Нинель Бейлина - Калитка, отворись!
— Конечно, будем.
Нюрка принялась рассказывать о Чумаке, какой он хороший. Зина вздохнула: наконец передышка. Сказала:
— Почему тебе всё время встречаются настоящие люди, а мне — плохие или так себе?
— А Витька?
— Что — Витька?
— Разве ты в него не влюбилась?
— Я ни в кого не влюблялась… Кроме тебя.
Нюрка рассмеялась:
— У тебя гусиная кожа. Давай ещё пошлёпаю.
— Ай, не надо!
— А ты красивая. У тебя замечательные косы. Вот бы мне такие!
— А мне всегда хотелось быть курчавой, как ты.
— Ну уж! А я бы хотела твой ум и столько прочесть книг! Ты замечательно умная. Какой у тебя, должно быть, будет муж! Как Багрицкий!
— Почему — Багрицкий?
— Ну — как Чумак.
— Не будет у меня никакого мужа!
— Ну и не надо… А глаза у нас одинаковые.
— Да ну?
— Правда. У тебя синие.
— И у тебя синие. Если бы тут сидеть вечно!
— Нет, пора идти. Уже подсохло. Чумак, наверное, уже ждёт.
Они оделись.
— Погоди, — просит Зина. — Давай на прощание угадаем, как называется речка.
— Прозрачная, — говорит Нюрка.
— Счастливая, — говорит Зина.
— Быстрянка, — говорит Нюрка.
— Рубикон! — со вздохом произносит Зина.
— Река — Песенка, — смеётся Нюрка.
А река называлась просто Кучук, и Нюрка это знала.
3Работали ещё полтора дня. Тянули и тянули блестящую ленту по траве, снова сухой, по колючкам, которые стёрли до белизны сапоги Жоры и Чумака, а Зине и Нюрке исцарапали ноги. У Нюрки царапины белые по смуглой коже, у Зины — розовые, из них то и дело сочится кровь.
Пожалуй, это самая приятная работа из всех, если бы не так кололись колючки, если бы не так хотелось пить. И если бы… не тот разговор о бригаде… Как раньше Зина в мыслях раздула свой поступок с близнецами до чуть ли не подвига, так сейчас эта маленькая и вначале не очень смутившая её ложь вырастала в её глазах до чудовищных размеров. До размеров катастрофы.
Зина работала молча: от разговоров ещё больше хочется пить. Нюрка не пыталась с нею заговаривать. И Чумак не говорил ничего постороннего. А Жора спал на ходу. Никогда ещё не разговаривали так мало, как в эти два дня.
Утром и вечером и ещё одним утром Нюрка ходила на почту. Телеграмма, конечно, не пришла. Папа хотел было поговорить с Нюркой, но Зина старалась не оставлять их наедине, а когда они были втроём, всё время заговаривала на другие темы. Это ей удавалось. То ли папа понял, чего она хочет, то ли он слишком был погружён в свою болезнь… К тому же, видимо, папе совсем неплохо было здесь без маминых забот и волнений. Он купался по утрам в реке, соблюдал диету, открыто глотал лекарства, вволю лежал на кровати и читал книги. Как-никак, ведь это был его отпуск.
В последний день, во второй его половине, когда всё уже было закончено, девочки пошли проститься с речкой Песенкой.
На дороге буграми застыла изъезженная грязь. На берегу и в воде стояли и лежали коровы, хвосты их равномерно болтались из стороны в сторону, как «дворник» по стеклу автомобиля. Коровы глядели в пыльное небо, мычали беззвучно, словно вобрав в себя все изнеможение, всю лень этого душного дня…
Девчонки окунулись по разу, но прохладнее им не стало. Они разлеглись на песке, лицом вниз, невдалеке от коров. Плюнешь в песок, поднесёшь песок со слюной к уху в сжатом кулаке — пищит; вот и всё развлечение.
— Неужели Эля может обмануть? — сказала Нюрка, поворачиваясь в Зинину сторону. — Не может она обмануть.
Зина положила лоб на сплетённые пальцы:
— Каждый может обмануть. — Голос её звучал глухо. — Давай, Нюра, загадаем; если вечером не придёт телеграмма, завтра едем вместе с Чумаком.
Нюрка села:
— Погоди. Может, ты не хочешь в бригаду? Так и не будем добиваться.
Зина плотно прижалась к песку и назло себе, назло неизвестно кому сказала:
— Хочу! Чего ты ко мне пристаёшь!
…Возле общих вагонов ещё тянулись цепочки людей. По перрону прогуливались другие люди в ожидании других поездов. Бегали дети. Никто никого не провожал. Внутри плацкартного было просторно. Полки блестели. По стёклам рассыпались пыльные рябинки — следы недавнего забытого дождя. «Чудно, у меня есть билет, не надо лезть в ящик», — подумала Нюрка, предвкушая удовольствие от этой поездки вместе с Зиной и Чумаком.
— Зина, пойдём постоим на воздухе, душно.
— Пойдём.
Зинин папа сидел, навалясь грудью на столик, ворчал на Чумака:
— Отстанут. Сейчас отправление. Верните их, Чумак. Вы же имеете влияние на мою племянницу, как я заметил.
— Ничего с ними не случится.
— А! Вы говорите, как мальчишка!
— Благодарю.
— Нет, эта моя племянница такое чудо, что никогда нельзя быть уверенным. Обязательно что-нибудь выкинет. В конце концов, она скоро паспорт получит, а дядя должен за ней гонять бог знает куда.
— Ничего она не выкинет. Просто ей грустно.
— С чего бы?
— Ну, хотя бы потому, что подруга не прислала ей телеграммы.
Папа засмеялся и рассказал про то, что телеграммы не будет. Чумак выслушал с недоумением и ничего не успел спросить, а Жора, изнывавший от скуки и ленившийся выйти в тамбур, обрадовался поводу наконец поднять себя с места. Он хлопнул папу по плечу:
— Не волнуйтесь, доктор, сейчас я их приведу к вам на верёвочке.
Папа хотел было попросить его не рассказывать Нюрке ничего, но не успел.
— Как жаль, что почта была закрыта, когда мы уезжали, — говорила между тем Нюрка.
— Жаль, — вздохнула Зина.
Впервые ей не хотелось остановить время, она думала Нюркиными словами: «Скорей, скорей вперёд». Но только слова были те же, а смысл их совсем другой: «Пусть дежурный ударит скорее в колокол, чтобы мы были уже далеко отсюда, дома, дома, дома…»
— Может, ты, Нюр, напишешь Эле письмо?
— Никогда я не стану после этого ей писать!
Зина улыбнулась:
— И не надо.
Теперь она верит в судьбу.
Жора сошёл с подножки и, широко улыбаясь, идёт к ним. Он-то и есть судьба, но этого Зина ещё не знает, и он сам не знает.
— Дядя Вася ошибся, — сказала Нюрка, с усилием глядя в улыбающееся Жорино лицо. — Он совершенно напрасно не велел посылать телеграмму. Он не имел права решать за меня. А Зина, конечно, ничего не знала об этом разговоре… Правда, Зина?
Зины рядом не было. Стоял только Жора и хохотал: вот смешно как вышло!
«Наверное, Зина побежала ругаться с папой. Это, пожалуй, лишнее. Но она, конечно, очень зла на него. И в лагерь он ей написал кривое письмо и опять её обманул. Но что же она не показывается? Ведь не может быть, чтобы она знала и не сказала мне… «Утром едем вместе»… «Я смотрела на тебя, а ты не проснулась»… «Я ни в кого не влюблялась, кроме тебя»… Нельзя же так врать, невозможно! Почему она не идёт?»
Жора схватил Нюрку за руку:
— Пошли!
— Отстань!
— Ну, как хочешь, — обиделся он. — Моё какое дело? Оставайся здесь хоть насовсем.
Дежурный ударил в колокол. Чумак стоял на подножке. Нюрка подбежала к нему, и он протянул ей руку, и она взялась за неё обеими руками, но не поднималась в вагон. Чумак наклонился:
— Ты что?
Она потёрлась лбом о его ладонь:
— Я, наверное, остаюсь. Это очень долго объяснять… Пожалуйста, скажите Зине: если она ничего не знала, я найду её вон там на ступеньках. А дядю Васю задержите в вагоне. И, если можно, дайте мне мой билет.
— Не понимаю…
— Я потом всё вам напишу. Хорошо?
Он вгляделся в неё и просто сказал:
— Хорошо.
Нюрка поплелась к станции, дошла до крыльца, села на ступеньки. Поезд тронулся.
Сначала он полз едва заметно. Зина вышла в тамбур, спустилась на одну ступеньку. Ещё легко было сойти. Они смотрели друг другу в глаза, и расстояние между ними увеличивалось. Зина сошла еще на одну ступеньку, крепко вцепилась в поручни. Еще можно соскочить — если она не знала!
Поезд пошёл быстрей. Нюрка сорвалась с крыльца, кинулась вдогонку… Она видела, как дядя Вася тащил Зину в вагон и проводница закрыла дверь.
Ещё дрожали рельсы и на шпалах масляно чернел мазут, а поезда не было…
Нюрка закрыла глаза. Кто-то притронулся к её затылку. Она повернулась, увидела Чумака и не обрадовалось, не удивилась, только спросила:
— Когда вы слезли? Я не видала…
— Я ведь забыл отдать тебе билет.
— А вы не опоздаете на работу?
— Через два часа следующий поезд.
Она кивнула головой: ладно.
Было тихо — не было музыки.
Глава восьмая, где всё, что случилось, кончилось, а получается то, чего ещё не случилось
Теперь осталось доехать от вокзала до дому. Больничная гнедая кобылёнка Лупа шла, по обычаю своему, не спеша, помахивая пышным хвостом, похожим на причёску заграничной кинозвезды. Дед Петрован клевал носом, и вожжи ускользали из его засыпающих рук.
