Кира Михайловская - Мальчик на главную роль
Телефон стоит на диване рядом, но, признаться, я не люблю телефонных разговоров. И сегодня звоню только потому, что уверен, что в школе никого нет, учительская давно опустела и мой звонок останется без ответа. Странно, но кто-то поднимает трубку.
— Да, это я, — говорит Наталья Васильевна, — конечно, я вас помню. Мы только что расстались с Алёшей. У нас был вечер, посвящённый Гоголю. Мы не могли найти Алёшино пальто, поэтому задержались.
Этот детский голос всплывает в моей тёмной, пустой, наполненной одиночеством комнате. Он лепечет что-то о потерянном пальто, каком-то мальчике по имени Репа (странное имя!) и о мальчике по имени Кирилл. Я не понимаю, о чём идёт речь, да и не пытаюсь понять. Хочется только, чтобы другая, непохожая на мою жизнь теплилась на противоположном конце провода и не потухала.
— Нет, слушаю. Это я пытался раскурить трубку. Да, я курю трубку.
Разговор вдруг обрывается. Напряжённая тишина устанавливается в трубке.
— Аллё, аллё! — кричу я и с облегчением слышу:
— Да, да, слушаю.
— А я был уверен, что никого уже нет в школе.
— Зачем же вы звонили тогда?
Молчу, как пойманный на лжи мальчишка. Растерян и не пытаюсь вывернуться.
— Аллё, аллё! — раздаётся в трубке.
— Да, да, — говорю я. — Что-то с телефоном. Плохо слышно. Как дела у Алёши?
— Хорошо, Алёша раскрепостился, стал мягче, свободнее. У нас в педагогике это называется «контактнее». Дети это чувствуют. Они не только интерес испытывают к той ситуации, в какую попал мальчик, но и улавливают то, что с ним происходит.
Маленькая, похожая на девочку женщина, способная многое тонко почувствовать, заговорила вдруг на языке учебников педагогики, и, слушая её, я улыбался. «Контакты», «раскрепощение», «новые впечатления» — какие смешные слова!
— Нет, нет, слушаю. Внимательно слушаю. Дети, наверное, более чутки, чем взрослые, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать. О детях я не знал ровным счётом ничего.
— Что вы! Дети жестоки гораздо больше, чем взрослые. Это неосознанная жестокость. Ведь дети не страдали, и сострадание им тоже не всегда доступно. У нас в классе висит Доска соревнований. Каждое звено рисует свой график успеваемости. Алёшино звено всегда отставало из-за Алёши. Кривая у них падала ниже всех. Ребята очень сердились на Алёшу и в один прекрасный день сказали мне, что исключают его из звена. Я долго говорила с ними, еле убедила.
— А теперь они не хотят исключать его?
— Теперь он их заинтересовал. Когда он выходит к доске, все замолкают. Обычно по классу шорох ходит, а тут замолкают. Его разглядывают, изучают, пытаются понять, чем он отличается от них. Я его вызывала вчера, и он так бойко начал, а потом заметил, как пристально на него смотрят и что Кирилл ему подсказывает, и замолчал. Чувствую, что он знает урок, но молчит намеренно. Ему, наверное, кажется, что он как был белой вороной, так и остался. И он из упрямства молчит. Я ему самые разные вопросы задавала и так пыталась расшевелить, и этак — ничего не получилось! Пришлось поставить двойку.
— А кто такой Кирилл?
— Кирилл — наш отличник. Не знаю, можно ли дружить с Алёшей, ведь он всех держит на расстоянии, но если можно, то Кирилл — Алёшин приятель. Никто не понимает, почему он тянется к Алёше.
— Может быть, как раз он понимает Алёшу?
— Возможно. Хотя понимание встречается среди детей редко.
— Вы так много знаете о детях. Вам, наверное, легко со своими собственными детьми.
— У меня нет детей.
Разговор внезапно иссяк. Я думал, что вопрос о собственных детях даст ему новый толчок, и мы будем ещё долго говорить с Натальей Васильевной, и я узнаю что-нибудь не только об Алёше, но и о ней самой, а получилось наоборот. Наталья Васильевна резко оборвала разговор. Мне осталось только проститься.
