Януш Корчак - Как любить ребенка (часть 1)
В области инстинктов ему недостает только одного, да и тот есть, только нечеток, как туманность эротических предчувствий.
В области чувств он превосходит нас, потому что не знает тормозов.
В области интеллекта по меньшей мере равен нам.
У него есть все. Ему только не хватает опыта.
Поэтому взрослый так часто бывает ребенком, а ребенок — взрослым человеком.
Вся разница в том, что он не зарабатывает себе на хлеб, что, будучи у нас на содержании, он вынужден подчиняться нашим требованиям.
Детские дома уже меньше похожи на казармы и монастыри; они почти больницы. Здесь есть гигиена, но нет улыбки, радости, неожиданностей, проказ. Здесь все серьезно, если не сурово, только по-другому, не так, как раньше. Их не заметила еще архитектура; нет «стиля ребенка». Взрослый фасад здания, взрослые пропорции, старческий холод деталей. Французы говорят, что Наполеон колокол монастырского воспитания заменил барабаном — это верно; добавлю к этому, что над духом современного воспитания тяготеет фабричный гудок.
65
Ребенок неопытен.
Приведу пример и попробую объяснить.
— Я скажу маме на ушко.
И, обнимая мать за шею, говорит таинственно:
— Мамочка, спроси доктора, можно ли мне съесть булочку (конфетку, компот).
При этом он часто смотрит на врача, кокетливо улыбается ему, чтобы подкупить, выудить разрешение.
Старшие дети говорят на ухо шепотом, младшие — обычным голосом…
В один прекрасный день окружающие признали ребенка достаточно взрослым для нравоучения:
— Есть желания, которые нельзя произносить вслух. Они бывают двух видов: одни нельзя иметь вовсе, а уж если они появились, то этого надо стыдиться; другие иметь допустимо, но говорить о них можно только среди своих.
Некрасиво приставать к взрослым, некрасиво, съев конфету, просить еще одну. Иногда вообще некрасиво просить конфетку; надо подождать, пока дадут.
Некрасиво делать в штанишки и некрасиво говорить «хочу по-маленькому», все будут смеяться. Чтобы не смеялись, нужно сказать на ухо.
Иногда некрасиво громко задавать вопросы.
— Почему у того дяди нет волос?
Дядя смеялся, все смеялись. Спрашивать об этом можно, но тоже на ушко.
Ребенок не сразу понимает, что на ушко говорят для того, чтобы услышал только один человек, поэтому он говорит на ушко, но громко.
— Хочу по-маленькому, хочу пирожное.
Даже если он говорит тихо, то все равно не понимает: зачем скрывать то, о чем присутствующие и так узнают от мамы?
Чужих ни о чем нельзя просить, тогда почему же можно громко просить доктора?
— Почему у этой собачки такие длинные уши? — спрашивает ребенок самым тихим шепотом.
И снова смех. Оказывается, об этом можно спросить громко, потому что собачка не обидится. А вот спрашивать громко, почему у этой девочки такое некрасивое платье, нехорошо. Но ведь ее платье тоже не обидится.
Как же объяснить ребенку, сколько во всем этом обывательской взрослой фальши? Как потом объяснить ему, почему говорить на ухо вообще-то некрасиво?
66
Ребенок неопытен.
Он смотрит на тебя с интересом, жадно слушает твои слова, верит им.
— Это яблочко, тетя, цветочек, коровка, — верит.
— Это красиво, вкусно, хорошо, — верит.
— Это некрасиво, не трогай, нельзя, — верит.
— Дай поцелую, поклонись, скажи спасибо, — верит.
Ребенок ударился: дай мама поцелует, вот уже и не больно.
Он улыбается сквозь слезы: мама поцеловала — уже не больно.
Ударившись, он бежит за своим лекарством, за поцелуем.
Верит.
— Любишь?
— Люблю.
— Мама спит, у мамы головка болит, не надо ее будить.
И он тихонечко, на цыпочках подходит к матери, осторожно тянет за рукав, шепотом задает вопрос. Он не будит маму, он только спрашивает ее, а после: «Спи, мамочка, у тебя головка болит».
— Там, на небе, боженька. Боженька сердится на непослушных детей, а послушным дает булочки, пирожные. Где боженька?
— Там, на небе, высоко. А по улице идет чудной человек, весь белый. Кто это?
— Это пекарь, печет булочки и пирожные.
— Значит, он и есть боженька? Дедушка умер и его закопали в землю.
— В землю закопали? — удивляюсь я. — А как же он ест?
— Его выкапывают, — отвечает ребенок, — лопатой выкапывают. Коровка дает молоко.
