мама появилась в кухне что-то вскоре после восьми, слегка запыхавшаяся, потому что бежала вверх по лестнице.
— Привет, — сказала она нам обоим и принялась поспешно раздеваться.
Бабушка кинула на нее взгляд исподлобья.
— Где тебя носило, скажи на милость? — накинулась она на нее, как на девчонку.
— Разве я должна перед тобой отчитываться?
— Этого от тебя не требуют, но если ты говоришь, что придешь в половине седьмого, так приходи вовремя. Мальчишка из-за тебя ничего не ел!
Мама на меня заботливо поглядела. Она, конечно, решила, что от голода я едва держусь на ногах. Я махнул рукой, чтоб ее успокоить.
— Ты ведь любишь жаркое по-милански! — извиняясь, сказала она.
— По-милански — люблю, — подтвердил я, — но только если его готовишь ты.
Она улыбнулась.
— Я сегодня не могла…
Мама подошла к плите и с любопытством подняла крышку, которая закрывала кастрюлю с бабушкиным произведением. Кончиком языка она лизнула половник и поморщилась.
— Ну, Гонза, я тебя понимаю… — промолвила она тихо, скорее для себя.
Но бабушка хорошо расслышала ее слова. Она оскорбленно швырнула ножницы в коробку с рукодельем и скинула с коленей мои лыжные штаны, которые уже не менее часа безуспешно пыталась залатать.
— Тогда стряпай сама, Миленка! И о мальчике сама заботься.
— Имею я хоть немножко права на личную жизнь? — заметила мама.
Она зажгла плиту и поставила кружку с водой. Варить кофе.
— Что ты имеешь в виду? — Бабушка слегка прищурила глаза и с шумом втянула воздух.
Я знаю, что сейчас последует: начнется оценка маминой жизни. Жизнь мама, оказывается, проиграла. Так, по крайней мере, считает бабушка и без устали повторяет. Сколько раз я это слышал! А в чем, собственно, дело? В том, что нас только трое? Мама, я и бабушка?
Мое предсказание оказалось точным. Я за это время успел умыться и надеть пижаму. Бабушкиного выступления вполне хватило на все это время. Мне кажется, что и мама не слишком обращает внимание на ее нотации. И даже не пытается возражать. В тот момент, когда бабушка поставила точку на своей бесконечно длинной фразе, мама холодно сообщила нам:
— Послезавтра к нам придет Владимир!
И моему хорошему настроению тут же пришел конец.
7
Последние два урока у нас был труд. Мы проливали пот на бесконечных грядах моркови. Я незаметно нагнулся к Воржишеку, который потихоньку выдергивал сорняк вместе с морковкой.
— Принес?
Он мгновенно понял меня.
— Ты про фотографии? Пока еще нет, но мне обещали… — Он хотел что-то добавить, но Милда вдруг глянул на часы и воскликнул:
— Уже двенадцать!
— Давно прошло… Шабаш! — сказал Венда Вотыпка и вытянул руку с часами по направлению к учителю Дивишеку: — Двенадцать и три минуты.
Дивишек ему ответил, что плевел является для растений врагом номер один и что он может спокойно продолжать работу, ибо и в математике не сильно преуспевает.
Я глянул на циферблат своих часов. Большая стрелка уже перекрыла маленькую.
— Через минуту будет двенадцать… — прогудел я.
Малыш Златник сунулся в карман и достал оттуда огромные старомодные часы-луковицу. Он поднял их высоко над головой, и все увидали, что его допотопные часы показывают двенадцать и семь минут.
Мы тут же пошли умываться.
Краны мы отвернули вовсю и стали спорить, чьи часы самые точные.
Милда заявил, что по его часам проверяет свои часы пан Врзал — машинист, который водит поезда до самого Хлумце над Цидлиной.
Венда Вотыпка, который не только мылся сам, но и мыл в умывальнике свои ботинки, тоже утверждал, что у него часы швейцарские и потому ни о какой неточности не может быть и речи.
