Лия Симонова - Круг
К утру она приняла окончательное решение: прекращает всякие отношения с Князем. И даже не посмотрит больше в его сторону. С этой мыслью она немного успокоилась и уже на рассвете задремала. А проснулась от резкого телефонного звонка. Телефон трезвонил, как колокол, созывающий на пожар, и Оля, забыв обо всем, босая, метнулась к аппарату и, отчаянно волнуясь, сорвала с рычага трубку.
— Привет! — услышала она насмешливый голос Холодовой. — Ну, как первый бал Наташи Ростовой?
Говорить не хотелось. После ухода Ники Мухиной они сблизились. Но равнодушие ко всему, что не затрагивало интересов школьного Сократа, не позволяло довериться ей. Вот и теперь Оля чувствовала, что ее тезке нет ровно никакого дела до так называемой Наташи Ростовой. Просто узнает новости…
Как князь Андрей на том далеком балу, Оля загадала: если спросит о Кустове, то, может, у нее еще наладится с Игорем? Но Холодова и не думала интересоваться Славиком. Она рассказывала о себе: на зимние каникулы ансамбль поедет в Бельгию. Ее руководитель в школе юных журналистов, очень симпатичный третьекурсник с факультета журналистики, дал ей задание написать об этих гастролях. Он сам пишет прозу, и его обещали напечатать в «Юности». У букинистов она достала четырехтомник Платона, можно теперь получше познакомиться с его диалогами с Сократом…
— Твой Кустов, между прочим, — мрачно оборвала ее Киссицкая, — подпирал стенку возле Дубининой, — Смотри, пока ты будешь гастролировать с балалайкой и тешиться диалогами с Сократом…
— Ой, как было бы хорошо! — обрадовалась Холодова, — Для меня просто спасение, если Славик к кому-нибудь пристроится, — Она презрительно хмыкнула и вдруг встрепенулась: — А ты-то, Кися, что, собственно, такая… сердитая? Не занял ли вакантное место возле Дубининой твой великосветский Князек?
— Почему ты всегда обо всем говоришь насмешливо? — сорвалась Киссицкая и тут же пожалела, что выдала себя. — Не все темы подлежат осмеянию!
Холодова, оставив излюбленный ироничный тон, сказала серьезно и спокойно, как истину, которую выстрадала:
— Нельзя, Кися, настолько зависеть от других людей. Нужно освободиться. И жизненную силу черпать в себе. Я стараюсь ни от кого не зависеть…
— Да уж, — почти плача, пролепетала Киссицкая, — ты у нас сильная личность. Я иногда удивляюсь тебе, а иногда завидую, Славик такой мальчишка — хороший, добрый, умный, а тебе без разницы, что человек страдает!
— Ах, бедненький… — Иронические нотки снова появились в голосе Холодовой. — Перебьется. Современные мужчины совсем уж от бабьего подола оторваться не могут. Пора их оттаскивать, а то и вовсе равновесие потеряют, разучатся самостоятельно на ногах стоять… — И сразу стала торопливо прощаться: — Ну, Кися, пока. Все ясно: чем меньше общаешься с нашим классом, тем больше сохраняешься для дела. Будь!
«Деловая, — со злостью подумала Оля, — Что она, и в самом деле неспособна чувствовать или только притворяется? Но своего она в жизни добьется! И лет через десять, глядишь, мы еще увидим ее имя в центральной прессе. Интересно, о чем она станет писать?»
Размышления эти ничуть не утешали. Оля побрела на кухню, обдумывая, как ей жить дальше. Родители сидели уже за столом. Не хотелось показывать им взволнованное лицо. Повернувшись спиной, Оля выхватила из холодильника холодную котлету и бутылку кефира. Не очень-то вежливо заявила:
— Некогда, надо заниматься…
В ее комнате снова трезвонил телефон. «Наверное, кто-то из «стариков», — раздраженно подумала она и неохотно сняла трубку.
— Сударыня, — в трубке звучал голос, который она не могла перепутать ни с каким другим, — не желаете ли вы составить компанию симпатичному и вполне преданному вам юному господину?
Оля заметалась. Все-таки позвонил! Не хочет портить с ней отношений? Или правда предан ей и вышло недоразумение? В конце концов, что произошло? Ну, стоял он возле Дубининой на вечере, но не один же? Славик тоже там был, хотя Дубинина сто лет ему не нужна. Нервы сдают, и все она преувеличивает. Человек звонит, зовет, голос его звучит у самого уха, и через десять — двадцать минут она может быть рядом. Радость вытесняла обиду, и после затянувшейся паузы она по возможности равнодушно произнесла:
— Не знаю. Честно говоря, после вчерашнего…
— Не будем осложнять жизнь, — не дав ей договорить, перебил Игорь. — Зачем устраивать сцены?..
