Николай Печерский - Будь моим сыном
— Сейчас мы с тобой попируем. Потерпи чуток.
Он ушел к шкафчику с бугорчатым матовым стеклом на дверцах, озабоченно зазвенел там ложками, ножами, отодвигал и снова закрывал ящички. Потом обернулся к Ваняте, растерянно развел руками.
— А ты знаешь что? Трагедия у меня, брат...
— Что такое? — спросил Ванята.
— Хлеба нет. В магазин сбегать забыл. Понимаешь?
Ванята рассмеялся.
— Ну и пускай! Без хлеба даже лучше. С конфетами!
— Ты думаешь? Ну конечно. В конфетах, по крайней мере, глюкоза. Как это ты догадался?
Платон Сергеевич открыл еще раз шкафчик, полез рукой в какой-то дальний угол и радостно воскликнул:
— Эврика! Нашел!
Он обернулся к Ваняте и показал ему черный, скрюченный сухарь.
— А ты говоришь! Эх, ты! Сейчас мы нажмем на этот провиант. Верно?
Платон Сергеевич переломил сухарь, положил по кусочку в каждую ладонь, спрятал руки за спину, поколдовал минутку и протянул Ваняте крепко сжатые кулаки.
— Выбирай. В какой руке?
Ванята ударил ладонью по правой. Платон Сергеевич быстро разжал кулак и подал Ваняте обломок сухаря.
— У тебя больший, — огорченно сказал он. — Мне всегда не везет. Хоть лопни!
Платон Сергеевич сел рядышком, положил в рот свой сухарь, громко хрустнул.
— А вообще, Ванята, ты это правильно заметил: не надо никогда падать духом.
Ванята тоже взял сухарь в рот, разгрыз на мелкие части.
— Я этого не говорил, Платон Сергеевич!
— Разве? Ну, извини... это я напутал. Но вообще — это верно. У меня даже специальный эликсир для нытиков есть. Повесит человек нос, заскучает, а я его — фр-фр — побрызгаю, и все, опять живет!
— Правда?
— Конечно. Напьешься чаю, я тебе покажу. Сам убедишься.
Быстро летит время за чаем и приятным разговором. За окном послышались голоса. Взвизгнула тихонько для начала и запела всеми голосами гармоника. Это возвращалась из клуба молодежь.
— Пора, Ванята! — сказал парторг. — А то мать заругает... Ты ей скажи — пускай не волнуется. Утром на ферму приду, все ей объясню. В обиду, в общем, не дадим. Понял?
— Скажу. Спасибо, Платон Сергеевич...
— Ну вот, до свидания...
Платон Сергеевич поднялся, провел рукой по лицу. Было оно усталое и грустное. На худощавых, тронутых сизой желтизной щеках еще резче обозначились морщинки.
— До свидания. Чего ж ты?
— Я так... Про эликсир вы говорили, пофыркайте, если осталось...
В глазах парторга зажглись два быстрых лукавых огонька.
— Как это не осталось! У меня его дополна. Погоди минутку...
Платон Сергеевич подошел к тумбочке, взял какой-то пузырек с зеленой наклейкой, тонкой резиновой трубкой возле пробки и красной грушей в нитяной сеточке.
— Закрывай глаза! — приказал он. — Плотнее. Вот так.
Зашипела в руке парторга резиновая груша, зафыркал вокруг мелкий быстрый дождь — фр-фр!
Платон Сергеевич обрызгал «эликсиром» лицо Ваняты, перешел на затылок, пустил холодную рассыпчатую струйку за шиворот.
— Хватит, что ли?
— Хва-а-тит! — застонал Ванята. — Себя теперь!
Платон Сергеевич побрызгал себя, поставил флакон на место и еще раз напомнил Ваняте:
— Смотри же, матери все скажи. Сегодня!
Не чуя ног от радости, вышел Ванята из дома парторга. Вот так бы взял сейчас и полетел высоко-высоко — в иные миры и галактики. Поглядел, что там и как там, а потом рассказал обо всем матери, парторгу, всем добрым, хорошим людям, которые живут на земле.
Ванята шел домой. На всю улицу пахло эликсиром бодрости. Острым, едким, чуточку похожим на тройной одеколон, которым душился после бритья старинный приятель Ваняты дед Антоний.
По дороге попадались парни и девчата. Они останавливались, удивленно смотрели на Ваняту, шевелили с недоверием и любопытством ноздрями. А Ванята шел и с наслаждением вдыхал в себя эликсир бодрости. Пахло так, как будто нес он на руках целую парикмахерскую...
Глава двенадцатая
КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ
Вечером заведующего фермой Трунова и Ванятину мать вызвали на заседание правления колхоза. Народу в конторе — с верхушкой. Колхозники стояли даже возле дверей, дымили папиросами, ловили ухом долетавшие из глубины дома голоса. Возле палисадника стояли две машины. На одной приехал прокурор, а на другой, болтали, сам секретарь райкома партии.
