Тамара Цинберг - Седьмая симфония
Вот и их отражения прошли совсем рядом там внизу, в этой тихой воде.
Вдруг Катя мгновенно остановилась и быстро схватила Воронова за руку. Он тоже остановился и с удивлением взглянул на нее.
Лицо ее выражало такой восторг, такой радостный испуг! Да на что же она смотрит?
Маленький серый воробышек весело прыгал у их ног по деревянному настилу моста.
Воронов громко рассмеялся. И, спугнутый его неожиданным смехом, воробышек мигом взлетел и, трепеща крыльями, весь пронизанный светом, пронесся у самого его лица.
— Вы его спугнули, — сказала Катя с укором.
— Ничего, ему спать пора, — все еще смеясь, отозвался Воронов.
Когда они спустились с моста и подошли к старинному облупленному дому, Катя, закинув голову, звонко крикнула:
— Сережа!
В крайнем окне верхнего этажа, в окне которое он, Воронов, уже когда-то видел, появилось маленькое бледное лицо.
— Пойдемте лучше к нам, — глядя прямо на него, очень серьезно сказала Катя.
— А я вам не помешаю?
— Нет, не помешаете. Мы вам будем очень, очень рады.
24
Как только Катя открыла дверь своей квартиры, Митя появился на лестничной площадке и быстро обнял ее. Одет он был довольно странно — в короткие белые трусики и широкую пеструю кофточку, явно сделанную из подрезанного снизу девчоночьего платья. Он был все такой же маленький и тощий, но когда, оторвавшись от Кати, он поднял кверху свое бледное личико, на нем уже не видно было и следа той привычной апатии, которая, как страшная печать, лежала на нем зимой. Легкая улыбка мелькала на его губах, большие глаза с любопытством глядели на незнакомого человека.
— Ну, здравствуй, — сказал Воронов. — Как же тебя зовут?
Митя молчал, все с той же легкой улыбкой разглядывая Воронова.
— Его зовут Сережа, — сказала Катя.
Воронов положил свою большую руку на белокурую головку сына. Он не узнал его, да и не мог узнать. Больше года назад, уезжая в командировку, он оставил его толстым, веселым, румяным малышом. Сейчас перед ним стоял трехлетний, худой как щепочка, мальчик, вовсе не похожий на того пухлого малыша.
А главное — ведь он был уверен, что ребенок его погиб. Уже два человека сообщили ему об этом.
И одна из этих двоих — Нина, мать.
— Ну, пойдемте, что ж мы тут стоим, — спохватилась Катя и широко распахнула дверь. Они прошли по коридору и вошли в комнату.
— Вот тут мы и живем. Правда, у нас хорошо? — оживленно говорила Катя. — Вы кладите свои вещи. А видите, — вот тут за шкафом совсем как отдельная комната. Мы вам кровать достанем, тут на одном пустыре уйма всяких железных кроватей. Это из разбомбленных домов. Там есть совсем целые, я видела.
— Ну, я и на полу могу поспать.
— Зачем на полу? Вот я Сережку покормлю, и мы пойдем на этот пустырь, это близко.
— А это чья такая кровать? — спросил улыбаясь Воронов, остановившись перед двумя составленными вместе вольтеровскими креслами, ножки которых были связаны веревкой. Внутри лежало Митино ватное одеяло и маленькая подушка в пестрой ситцевой наволочке.
— Это моя, — сказал Митя.
Закинув голову, приоткрыв рот и широко раскрыв светлые глаза, он внимательно рассматривал Воронова.
— Ему сколько лет? — спросил Воронов.
— Три года и три месяца, — ответила Катя.
— Мой был бы теперь почти такой, — задумчиво проговорил Воронов. — Тоже белокуренький был.
Катя опустила голову. Расспрашивать тут было нечего, — все и так ясно.
Она тихо отошла к печурке и, вынув из сумки банки, переложила их содержимое в кастрюлю и мисочку. Потом она опустилась на колени, поставила стоймя деревянный брусок и начала большим ножом колоть щепки.
Этот стук вывел Воронова из печальной задумчивости. Он подошел и взял у нее нож.
— Давай, Катя, я этим займусь. Это мужское дело. Вот и Сережа мне поможет.
Катя поднялась с пола и, захватив закопченный чайник, пошла к дверям. В дверях она обернулась и с улыбкой посмотрела на Воронова, который с явным удовольствием быстро и ловко раскалывал брусок. Митя стоял рядом, наблюдая с неослабным интересом за всеми его движениями.
— Я быстро! — крикнула Катя. — У нас теперь вода во дворе.
Она весело сбежала по лестнице, размахивая чайником и тихонько насвистывая. Во дворе из окна подвального этажа был выведен водопроводный кран. Около него Женя, в коротком пестром платье, босая, с веселым шумом полоскала белье в большой жестяной лоханке.