Бессонной ночью Оля Киссицкая вспоминала все, что только могла вспомнить дурного об Игоре. Все, что когда-то смущало ее или не нравилось Нике Мухиной. Она гнала от себя его образ, пытаясь освободиться от его обаяния, выискивая неприятные жесты или фразы. Но только увидела Игоря на бульваре у старого тополя, где они и раньше встречались, не сумела сохранить на лице задуманную угрюмость, улыбнулась.
Игорь сорвался ей навстречу, лицо его осветилось улыбкой, и Оле показалось, что и вправду вокруг его головы обозначился ореол сияния.
— Кися, — весело сказал Игорь, — нам надо спешить. Сеанс начинается через пять минут. Бежим… — И они, взявшись за руки, побежали.
Показывали дрянной фильм. Но судьба героя, вернее, главного действующего лица тронула ребят. Вполне современный человек, начитанный и даже образованный, оставил инженерную должность, где ему так мало платили, и поступил слесарем по обслуживанию легковых автомашин. Здесь он зарабатывал гораздо больше. Спекулировал ворованными запасными частями, попался и предстал перед судом… В общем, банальная история. Поразило, что во время отпуска, который этот человек проводит на теплоходе, все принимают его за физика-атомщика и уверены, что в силу секретности своих занятий он не может о них рассказывать.
— Вопрос, — сказал Игорь, когда они вышли на улицу, — кого считать интеллигентом? Все грамотные, все читают, смотрят телевизор. В театр билетов не достанешь!.. Продукция всеобщего среднего образования…
— Ну, мы уже говорили, — покровительственно произнесла Оля, — интеллигент от слова «интеллект». Интеллигент — человек умственного труда…
— Это раньше так было. Бурлаки тащили лямку, а Ньютон открывал Закон всемирного тяготения, а теперь у нас слияние… Умственного и физического… Ученые пашут не меньше пахарей, а пахари мыслят не хуже ученых… Я летом, когда ездил с отцом по Волге на этюды, таких людей встречал в деревнях, во как мыслящих! — Игорь выставил большой палец правой руки кверху. — Многим так называемым интеллигентам позавидовать…
— Мыслящие люди среди работяг всегда были, наверное? Иначе кто же входил в первые рабочие кружки в России?
— Интеллигенция тогда объединяла и просвещала их, болела одной с ними болью за судьбу России и действовала! У нее организаторская роль была в революции. А теперь? Уснула интеллигенция! Интеллигентность нельзя раздать вместе с дипломом, как лычки к мундирам, — задумчиво проговорил Игорь. — Интеллигентность это величие и сила духа… Независимость мысли… Верность принципам… Забота об отечестве… Умение страдать не только за себя…
— Да уж, чего-чего, а вот страдать наша интеллигенция умеет. — Оле хотелось во всем соглашаться с Игорем, но ей мешало привычное высокомерие. — Сидя за столом, так наболеются за судьбу державы, что раскиснут и расстроятся…
— Только страдают они на словах, в компании, а живут каждый для себя…
— Что же ты считаешь, что наши родители не приносят пользы?
— Да нет, я так не считаю, они вкалывают и дело свое делают. Исправно исполняют. Исполнители они. Соглашатели. Живут одним днем, в вечной суете… Я не умею объяснить, но что-то потерялось в дороге… За что лучшие люди умирали в войну, в революцию? В степях и в тайге, возводя гиганты индустрии, восстанавливая их потом и снова строя? Чтобы их дети, ожирев от достатка, успокоились и расхватали все завоеванное. И все только для себя, для себя. Даже театр, кино, книги! Кто больше? Как там у Велимира Хлебникова?
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях-рысаках,
Чтоб катались, глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешевке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки…
— А где ты взял Хлебникова? — некстати спросила Оля.
— Дубинина давала, ей какой-то поэт принес… — сказал и спохватился, попытался отвлечь Кисю от сказанного, но уже не получилось. Она надулась, замолчала. У дома, вместо прощального приветствия, она заявила:
— Вот что, дорогой мой князь Игорь, или я, или Дубинина. Понял? — Слезы были наготове.
— Хорошо, Кися, — согласился Игорь, — Я подумаю. — Лицо его стало суровым, чужим, как тогда на вечере.
