Эрнест Ялугин - Мстиславцев посох
— Дядька Василь, лук со стрелами брать ли? ― суетился Петрок.
— Брать, брать. Медведя не уполюем, тетерю подстрелим ― и то добыча.
У дойлида Василя сборы были короткими, хоть и бражничал перед тем дня три у купца Апанаса, однако о деле не забывал. Да и горбунья помогла.
Памятуя былые пристрастия друга своего, велел дойлид Василь положить в возок под волчью полсть рыбы сколько-то связок и копченой и ветряной, также икру белорыбицы да луку к ней, уксусу. С собой взять велел также большую плетенную из лыка солоницу ― божий человек сколько раз жалобы передавал со странниками, сольцы спрашивал. В широкий бурак из бересты и с деревянным кленовым дном поставили горшок тушеного мяса пополам с горохом ― в дороге теплого пожевать.
Мушкет фряжский Василь Поклад заботливо завернул в холстину. Степка тоже был при оружии ― топорик на длинной рукояти да копье взял.
В пару к гнедке пристегнули каурого жеребчика ― его дойлид одолжпл у того же Апанаса Белого.
Петрок сел первый. Ноги под волчью полсть, в сено спрятал, откинулся на мешок с овсом. Дойлид Василь сбежал с крыльца, размашисто перекрестился.
— Ну тронем!
Застоявшиеся лошади взяли резво.
До городских ворот охотников провожал Филька ― его дойлид Василь по малолетству не взял. Филька стоял сзади возка на полозьях, шумно дышал Петроку в затылок, завистливо вздыхал.
Верст пять ехали вверх по реке. Затем по приметам, известным одному дойлиду Василю, свернули вправо, поднялись в леса. Меж старых, любая в два обхвата, сосен шел одинокий, недельной примерно давности полузаметенный поземкой санный след да бежала лыжня. Тут неведомо кем и когда проложенная вилась лесная дорожка. Где она кончалась, тоже никто не сказал бы, скорее всего где-либо в глухомани вдруг расплеталась малыми тропками, а те пропадали в чаще, так никуда и не ведя.
Поглядывая на закутанные в снега вековые деревья, Петрок и Степка приумолкли. Дойлид Василь тихонько посвистывал, бодрил коней, которые шли по брюхо в снегу. Петроку казалось, будто лес притаился, следит за пришельцами сумрачными стариковскими глазами. Дойлид Василь вытащил из холстины мушкет ― вдруг волк набежит.
Версты через три посветлело ― стали попадаться дубы. По прогалинам, от дерева к дереву, распустив пушистые хвосты, перебегали белки. Они громко цокали, с высоких сосен разглядывая возок, роняли вниз вышелушенные шишки и маленькие веточки хвои. Дойлид Василь пристально разглядывал одиноко стоявшую на полянке могучую ель. Вершина ее едва не касалась туч.
— Велика, а никакого в ней лишку, до того стройна,― оживленно говорил дойлид Василь, задрав заиндевелую бородку.― Тут, дети, тут учиться потребно нам, как строить. Смекайте, в память берите божий промысел.
Степка шевельнулся, толкнул Петрока в бок.
— Видал? Зубр! Петрок завертел головой.
— Где это?
Дойлид Василь встрепенулся.
— Тихо! ― зашипел он, одной рукой осаживая лошадей, а другой нащупывая настывшее железо мушкета.
Петрок увидал наконец, ахнул.
— Ну зверина!
Зубр стоял возле самой дороги, по мохнатую грудь утопая в снегу. Голова его была наклонена, черные ноздри раздуты. В полукружье рогов лесного великана могло бы свободно усесться не меньше двух мужиков.
Дойлид Василь медленно разворачивал лошадей. Они прижимались друг к другу мордами, храпели.
Позади грузно хрустнул валежник, охотники оглянулись ― на дорогу выходила зубриха с желтым телком. Зубриха длиппым узким языком хватала разбросанные вдоль санной колеи пучки сена, приближаясь к возку.
— Господи, пронеси! ― дойлид Василь перекрестился, тихонько дернул вожжи. Лошади, оседая на задние ноги, пошли вперед.
Налитые кровью зубриные глаза были все ближе. Они завораживали своей недвижностью ― хоть бы раз вздрогнули жесткие длинные ресницы. Петрок похолодел ― а ну кинется, сомнет. Охотники и дышать не смели, когда мимо проплывали склоненные пики бурых рогов. Тихо было, только скрипел снег под полозьями да рядом слышалось могучее дыхание зверя.
Едва миновали зубра, дойлид Василь что есть мочи дернул вожжами. Лошади рванули, забрасывая возок комьями снега. Оглянувшись, Петрок увидел, как зубр одним прыжком вымахнул из-под ели на дорогу, нюхнул санную колею. Послышался грозный рык. Из лесной чащобы подходило все зубриное стадо. Дойлид Василь привстал, нахлестывая лошадей.
