Вильям Козлов - На старой мельнице
– Страдает ведь он! Весь горит!
– Бог страдал и нам велел…
– Мальчишка-то при чём?!
– Все ходим под богом, сестрица… Значит, так богу угодно. Молись!
И два лица: одно – круглое, заплаканное – матери, а другое – продолговатое, бородатое – дяди Егора – склонились над пышущим жаром Митькой, которому было в тот момент наплевать, позовут доктора или не позовут.
А вечером, когда дядя Егор, наказав матери до утра молиться, ушёл на мельницу, она накинула на голову платок и побежала в село за доктором.
– Крупозное воспаление лёгких, – простукав и прослушав Митьку, сказал доктор. – На рыбалке простыл?
– Ага, – кивнул Митька, взглянув на мать, – на рыбалке…
Доктор прописал порошки, таблетки, пенициллиновые уколы.
– Где рыбу-то ловил? – спросил он.
– В омуте…
– На червя?
Митька закрыл глаза и притворился спящим.
После уколов и порошков ему полегчало. Два раза ночью крепко пропотел – и сразу перестало хрипеть в груди и колоть под лопатками.
Скучный сидел Митька у окна и глазел на речку и лес – доктор строго-настрого запретил выходить.
Ветер дул против течения, и воды в Калинке вроде бы прибавилось. Листья не плыли к запруде, а кружились на месте. Камышовые шишки порыжели и наполовину облезли. Видно было, как на ветру они колотились друг о дружку, роняя в воду коричневый пух. И лес стоял на берегу скучный. После каждого порыва ветра с ветвей слетали стаи жёлтых и красных бабочек-листьев. Скоро совсем облетят осины и берёзы, станут голыми, костлявыми. И только на рябине до самых заморозков будут рдеть сморщенные гроздья ягод.
Как только за окном забрезжил серый рассвет, мать надела гремучий брезентовый дождевик и ушла в лес, на кордон. Она ведь лесник.
Эту должность после смерти отца передал ей Харитонов. Давненько Митька не видел дядю Гришу. Обещал филина подстрелить, а сам и забыл. Когда папка был жив, дядя Гриша редкий день не заглядывал к ним. А теперь нет. Если и идёт мимо, то стороной обойдёт. Митька как-то спросил у матери:
– Чего это вы с дядей Гришей всё не ладите? Он ведь папин друг.
– Ему был друг, а мне – недруг, – непонятно ответила мать.
– А мне дядя Гриша нравится, – сказал Митька. – Хороший он.
Мать что-то проворчала и больше не пожелала на эту тему разговаривать.
Дядя Егор, как всегда, встал поздно. Всклокоченный со сна, позёвывая в кулак, походил по комнате, покряхтел. Подошёл к столу, двумя пальцами взял с тарелки румяную ватрушку и откусил сразу половину. Зубы крепкие. Желваки так и заходили по его щекам.
– Вкусно, – роняя творожные крошки на бороду, сказал он. – А молоко мать в сени выставила?
– В сени.
– Принеси.
– Я ведь больной, – сказал Митька. – Мне доктор не велел выходить.
– Плюнь, брат Митрий, на докторов… Ну что они понимают?
– А меня вот вылечили!
– Бог тебя на ноги поставил. – Дядя Егор засунул в рот вторую половину ватрушки, прожевал. – Мы богу за тебя всю ночь молились… Вот он и внял.
– И лекарство мне бог принёс? – насмешливо спросил Митька, кивнув на рецепты. – Да ваш бог и писать-то не умеет…
– Грешишь, брат Митрий! – строго сказал дядя Егор. – Не оскверняй моё ухо такими речами.
– В школу хочу!
Дядя Егор подсел к Митьке, обнял его за плечи.
– И охота тебе, брат Митрий, штаны в школе просиживать? Читать-писать умеешь?
– А то нет!
– И слава богу… А в школе голову ерундой забивают. Десять лет проучишься, а потом – на завод, простым рабочим… Вот ты говорил, хочешь стать лесником. Ну зачем тебе эта… алгебра или геометрия? Деревья в лесу считать? Всё одно их не перечтёшь.
– Мы ещё это не проходили, – сказал Митька. – Я люблю рисование. И читать тоже.
– Ну и рисуй… Кто тебе возбраняет?
– Я читать хочу. Разные интересные книжки.
Дядя Егор задумчиво посмотрел в окно и сказал:
– Нынче рыбёшка брать не будет. Ветер. А читать, брат, надо тоже с толком. В твоих книжках – пустое. Суета сует. Твои книжки читать – голову морочить и бога гневить. Читай наши книги.
– Они непонятные, – сказал Митька.
– Поймёшь… Будешь читать – поймёшь. В наших книгах для тебя новый мир откроется, и тебе самому не захочется читать про эти… чашки.
Митька фыркнул.
– Там про чашку в самом начале и в конце, а так всё про другое.
– А что школа? – продолжал дядя Егор. – «Век учись – дураком умрёшь». Слышал такую пословицу? То-то! Народ зря не скажет. Мы и без школы тебя сделаем человеком. Ведь ты, брат Митрий, принял водное крещение. Ты теперь член нашей секты. А я твой старший брат – меня слушайся… Иди лучше принеси из сеней молоко.
