Александр Власов - О вас, ребята
Вокруг него бурлили страшные, исступленные, болезненные люди. Казалось, у церкви собрались калеки со всей земли, привлеченные слухом о чудесном исцелении.
Ужас охватил Чиркуна. Роль, которую он готовился сыграть, уже не казалась ему невинной и забавной. Он с радостью отказался бы от нее, но отступать было поздно и некуда: и сзади, и с боков стояла живая плотная стена.
Колокол умолк. Толпа затаила дыхание. Высокие церковные двери распахнулись. Прислужники с серебряными подносами вышли на паперть и, бесцеремонно работая плечами и локтями, прорезали первые ряды. В тишине раздавались их гнусавые голоса:
— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий!
Было слышно позвякиванье монет, дружно сыпавшихся на подносы.
Сбор пожертвований продолжался долго. Затем прислужники по одному вынырнули из толпы. На подносах искрились разноцветные горки меди и серебра. Деньги унесли в церковь. Прислужники вернулись с пустыми подносами и выстроились у дверей в два ряда.
Сотни глаз впились в темный проем церковного входа. Там, в полумраке, показалась человеческая фигура. Она шла медленно. Не шла, а плыла к свету. Белые одежды почти неподвижно висели на ней, закрывая ее до самой земли.
Фигура «святого» миновала черный коридор, образованный прислужниками, и предстала перед замершей толпой.
Из широких рукавов высовывались длинные сухие пальцы. Изможденное лицо прикрывали прямые бесцветные волосы. Выпуклый большой кадык судорожно двигался вверх и вниз по тоненькой шее.
Это был глубокий старец. Он стоял с закрытыми глазами. По впалым щекам безостановочно катились слезы.
Кто-то зарыдал в толпе. И, как по сигналу, воздух огласился истерическими воплями и стонами. Сзади Чиркуна упала на землю и забилась в судорогах какая-то старуха. Чей-то высокий голос запел молитву.
К старцу подошел отец Павел в полном одеянии. Он благоговейно прикоснулся к руке «святого» и, выставив вперед крест, повел старца по кругу вдоль передних рядов. Свой обход они начали с левого крыла. В том месте, где они вплотную подошли к людям, толпа утихла и подалась назад.
Чиркун не знал, что происходит, почему умолкают и пятятся люди. Он понял это только тогда, когда поп и старец остановились перед ним. На беспризорника уставились огромные безумные черные глаза. Они горели и устрашали своей бессмысленностью.
Чиркун задрожал и выронил один костыль. Но старец лишь на секунду остановился перед ним. Отец Павел повел «святого» дальше.
После обхода, когда усмиренная дикими глазами старца толпа стояла в молчаливом оцепенении, вновь ударил колокол. «Исцеление» началось. Чиркун с ужасом готовился к этой минуте, проклиная себя за то, что променял бездомную жизнь на поповские харчи и медяки.
Старцу вынесли из церкви стул. Он сел, поднял к небу руки. Широкие рукава соскользнули вниз, обнажив бесплотные, с пергаментной кожей запястья и локти. Глаза у «святого» опять были закрыты. На стуле сидела мумия. Но вот дрогнули растопыренные пальцы. Руки стали медленно опускаться. Глаза открылись, и Чиркун почувствовал на себе их жгучий взгляд. Левая рука старца протянулась к нему и поманила.
Чиркун икнул от страха, согнулся пополам, точно его ударили под ложечку, и, повиснув на костылях, отчаянно замотал головой.
— Подойди, сын мой! — прозвучал раскатистый басок отца Павла.
Несколько услужливых кулаков толкнуло Чиркуна в спину.
— Иди, шалопай! — раздался над самым ухом гонкий бабий писк.
— Повезло дуралею! — услышал Чиркун завистливый шепот, и большая нога в грязном сапоге одним ударом вышибла его из толпы.
Чиркун по инерции проковылял шагов пять, остановился и, как затравленный заяц, завертел головой.
— Чиркун-о-ок! — долетело до него. — Чирку-у-ушенька!
Чиркун узнал этот ласковый, теплый голос. Он секунду шарил по толпе растерянными глазами и наконец увидел Катю. Она и еще несколько пионеров стояли на поленнице дров, уложенных рядом с церковной сторожкой.
Чиркун не колебался. Между ним и поленницей никого не было. Он отбросил костыли, рывком разорвал тесемку на ноге и побежал к дровам.
Вокруг церкви воцарилось гробовое молчание.
Чиркун птицей взлетел на дрова.
По толпе прошел глухой рокот. Но отец Павел не дал ему разрастись в бурю.
— Сверши-илось! — загремел его бас. — Ликуйте, братья и сестры! Чудо свершилось!
— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий! — разноголосо закричали прислужники.
Толпа откликнулась шумом растревоженного улья.