Три раза Ванята наведывался к конторе. Уже давно смерклось, а там всё заседали и заседали. Ванята потолкался возле дверей и пошел домой. Он включил в горнице свет и только сейчас вспомнил, что еще не обедал и не ужинал.
На столе, накрытый полотенцем, лежал пирог. Ванята отрезал краюху, налил остывшего чаю и начал ужинать. Пирог был со свежими, вызревшими в саду тетки Василисы вишнями. Что-то очень знакомое и приятное напомнил ему вкус этих сладких, с терпкой горчинкой, вишен.
Как и когда все это было? Чудак — вчера это было! Вот он, а вон парторг Платон Сергеевич. Они грызут черный сухарь, пьют чай и едят сладкие с горчинкой конфеты!
Ванята ел пирог и, вспоминая вчерашнюю встречу с парторгом, грустно улыбался. Ну и чудак же этот Платон Сергеевич! В самом деле чудак!
Ванята допил чай, бросил с ладони крошки в рот, измерил глазом пирог на столе, улыбнулся еще раз своим воспоминаниям и отхватил от пирога большой румяный ломоть.
Он шел к дому Платона Сергеевича, нес на согнутой руке легкий сверток и повторял про себя — чудак, ну в самом деле чудак!..
Собирался дождь. Тучи крыли небо черной барашковой шубой. Лишь изредка блеснет туманный, размытый круг луны и снова ползет из края в край черная, густая темнота.
Окно в доме парторга оказалось открытым. На подоконнике спал большой серый кот. Он услышал шаги, пулей слетел на землю и сгинул в темноте. Ванята положил пирог на подоконник, прикрыл плотнее раму, захлопнул форточку и пошел домой.
Видимо, Платон Сергеевич прикармливал от щедрот своих этого серого нахала. Когда Ванята отошел в сторону, возле окошка послышался густой категорический рев. Кот рвался к еде.
Ванята рассмеялся. Странно, но этот пустой, незначительный случай как-то сразу успокоил его. «Ничего, — подумал он. — Если Платон Сергеевич сказал, значит, так и будет!»
Ванята шел и вспоминал все, что случилось с ним за последние дни в Козюркине. Остро, как ножом по сердцу, ударила вдруг мысль об отце. Неужели правда это? Нет, сто раз нет! Теперь он уже ученый — не станет зря подымать шум-гам. И так перед Платоном Сергеевичем стыдно... Он подождет немного, пока мать успокоится, и тогда уже возьмется за дело. Может, и Платон Сергеевич придет на подмогу. А пока надо написать Грише Самохину. Чего он умолк, этот Гриша? Наверно, нечего писать, потому и молчит... Эх, Гриша, Гриша Самохин! Хороший ты друг, а все-таки трепач...
Ванята пошел через огороды, чтобы сократить дорогу, но запутался и снова вернулся на большак. Он устал и хотел спать. Теперь он вставал с зарей. Веки слипались, а в ушах стоял глухой, протяжный шум. Будто где-то там, за темным перелеском, шел скорый поезд.
Ванята приплелся домой, сел на минутку к столу, положил голову на согнутую руку и, сам того не заметив, уснул.
Разбудил Ваняту скрип половицы. Он поднял глаза и увидел мать. Он окончательно проснулся и пришел в себя.
— Ну, что там, мам? — спросил он.
Мать разулась, оставила туфли у порога и пошла по коврику в нитяных, намокших возле пальцев чулках.
— Худо, сына!
— Говори же ты!
Мать села рядом, помедлила минуту и тихим, упавшим голосом сказала:
— Ой, Ванята, плохо... заведующей фермой меня, дуру, поставили!
Ванята вздохнул шумно и глухо, как мехи в кузнице.
— Правда, что ли? — все еще не веря неожиданной новости, спросил он.
— Я ж тебе говорю... и просила их, и плакала... все одно — назначили. «Назначаем, говорят, и точка...»
Мать заглядывала в глаза Ваняты, нервно покусывала тонкую бледную губу.
— Чего же ты молчишь, сына?
А Ванята не знал, что тут говорить, и вообще, что обсуждать.
— Ладно уж тебе! — строго сказал он. — Чего переживаешь? Это ж — оргвопрос!..
Чтобы успокоить человека, порой нужна целая лекция, а иногда достаточно и одного слова. Мать улыбнулась, прильнула щекой к Ванятиному плечу. Видимо, думала, что с таким человеком, как Ванята, не пропадешь. И вообще приятно, если в доме не мочалка, а серьезный и рассудительный мужчина.
Часы пробили двенадцать. Мать охнула и начала разбирать постели.
— Ложись, Ванята. На ферму пойдем завтра, — сказала она.
— Чего я там не видел? Мы ж на свекле!
— Парторга упросила. Всю вашу компанию дали. Там же такое на ферме — ужас!.. Утром всех зови. Ладно, что ли?
Ванята натянул одеяло к подбородку, положил под щеку кулак.
— Ладно, — сказал он. — Разбуди только пораньше.