Только проскакав с версту, вконец загнанные лошади стали, тяжело поводя боками. Седоки вывалились из возка размять онемевшие ноги.
— Ну напужался до смерти! ― посмеивался прерывисто, хлопал себя рукавицами по бокам Степка.― А Петрок, Петрок-то! Гляди, дядька Василь, зуб на зуб у малого не попадает.
Смеялся дойлид Василь, вторил ему Петрок.
— Теперь и калачом тебя в лес не заманишь, а, Петрок?
— Я в него из мушкета выпалил бы, в зубра,― сказал Петрок.
— И то,― поддакнул Степка.― Что бежать, коли оружье под рукой.
Дойлид Василь покачал головой.
— Доводилось мне княжеские охоты видеть на зверя сего. В зубра дюжину копий воткнут да из мушкета не раз, не два выпалят, а он еще охотников с лошадей мечет, лбом деревья ломит. Его раззадорь ― лют и опасен станет.
Петрок слушал, дивился.
— Он, видать, и волка не боится?
— Любой зверь ему нипочем,― отвечал дойлид Василь.
— И медведь? ― не поверил Петрок.
— Бывает, наскочит зубр на берлогу, в клочья косолапого разнесет и на деревья побросает. Во многих я краях побывал, нигде зверя лучше зубра нашего не видывал.
Путники сели в возок. Отдохнувшие лошади тянули дружно.
— А бывать-то много привелось где? ― стал распытывать Петрок дойлида Василя.
— Привелось,― дойлид Василь прижмурился.― И в Вильне, и в Кракове, и в германских землях, в Праге чешской вместе с отцом Макаркою, то бишь Епифанием ныпе, который вскорости брагою нас потчевать будет, непременно. С достойным сим мужем науку в университетах одолевали.
— Что ж он в схимниках, коли так учен? ― удивился Степка.― Или князь сослал?
— То и диво, сам удалился,― вздохнул дойлид Василь.― Был Макарка городовых и церковных дел майст-ром добрым. За честь магнаты наши почитали запросить дойлида сего храм либо замок крепостной возвести. Князь несвижский Радзивилл его запрошал. Стал в те поры Макарка тщеславен зело, спесь отпрыска княжеского в нем заговорила, вот бог и наказал. Вежа великая весьма, с бойницами в три яруса, которую по указаниям его в Могилеве мурали работали, повалилась весною, в половодье, многих людей побив и покалечив. Суд церковный в том признал Макарку неповинным, место было выбрано ненадежное. Однако сам Макарий осудил себя построже. Да и жить ему стало не на что. Вот он и поклонился игумену Пустынского монастыря, с его благословения в обитель лесную удалился. Пятое лето грех замаливает, в пуще сидя.
ЛЕСОВИК
Лесная обитель инока Епифания стояла на пологом взгорке. Была то приземистая изба с просторными сенцами, крытая корьем. Перед маленькими, затянутыми бычьими пузырями оконцами врыт в землю дубовый крест, обмотанный пожухлой тряпицею, в которой с трудом угадал Петрок вышитый некогда красным рушник. Еще издали услышали басистый лай собаки.
Едва лошади втащили возок на взгорок, дверь избы скрипнула, в темном проеме показалась простоволосая голова и широкие, обтянутые армячиной плечи затворника. Собака попыталась было выскочить, однако схимник отпихнул ее ногой. Собака взвизгнула и продолжала лаять на пришельцев из глубины сенец.
— Никак ты, Василь-батюхна! Тихо, Гуляй!
Схимник скоренько захлопнул дверь и, как был, в легком армячишке и простоволосый, кинулся к приезжим, по колено утопая в снежной целине. Дойлид Василь резво выпрыгнул из санок.
Обнялись, троекратно облобызались.
— Удружил, батюхна, так удружил! ― приговаривал схимник растроганно.
— Ох, и крепок,― покряхтывал дойлид Василь.― Никак с медведями борешься, лесовик?
— Было,― посмеивался схимник, проворно выпрягая лошадей.― Не без того в дебрях сиих, всяко случалось, господи помилуй.
— А мы топтыгина полевать приехали,― дойлид Василь вскинул на плечо дорожную суму, глянул лукаво.― Али всех повывел, пять лет тут сидя?
— Не, со зверьем мирно живу, в дружбе. И грех бы мне вам берлогу показывать. Они меня не трогают, я ― их. Случилось, по правде, что во так, на коляды, вломился шатун в сенцы. Дверь высадил, собачку, Гуляя-то, норовил притиснуть. С тем схватились.
— Врукопашную? ― щурился, подзадоривал дойлид Василь.
— Господь миловал. На нож взял,― отвечал схимник.― Я ему светец в зенки, он и ослеп. А ножом под лопатку угодил, не то худо бы довелось.
Дорогим гостям схимник спроворил баньку. Постанывая, хлестались на полке дубовыми пахучими вениками.