Чем окончилась эта комедия, ни Чиркун, ни пионеры из звена Кати не узнали. Не оглядываясь, они убежали на станцию и с первым же поездом уехали в Ленинград.
* * *Осень в том году пришла ветреная, дождливая, скучная. Но в звене Кати Смирновой всегда было весело. Времени ребятам не хватало.
Чиркун в школу пока не ходил. По годам ему полагалось учиться в пятом классе, а по знаниям — во втором. Сидеть с малышами за одной партой он наотрез отказался, и ребята решили своими силами подтянуть его до уровня пятого класса.
Чиркун не ленился. Утром он учил уроки, заданные вчера, а с середины дня начинались занятия по расписанию. Часа в четыре приходила Катя — она была учительницей по русскому языку. В пять появлялся Сережа Голубев с учебником по арифметике. Каждый пионер занимался с Чиркуном по одному какому-нибудь предмету. Все было, как в школе: и журнал с отметками, и домашние задания, и старый будильник вместо звонка.
Жил Чиркун, как деревенский пастушок, — по очереди у каждого из семи пионеров звена. На улицу его не тянуло. А когда он ночевал у Сережи Голубева, то даже во двор не показывал носа. Сережа никак не мог понять, в чем дело. А объяснялось это просто. Как-то в первые дни, когда Чиркун еще только привыкал к новой жизни, его встретила во дворе Дашина мать. Женщина удивленно посмотрела на него. Лицо ее исказилось болью и ненавистью.
— Ах ты, окаянный! — заголосила она. — Ты еще жив? Тебя еще не покарал господь бог!.. Ирод! Сгинь с глаз моих!
Чиркун не стал дожидаться, когда женщина выскажется до конца. Он бросился на лестницу, взлетел на второй этаж и запер за собой дверь. Он не предполагал, что Дашина мать узнала в нем того мальчишку, из-за которого в день «исцеления» у церкви разразился скандал. Большинство собравшихся поняло, что их обманывают. В «святого» и отца Павла полетели комья грязи. Им пришлось спешно кончать комедию и спасаться бегством.
Но в толпе были и такие, которые поверили, что чудо произошло, что хромой мальчишка исцелился. Эти фанатики считали, что божья милость снизошла на недостойного. Чиркуна проклинали на все лады. Особенно изощрялись в проклятиях те, кто привел с собой больных и надеялся излечить их от недугов. Мать Даши кричала громче всех, призывая божью кару на голову «исцеленного» нечестивца, неожиданное бегство которого нарушило обряд и помешало ей выпросить у «святого» милости всевышнего для своей глухонемой дочери.
А Чиркун после долгого раздумья решил, что повстречался с одной из рыночных торговок, у которых он раньше промышлял еду. Он ничего не рассказал ни Сереже, ни другим ребятам, во дворе старался бывать пореже. Узнав через несколько дней, что эта женщина живет с двумя дочерьми в Сережином доме, Чиркун и вовсе перестал выходить из квартиры. Он не столько боялся, сколько стыдился. Вспоминая свои рыночные проделки, он раскаивался в том, что когда-то обворовал женщину, которая воспитывает двух дочерей, причем одна из них глухонемая…
В ту неделю Чиркун опять столовался и ночевал у Сережи. Двухэтажный каменный флигель стоял особняком в конце улицы. Родители Сережи занимали одну из двух квартир на втором этаже. На первом этаже тоже было две квартиры. А еще ниже, в полуподвале, находилась пятая квартира в две небольшие комнаты с подслеповатыми окнами. Здесь жили Даша, Рая и их мать — Марфа Кузьмина. Она работала посыльной в каком-то учреждении в районе Невского. А дочерей увозили на день куда-то на Карповку, к своей сестре.
Другие квартиры днем тоже пустовали. Чиркуну никто не мешал сидеть за учебниками и наверстывать упущенное за годы беспризорной жизни. Лишь изредка, когда сестра Марфы была занята, Даша и Рая оставались дома. В эти дни до Чиркуна долетал плач маленькой девочки.
Сегодня был как раз такой день. Не успел Чиркун сесть за стол, как снизу донесся плач — проснулась Рая. Капризничала она недолго. В доме опять стало тихо. Ничто не отвлекало Чиркуна, но он никак не мог сосредоточиться. Последнее время ему было трудно оставаться одному. Он все больше и больше привыкал к ребятам и чувствовал без них какую-то пустоту. Ему хотелось не расставаться с ними: вместе ходить в школу, готовить уроки, участвовать во всех делах Катиного звена.
За окном бушевал осенний ветер. Он дул с моря, сердитый и порывистый. Дребезжали стекла, на крыше грохотало железо, свистело в трубе. Тоскливая была погода. И на сердце у Чиркуна было невесело. Он знал, что сегодня его одиночество кончится не скоро — у ребят пионерский сбор после уроков. Катя вчера предложила Чиркуну прийти на сбор.
