Айвен Саутолл - Пусть шарик летит
— Далеко они ушли?
— Не знаю, по довольно далеко, чтобы не видеть и не слышать.
— Но вы не можете подняться выше?
Губы полисмена чуть приоткрылись, но зубы оставались неподвижными. Казалось, он говорил сквозь стиснутые челюсти:
— Как ты туда забрался?
— Сперва по ветке, на которой сейчас вы, потом по соседней, еще по одной соседней, и вот я здесь.
— Поверить не могу. Кто-то сбросил тебя с парашюта.
— Вы не можете подняться выше?
Полицейский покачал головой.
— Мальчик может пройти там, где мужчина не может. Я проиграл, Джон. Ты — король.
— Я — король?
— Да. Ты — король. Ты совершил невероятное.
— Спасибо, сэр.
— Ты уже не боишься?
— Нет, сэр.
— Почему? Потому что люди ушли?
— Да. И потому что вы на меня больше не сердитесь. Потому что вы, после того как поднялись на дерево, больше не ругали меня.
Полицейский не был зол, но ему было страшно.
— Почему ты это сделал?
— Чтобы сказать: «Привет, Солнце!» И я сказал.
Человек опустил глаза.
— И оно того стоило, малыш?
— Честное слово, стоило.
— А теперь нам надо спустить тебя вниз, чтобы ты сказал: «Привет, Земля!» И я вижу только один путь. Нужна раздвижная пожарная лестница, но как мы ее сюда загоним, ума не приложу. Выбрать бы тебе дерево у дороги…
— Оно могло быть только этим, сэр, чтобы никто не увидел.
Полицейский покачал головой.
— Поразмыслю об этом попозже. Можешь продержаться еще полчаса?
— Нет, сэр.
— Не можешь? — Полицейского затошнило при мысли о том, как далеко была земля.
— Не то что не могу, сэр. Не хочу. Если вы уйдете и пообещаете не смотреть, я сам спущусь.
— Джон, это нечестно. Я так не могу. Мой долг — обеспечить твою безопасность.
— Почему?
— Это так, и все. На то я и полицейский. Будь на твоем месте другой мальчик… Маленький дьяволенок, который залез, чтобы позабавиться. Его я бы, возможно, оставил, но всыпал бы ему по первое число.
— Вы собираетесь и мне всыпать?
— Нет, Джон… Ты — особый случай.
— Потому что у меня церебральный паралич?
Полисмен вздохнул.
— И да и нет. Не только из-за этого. Ты единственный мальчик в моей жизни, который взобрался на дерево, чтобы поговорить с солнцем в дождливый день.
— Когда я начал взбираться, дождя не было. Я не дурак.
— Я этого не думал.
— Я сказал: «Привет, птицы! Привет, облака!» И еще я сказал: «Привет, Господь Бог!»
— Ты так сказал, Джон? (Мальчик сам был как своего рода бог, как судия, которому дано было судить старого человека.) Думаю, мне придется остаться здесь, Джон. Я договорюсь, чтобы прислали лестницу. Кто знает, может, она и мне понадобится.
— Пожалуйста, не надо лестницы, сэр. Мне она не нужна. Совсем не нужна. Просто закройте глаза и дайте мне попробовать.
— Нет! Ты этого не сделаешь! — Голос полицейского вдруг изменился и стал тонким и пронзительным. Джон заметил это с удивлением. — Вздумай только, и будешь ждать там полдня.
— Я не собираюсь ждать, сэр.
— Ты должен.
— Пожалуйста, сэр, пожалуйста!
— Слушай меня! — Голос звучал пискляво, почти по-женски. — Делай, что говорю, ты, дьяволеныш. Я своей жизнью ради тебя рискую.
Пароксизм страха, почти ужаса охватил Джона, и полицейский услышал, что он плачет. И этот плач заставил мужчину возненавидеть самого себя и прикусить губы с такой силой, что должна бы выступить кровь. Он уже в открытую рвал из расщелины застрявшую ногу. Отступать было поздно. Подошва ботинка переломилась, и ее заклинило в дереве, а нагнуться, чтобы высвободить ногу, он не решался и не мог.
— Эй вы там, внизу, — завопил он не своим голосом.
И они вышли из укрытия с другой стороны эвкалипта и из-под дуба. Какие-то секунды — и они уже уставились вверх, человек десять или больше.
— Нужна спасательная команда, и быстро. Здесь ничего не поделаешь.
Все эти люди никуда не уходили. Они прятались. Они, должно быть, слышали каждое слово. Полицейский обманул его.
— Больше сюда никто не полезет. Под дождем это слишком опасно. Хватит и меня одного. Не хочу рисковать чужой жизнью. Чужая кровь не должна упасть на мою голову.
Прижавшись грудью к ветке, Джон рыдал. О, только подумать, что такой прекрасный день был так загублен!
— И дозвонитесь до его родителей. Ради Бога, сделайте, чтобы они вернулись домой.
ГЛАВА 11
Залезть на дерево может каждый
Джон посмотрел вниз на колыхавшееся под ним серо-зелено-коричневое марево. Перед глазами все расплывалось, словно он смотрел в окно, омываемое струями дождя. Утопая в этом мареве и силясь сохранить вертикальное положение на изгибе отходившего от ствола сука, стоял констебль Бэрд. Вид у него был несчастный: его мучили угрызения совести. Он молчал, и ему было явно не по себе. Боль в зажатой ноге терзала его. Не в сломанной, не вывихнутой, просто в неестественно согнутой и намертво заклиненной. Лицо у полицейского осунулось, на нем обозначились морщины и легли серые тени. Извиваясь, как выброшенная на берег рыба, он всячески пытался освободить ногу. Почему он ничего не сказал людям на земле?
Все еще обнимая свою ветку, Джон закрыл глаза. Он не хотел смотреть на полицейского. Потом посмотрел в другую сторону. Мейн-стрит была похожа на реку, а дома — на пристани в час прилива. Все колебалось, все расплывалось, все было мокрым и серым. Вверх и вниз по улице спешили машины, струи воды вырывались из-под шин и с присвистом падали на дорогу. Красный автобус был похож на лайнер, входящий в город в облаке водяной пыли. Крыша — на палубу, омытую морской волной, верхушки деревьев — на скалы и волнорезы. Ветер нагонял волну, дождь взбивал ее в иену. Джон тоже утопал в этом мареве.
Внутренний голос говорил Джону: «То, что я сделал, ужасно. Я всех взбудоражил. Они все теперь ждут, что я упаду. Они все считают меня чокнутым. Они всегда разговаривают со мной, словно мне шесть, а не двенадцать. Никогда они не поймут».
Внизу, в этом колыхавшемся непонятно какого цвета мареве, там, где небо сходится с землей, люди с серыми лицами стояли по кругу и держали натянутые одеяла, мокли сложенные кучей подушки и разложенные тюфяки. И над всем этим в развилке дерева согнувшаяся от боли фигура полицейского. Почему он ничего не сказал людям на земле?
«Могу я умереть? Упасть с шестнадцати метров, сквозь преграду из ветвей и сучьев, острых, как лезвие топора? А они действительно создают преграду? Может, это лестница, по которой можно спуститься? Действительно ли эти люди должны уйти? Раз констебль меня обманул, это уже неважно. И то, что он не разрешает мне спуститься, тоже неважно. Они всегда говорят: „Не делай этого. Не делай того”. Если я сумел подняться, сумею и спуститься».
Но глаза полицейского, как колючая проволока, удерживали его. «Ты останешься там, где ты есть, Джон Клемент Самнер». Он почти слышал эти слова. Полицейский все сильнее сгибался. Казалось, он вот-вот переломится: одна рука вокруг ствола, нога зажата в ловушке. Если бы он снял ботинки, как ему советовал Джон, ничего бы такого с ним не случилось. Слишком он глуп или слишком горд, чтобы сказать это людям на земле?
Снизу кто-то крикнул:
— Обо всем договорились! Спасатели выезжают из Мельбурна! Теперь это дело времени.
— Сколько им понадобится? — спросил констебль.
— Час.
— Прекрасно.
Снизу никто не мог разглядеть его ногу. Какая глупость, что они ничего не знают. Не знают, что он в западне, как кролик с зажатой железными челюстями лапой.
— А его родители? Дозвонились до них?
— Они сами позвонили из города и, кажется, не удивились. Миссис Самнер сказала, что она так и знала. Была совершенно уверена. Если она была уверена, почему она оставила его одного? Они приедут, как только смогут. Как мальчик?
Полицейский посмотрел вверх. Его глаза искали глаза Джона.
— Не знаю.
— Неужели вы не можете привязать его к ветке?
— Я не птица.
— Так бросьте ему веревку, он сам себя привяжет.
— Он же упадет, стараясь ее поймать. Пошевелите мозгами. Он слишком высоко.
— Здесь парнишка, который говорит, что заберется и принесет ему веревку. Если эта ветка слишком тонка для вас, почему не дать веревку мальчику?
— Никто не полезет. Незачем это.
— Почему?
— Я сказал «нет».
— Слов нет для вашего упрямства. Этот мальчик умоляет, чтобы ему позволили.
— Будьте человеком, констебль Бэрд. Джон мой друг. — Это был Сисси Парслоу.
— Нет!
— Пожалуйста, констебль.
— Да заткнитесь вы все. Убирайтесь прочь!
Джон увидел глаза полицейского: что-то в них изменилось. Это толпа его так ожесточила. Толпа не расходилась. На то она и толпа. Приказ в глазах полицейского оставался прежним: «Не двигаться. Не пытаться».