Катя быстро перебежала двор и, повернув кран, подставила чайник.
— Кто это с тобой пришел? — спросила Женя. — Военный этот?
— А это из нашего госпиталя. Он выписался и опять на фронт едет.
— Хитрая ты, Катька! — Женя слила воду и начала выкручивать белье. — У него небось продукты есть? Им ведь сухой паек дают на дорогу.
Катя в бешенстве повернулась к ней. Лицо ее исказилось от гнева и обиды.
— Дура собачья! — крикнула она с яростью.
Женя, ничего не понимая, с любопытством смотрела на нее.
— Подумаешь, что я такого сказала? — проговорила она, на всякий случай отступая назад.
Но Катя уже не слушала ее.
Ужасная мысль, что и Воронов может так же объяснить ее приглашение, привела ее в полное отчаяние.
Опустив голову, она мрачно глядела вниз, на широкую струю, которая с шумом лилась из давно переполненного чайника на крупный неровный булыжник старого двора.
Все еще не подымая головы, она завернула кран и медленно побрела по двору, неся в одной руке чайник, а в другой — крышку, которой она так и забыла его закрыть.
Воронов успел уже растопить печурку и теперь сидел верхом на стуле, положив руки на его спинку и задумчиво глядя в огонь.
Митя все еще стоял около него. В комнате было тихо, и Митя, чья голова находилась как раз на уровне рук Воронова, вдруг уловил тиканье его часов. Он страшно удивился и осторожно приблизил ухо к этой странно тикающей штуке.
— Что, — сказал Воронов, заметив его движение, — стучат? Это часы, Сережа. — И он приложил часы к Митиному уху. Мальчик прислушался с напряженным вниманием, и восхищенная улыбка расцвела на его лице.
Воронов опять положил руки на спинку стула и машинально взглянул на часы. Стрелки их показывали ровно восемь. Воронов нахмурился, силясь припомнить что-то. А, теперь он вспомнил. Усмехнувшись, он не спеша расстегнул карман гимнастерки и, вынув оттуда Валину записку, бросил ее в огонь. И маленький клочок бумаги, ярко вспыхнув, исчез навсегда.
Воронов снял часы с руки и, подойдя к Митиной странной кровати, повесил их на торчащий над нею гвоздь. Потом он снова возвратился на свое место.
С шумом толкнув ногою дверь, в комнату вошла Катя. Не глядя на Воронова, она молча подошла к печке и поставила чайник на огонь.
— Я там все положил, Катюша, ты хозяйничай, — сказал Воронов, кивнув на стол.
Катя бросила туда мрачный взгляд. Хлеб, две консервные банки, бумажный кулек, из которого несколько кусков сахара выпали на стол, еще какой-то пакетик.
Не говоря ни слова, Катя подошла к столу и аккуратно переложила все продукты на другой конец стола. При этом она с чрезвычайной старательностью собрала выпавший сахар и уложила его обратно в кулек.
— Ты что, Катя? — нахмурившись, спросил Воронов.
— Нам вашего не надо, — мрачно ответила Катя. — Сами ешьте ваши продукты. Нам ничего не надо, у нас свое есть.
Воронов смотрел на нее с удивлением. Она так изменилась за несколько минут отсутствия, словно там, во дворе, ее попросту подменили.
— Да что это ты?
— Ничего, — ответила Катя. — Иди сюда, Сережа, садись. Садись, я тебе говорю! Есть будешь.
Она достала с полки над столом алюминиевую миску и пакет с хлебом. Поставив миску у конца стола, противоположного тому, куда она составила продукты Воронова, она отрезала кусок хлеба, положила его у миски и опять подошла к печурке.
— Иди садись, — обратилась она к Мите, и тот, робко оглянувшись, пошел на свое место.
Воронов, по-прежнему сидя верхом на стуле, внимательно и хмуро следил за всеми движениями девочки. Вот она поставила кружку, чайник с чаем и плоскую тарелку на тот край стола, где лежали его продукты.
— Садитесь, ешьте, сейчас чайник закипит, — сказала она, не глядя на него. Потом она налила суп в Митину мисочку.
Воронов медленно поднялся со стула. Подойдя к дивану, он взял свой ремень, который с таким удовольствием туда бросил, когда начал растапливать печку, и не спеша надел его. Затем он так же не спеша застегнул ворот гимнастерки и старательно ее одернул.
Катя исподтишка следила за ним темными, очень мрачными сейчас глазами.
— Ну вот что, Катя, — обернулся к ней Воронов. — Так дело не пойдет. Это мне не подходит. Я лучше в комендатуре переночую, если так.
Катя стояла посреди комнаты, низко опустив голову. Когда он взял со стула свою фуражку, Катя, заметив это, проговорила хриплым, срывающимся голосом:
