Александр Батров - Утренний Конь
— Павлик, Кирилка! — проснувшись, кричит Васька.
Но те уже стоят возле окна и глядят ввысь. Два советских бомбардировщика бомбят порт, вокзал, казармы, переполненные румынской солдатней. Лучи прожекторов кромсают ночь. Грохочут зенитки. Взрывы приближаются. Неважно, что одна из бомб может попасть в их старое здание.
— Еще! — кричит Кирилка.
«Еще!» — словно молитва, отчаянная и страстная, несется в вышину ночи. Васька кружится возле окна и выкрикивает веселую, злорадную дразнилку:
Мамалыга-папушой,
У румына нос большой!
Нос большой…
Все смеются. Но вот зенитки умолкают. Снова слышно, как шумит дождь. Трое ложатся на стружки и спят, улыбаясь во сне.
Первым поднимается Кирилка. Он подходит к водопроводному крану (воды в нем уже давно нет) и делает вид, что умывается. Он фыркает, ежится, усердно трет шею, так, словно из крана на самом деле льется упругая струя воды… Потом он громко кричит:
— Вставай, орлы, уже «сегодня»!
Сегодня, как и вчера, дождливо. Серое небо. Серые дома. Серые мокрые мостовые.
Мальчики вопросительно глядят на Павлика. Что скажет им старший? И старший, пытливо заглянув каждому в глаза, говорит:
— Сегодня — в море.
Лица мальчиков взрослеют. Кирилка вытаскивает из-под половицы компас и кладет во внутренний карман куртки. Павлик берет с собой нож, трехгранный напильник, карманный фонарь и коробок спичек, обернутый в пергаментную бумагу.
«Сегодня — в море!» Значит, вечером всем надо собраться на Ярмарочной площади. Там, на одной из береговых улочек, живет в собственном доме старик Савелий. С ним они познакомились на рынке. Во дворе Савелия — море от него в нескольких шагах — стоит вытащенный на берег баркас, закрепленный цепью к стволу дикой оливы. Рядом, в сарае, находятся мачта, парус и весла.
2
Кирилка идет берегом моря, доходит до Среднего Фонтана и поднимается на верхнюю террасу берега. Здесь перед мальчиком открывается поляна, заросшая высокой, еще по летнему зеленой травой. За поляной в гирляндах дикого винограда стоит их детдом — белое здание, обнесенное чугунной литой оградой. Сквозь ограду виден просторный двор, сад, спортплощадка и фонтан с бронзовым оленем, на котором сидит верхом бронзовая девчонка. Здесь, в этом дворе, проходило Кирилкино детство. А теперь здесь живут румыны, солдаты береговой прожекторной роты. В воротах часовой. На крыше пулемет. Вдоль ограды протянута колючая проволока.
Кирилка собрался было уходить, но тут его взгляд останавливается на детдомовской яблоне, что перекинула половину своих ветвей за внешний край чугунной ограды. Яблоки почти созрели. А что, если их сорвать? Сорвать и привезти в Уфу. То-то обрадуются пацаны в уфимском далеком доме. Яблоки из Одессы! Они светятся в густой зелени листвы. Дерзкое желание овладевает Кирилкой.
Улыбаясь, он находит кусок железной трубы, ложится на землю и ползет к проволоке. Почва после ночного дождя влажная, рыхлая. Не проходит и десяти минут, как лаз под проволокой готов, и Кирилка, всем телом чувствуя свежесть земли, пахнущей лекарственным запахом дождевых червей, пролезает к ограде. Миг — и он наклонит к себе тяжелую от плодов ветвь… Но во дворе вдруг раздается ругань на румынском языке. Надо бежать. Но бежать Кирилка не может — так властно, так зовуще предлагает яблоня свои яблоки для пацанов детдома… Кирилка успевает сорвать три яблока и бросается с ними к лазу. Раздается выстрел, второй. Но мальчик уже по другую сторону колючей проволоки…
В это самое время Павлик направляется на Ярмарочную площадь. Где-то в глубине души он понимает, что план их дик и невыполним: им не добраться до Олешек на плоскодонном баркасе. Осень в любую минуту может обрушить на них шквальную зыбь… Но что будет, то будет. Черное море не должно их подвести… Ведь оно родное. Свое. Они поведут баркас вдоль берегов, днем будут делать вид, что рыбачат, а с наступлением темноты — плыть дальше, к заветной цели.
На Ярмарочной площади Павлик садится на скамью. Здесь он условился встретиться с Кирилкой, который принесет с собой продовольствие для экипажа баркаса. Небо, просветлевшее днем над городом, вновь темнеет, тучам в нем становится тесно, они опускаются ниже, и Павлик с довольным видом глядит на них, — ночь будет темной, беззвездной. Но если внимательней заглянуть в серые, спокойные глаза Павлика, то в них без труда можно прочесть тревогу. Он старший. Он отвечает за всех. Кто знает, смогут ли они добраться до города Уфы? А пока прощай, Одесса…
3
— Прощай, Одесса! — говорит и маленький Васька. В ожидании вечера он обошел Лузановский берег, побывал на Жеваховой горе и вот теперь идет к деду Савелию через поле по земляной белесой тропе.