Митька принёс пузатую кринку и поставил на стол.
– Пейте. – Он посмотрел на неумытое, заросшее редкими белыми волосиками лицо «старшего брата» и сказал: – За стол-то грех садиться неумытым!
– А я стоя попью, брат Митрий, – усмехнулся дядя Егор. – Стоя можно..
Позавтракав, он тупой лопатой накопал в огороде червей и ушёл рыбачить. Митька остался один. Скучно сидеть одному дома. Почитать бы чего-нибудь? Нельзя. Старший брат сказал, что, кроме священных книг, грешно другие и в руки брать. «Не будешь, – говорит, – слушаться, бог накажет». А библию Митьке не хочется читать. Толстая и непонятная. В школу хочется… Мать так и не сходила к Сан Санычу. Она было собралась, но дядя Егор не пустил.
– О чём тебе толковать с ними, сестрица? – сказал он. – У нас теперь разные пути… Больно нужен им твой малец. Уж сколько дён сидит дома, а ни один учитель не заявился. Не ходи.
Неправду говорил квартирант Митькиной матери. Приходил к Лесниковым директор школы Сан Саныч. Два раза приходил. Но в дом так попасть и не смог. Уйдёт мать на кордон, а дядя Егор, отправляясь на речку, возьмёт да и тихонько повесит на дверях большой старый замок.
Митька лежит на печке, дремлет и не знает, что дом на запоре. На улицу ему доктор не разрешил выходить. И в окно надоело смотреть. А на печке тепло, пахнет сушёной малиной и луком. Делать-то нечего. Полежит Митька, подумает о том, о сём и незаметно заснёт. Сан Саныч посмотрит на замок: нет никого дома. Удивляется: куда подевался Митька? Говорят, больной. В школу не ходит и дома не сидит. Подождёт немного директор на берегу и поворачивает обратно.
Поручил Сан Саныч навестить Митьку Вере Павловне. Но и её перехватил у речки дядя Егор.
– Не ходите к парнишке, – сказал он учительнице. – Болезнь у него того… заразная.
– Извините, а вы кто ему будете? – спросила Вера Павловна.
– Рыбак я, – сказал дядя Егор.
Вера Павловна потопталась на мостике и отправилась в село.
Стёпка, узнав, что его друг заболел заразной болезнью, в тот же день после уроков прибежал. Стёпке наплевать на все болезни. Ему хотелось Митьку повидать. Тритону-Харитону повезло: на дверях замка не было. Он поднялся на крыльцо, но тут дверь отворилась и в сени вышли доктор и Митькина мать.
– Покой ему нужен, – сказал доктор. – Покой и ещё раз покой.
– Слышал? – грустно сказала Стёпке Митькина мать, когда доктор ушёл. – Даст бог, поправится, тогда придёшь.
Так и ушёл Стёпка домой несолоно хлебавши.
Не знал Митька об этом, а потому и сердился на Тритона-Харитона. Человек болеет, а он ни разу проведать не пришёл. Ещё называется друг!
Обиделся Митька на всех. Он постепенно свыкся с мыслью, что в школу ходить не надо. Портфель свой забросил под лавку и ногой поддал. Не нужен больше ему портфель. Зачем уроки учить? Никто теперь вызывать не будет и двоек в дневник не поставит. Хорошо!
Но хорошо Митьке не было. Коричневый угол портфеля с блестящей железкой торчал из-под лавки и всё время напоминал про школу. Митька достал портфель и зашвырнул на чердак. Уж теперь-то на глаза не попадётся. Портфель валялся в пыли на чердаке, а про школу всё равно думалось…
И что это за жизнь такая? На улицу нельзя, в школу тоже. Книжек не дают читать. Сиди на печке, как дурак, и в потолок гляди. Не жизнь, а каторга. Хоть ложись в гроб и помирай.
В сенях что-то с грохотом упало, покатилось по полу. Кто это? Кошка, наверное, наблудила. Дверь медленно, со скрипом отворилась, и в щели показалась лохматая голова Тритона-Харитона. Голова была белая, не то в меле, не то в муке.
– Здорово, Лесник! – негромко сказал Стёпка. – Чего это ты весь день под замком сидишь?
– Под замком? – удивился Митька. – Кто же это запер? Мне, понимаешь, на улицу не разрешают… Наверное, мамка.
– Я к тебе через двор пробрался… – сообщил Стёпка. – Дверь палкой открыл. Сверху какая-то тарелка упала, прямо на голову… – Стёпка провёл рукой по волосам. – Никак мука?
– Я думал, это кошка, – сказал Митька, слезая с печки.
– Удрал с ботаники, – стал рассказывать Тритон-Харитон. – Надоели пестики-тычинки… Дай, думаю, к Леснику смотаюсь. Всё болеешь?
– Я-то здоровый, да вот доктор… – сразу потускнел Митька. – Знаешь, сколько мне уколов всадили? Двадцать штук!