— Коровка? — спрашиваю я недоверчиво. — А откуда она берет молоко?
— Из колодца, — отвечает ребенок. Ребенок верит, потому что всякий раз, когда пробует придумать что-нибудь сам, он ошибается. Он вынужден верить.
67
Ребенок неопытен. Он роняет на землю стакан. Случилось нечто очень странное: стакан исчез, вместо него появились совершенно новые предметы. Он наклоняется, берет в руки осколок, порезался, больно, из пальца течет кровь. Все полно тайн и неожиданностей. Он двигает перед собой стул. Вдруг что-то мелькнуло у него перед глазами, дернулось, взревело. Стул стал каким-то другим, лежит на земле, а ребенок сидит на полу. Снова боль и испуг.
Мир полон чудес и опасностей.
Он тянет одеяло, чтобы выбраться из-под нею. Теряя равновесие, хватается за платье матери. Карабкается вверх, цепляется за край кровати. Овладев этим опытом, тянет со стола скатерть или салфетку. Снова катастрофа.
Он ищет помощи, потому что сам справиться не в силах. Проявляя самостоятельность, он узнает горечь поражения. Завися от других, он теряет терпение.
Даже сели он не верит или не вполне верит взрослым, потому что его сотни раз обманывали, он все равно вынужден следовать их указаниям, точно так же, как неопытный руководитель вынужден терпеть грубого работника, без которого не может обойтись, как паралитик вынужден принимать помощь и выносить деспотизм жестокого санитара.
Подчеркиваю, что всякая беспомощность, всякое удивление незнания, ошибка в применении имеющегося опыта, неудача в попытках подражания, всякая зависимость напоминают нам ребенка вне связи с возрастом человека. Мы без труда обнаруживаем черты ребенка в больном, старике, солдате, заключенном. Сельский житель в городе, городской в деревне разве их удивление не напоминает нам ребенка? Профан задает детские вопросы, парвеню совершает детские бестактности.
68
Ребенок подражает взрослым. Только подражая, он учится говорить, осваивает большинство форм общения, делает вид, будто вжился в мир взрослых, которых он не может понять, которые чужды ему по духу и для него неприемлемы.
Главные ошибки в наших суждениях о детях мы совершаем именно оттого, что истинные их мысли и чувства заслоняются словами, которые они переняли, готовыми формами, которыми они пользуются, вкладывая, однако, в них иное, свое содержание.
Будущее, любовь, родина. Бог, уважение, долг — эти понятия, забетонированные в слова, рождаются, вырастают, изменяются, крепнут, слабеют, становятся чем-то другим в разные периоды жизни человека. Нужно употребить немало усилий, чтобы не спутать песчаный холмик, который ребенок называет горой, со снежной вершиной Альп. Для того, кто вдумается в душу употребляемых людьми слов, сотрется разница между ребенком, юношей и зрелым человеком, простаком и мыслителем, перед ним возникнет образ человека интеллектуального — независимо от возраста, общественного слоя, уровня образования, культурного лоска, просто человека, ориентирующегося в диапазоне меньшего или большого опыта. Люди разных убеждений (я говорю не о политических лозунгах, зачастую неискренних или вдолбленных силком) — это люди с разным скелетом опыта.
Ребенок не понимает будущего, не любит родителей, не чувствует родины, не понимает Бога, не уважает никого, не знает, что такое долг. Он говорит «когда я вырасту», но не верит в это; называет мать «любимой», но не чувствует этого; родина для него — сад или двор. Бог — это почтенный дядюшка или надоедливый зануда; он только делает вид, что уважает, только поддается принуждению, необходимость которого вдолблена в того, кто приказал и следит за исполнением, однако следует помнить, что приказывать можно не одной только палкой, но и просьбой, ласковым взглядом. Иногда ребенок и в самом деле чувствует то, что говорит, но это лишь моменты чудесного ясновидения.
Ребенок подражает? А что делает путешественник, приглашенный мандарином принять участие в местном обряде или церемонии? Он смотрит, старается ничем не выделиться, не внести замешательства, усваивает суть и связь эпизодов, гордый тем, что справился со своей ролью. А что делает неотесанный простак, допущенный к участию в беседе с господами? Он приспосабливается, подлаживается к ним. А конторщик, служащий, офицер разве не подражают они начальству в разговоре, движениях, улыбке, одежде?
Есть еще одна форма подражания; если девочка, проходя по грязи, приподнимает короткое платье, значит, она взрослая. Если мальчик подражает подписи учителя, это значит, что он проверяет собственную пригодность к высокому посту. И такую форму подражания мы тоже легко найдем у взрослых.