Идет и глядит, как темнеет небо.
Первая капля дождя, бархатистая, не услышанная даже пчелой, сидящей на цветке татарника, для Васьки была словно гром оркестра… Идет дождь! Идет дождь! Береговая ночь будет беззвездной! Васькино внимание привлекает разворошенный у самой тропы стог сена. Он с разбегу бросается в него и зарывается до самого подбородка. Влажные, нежные сумерки ложатся на землю. Васька в сене, как в море.
Неожиданно со стороны Николаевского шоссе возникает рокот мотора и заставляет мальчика насторожиться. К вороху сена приближается желтый автобус. В автобусе женщины. Их везут на Сортировочную станцию. Там всех загонят в товарные вагоны. Никто из них домой не вернется.
Еще какая-нибудь минута, и автобус с женщинами пронесется мимо. Но что это? Васька не верит своим глазам… Одно из окон автобуса открывается, и две тонкие, белые, почти светящиеся руки выбрасывают оттуда узел прямо на стог сена. Васька слышит хриплый безумный крик:
— Мальчик… Моя Сонька… Моя де…
Захлопнувшееся окно автобуса, подобно гильотине, отсекает пять букв последнего слова…
А дождь идет. Идет дождь. Он пахнет дымом степного костра. Васька прислушивается. Ему кажется, что сейчас он услышит музыку. Нет, музыка не приходит. Никто не шлет ее. Все молчит.
Васька осторожно развязывает шерстяную шаль. В ней и вправду девочка. Она обвивает руками Васькину шею и молчит. В темноте тускло поблескивают ее глазенки.
— Сонька! — чуть слышно зовет Васька.
В ответ ни звука. По-видимому, девчонку приучили к молчанию. И в ее молчании Васька вдруг слышит музыку, и музыка эта как небо, в котором полным-полно журавлей…
4
Дед Савелий, встретивший Павлика и Кирилку, усаживает их за стол и, поглаживая рыжую бороду, говорит:
— Значит, договорились. Харч мой. Одежда-обувка моя. А ночевать пока можете в сарае, сарай теплый и большой… Потом поглядим, может быть, выделю вам кухню…
— Мы согласные, — отвечает Павлик.
С завтрашнего утра они будут работать у деда Савелия — варить гуталин.
— Румын не поспит, не поест, а башмаки надраит как солнце! — смеется старик. — А где же ваш третий, Васька?
— Видать, где-то задержался, — спокойно отвечает Кирилка.
Дед Савелий, маленький, коротконогий, но очень широкоплечий, выносит во двор старое стеганое одеяло, открывает сарай и зажигает там керосиновый фонарь.
— Оставайтесь, куда вам в дождь? А я пойду, мне в городе ночевать надо… Дела…
Дел у деда Савелия всегда много. На новом базаре он держит шашлычную, а на Приморской улице еще владеет хлебопекарней. Он коммерсант. Румыны выдали ему документы на право торговли. Он богатый. Но, странное дело, совсем не жадный. Он даже несколько раз одалживал деньги Павлику и не торопил с отдачей. Может быть, ему жалко мальчишек?
Ладно, пусть жалеет. А баркас ему не нужен… Стоит так, без дела…
Спустя минуту мальчики слышат, как старик запирает квартиру и выходит на улицу. Кирилка и Павлик смеются. Уже давно у них не было такого удачливого дня.
Зовуще и таинственно плещет море, чуть фосфорится, а синие глазки волн по-кошачьи мигают у самого берега. Все готово к отплытию. Под носовой банкой лежит сверток, заброшенный туда заранее. В свертке буханка хлеба, банка с тушенкой и фляга с водой. И три яблока… Притомив в фонаре свет, мальчики выносят из сарая мачту, парус, весла, киль и, собрав все свои силы, подталкивают баркас к воде.
Но где же Васька?
— Пойдем обождем в сарае, — говорит Павлик.
В сарае хранятся рогожи, смола, банки с олифой, листы жести и кипа прессованной пакли.
Они садятся на паклю и прислушиваются.
— Если живой — значит, живой, вернется… — волнуясь, думает вслух Павлик. — Он пацан ловкий…
— Идет, — вдруг обрадованно объявляет Кирилка и, приоткрыв дверь сарая, зовет: — Сюда, Вась…
Сначала они видят в мглистом свете фонаря тревожное Васькино лицо, а затем в сарай входит и сам Васька с узлом в руках. Он тяжело дышит, видно, ему пришлось долго бежать, и, странное дело, на своих друзей он глядит так, словно они перед ним в чем-то провинились.