Да и чего это я схватился за телефон? Какой-то малознакомый человек звонит в школу поздно вечером, уверяя, что не рассчитывал там никого застать, потом расспрашивает об учениках и, наконец, лезет с неделикатными вопросами. Я совсем забыл, как следует разговаривать с женщинами. А уж звонить им, когда лежишь на диване с грелкой и кажется, будто во всём мире нет ничего, кроме боли в пояснице, и вовсе не следует.
Нужно встать и сменить воду в грелке. Хорошо бы также выпить горячего чаю с вареньем.
Глава шестнадцатая, в которой появляется Тамерлан
На съёмке в павильоне студии Алёша бросился ко мне с радостным криком:
— Владимир Александрович, мне лошадь нашли! Мы с Михаилом Ивановичем ездили её смотреть, мировая лошадь!
Глаза у Алёши блестели. Видно, они с Михаилом Ивановичем только что вернулись из клуба. О лошади я слышал от Якова Ильича — он радовался, что лошадь удалось получить «почти даром», потому как «старая». Глазов сердился, твердил, что старую не возьмёт, что у него не погребальный выезд, но, увидев её, согласился эту лошадь снимать.
Я обещал Алёше на другой день съездить взглянуть на лошадь. Алёше очень хотелось отправиться сегодня же, но конца съёмки ещё не было видно.
На следующий день мы встретились с ним на студии, и Михаил Иванович, усадив нас в машину, повёз в конноспортивный клуб. По дороге он потчевал Алёшу рассказами о конных съёмках, и каждый его рассказ начинался словами: «А то вот ещё был случай…» Случаев хватило бы, наверное, на путешествие вокруг света, и Михаил Иванович торопился рассказать их, радуясь каждой задержке у светофора.
Михаил Иванович очень не любил, если в его рассказы вносили какую-нибудь поправку. Стоило, например, сказать: «В Крым мы не выезжали, а снимали на студии в павильоне» — и Михаил Иванович обижался. Лицо у него становилось замкнутым и отчуждённым. Он поджимал губы, будто говоря: «Ну, раз вы знаете больше, я замолкаю». И действительно замолкал.
К счастью, характер у нашего шофёра был отходчивый, обид он не хранил и во время следующей поездки был словоохотлив и обращался с вами как со слушателем, которого ему давно не хватало.
И в этот раз в рассказы Михаила Ивановича вкрапливались, мягко говоря, неточности. Но я не вмешивался, молчал, отмечая неточности про себя и воспринимая их как новые подробности, ускользавшие раньше от внимания в старом, хорошо знакомом фильме.
А уж Алёша, разумеется, слушал Михаила Ивановича с раскрытым ртом.
— Так вот, этот Пётр Тимошин знаменитый был трюкач и, как человек отчаянный, должен был однажды на съёмке в реку Фонтанку с ходу, вместе с лошадью, кувырнуться. Он своё дело знал, и для него в реку кувырнуться — что нам с тобой через дорогу перейти. И всё бы хорошо, не случись тут инженер, который безопасность обеспечивает. Он сам, конечно, никогда в реку не кувыркался, для него это было дело новое, а отвечать ему надо. За Петра Тимошина он, конечно, не так опасался, как за лошадь. Потому как лошадь хотя и не потонет, а поплыть может не туда, пешеходов распугает и вызовет на берегах большую панику. Во избежание паники он, значит, на ногу лошади и накидывает леску. Пётр Тимошин сопротивляется, конечно, за лошадь ручается, но, между прочим, этот инженер тоже свою власть имеет и властью своей лошадь привязывает. «Я, говорит, буду её к берегу тянуть». Бросились они, значит, как полагается по фильму, а леска-то возьми и на горле каскадёра и захлестнись. Тот, значит, сознание вмиг утратил и ко дну! Вытащили, конечно. И его и лошадь. Его ко мне в машину привели коньяком отпаивать. А лошадь без седока галопом вдаль Фонтанки. Еле поймали. К счастью, всё обошлось, но случай такой, однако, был.
В конюшне нас обдало теплом и горьковатым запахом лошадиного пота. В деннике стоял наш конь.
Лошадь действительно была хороша: белая, с узко поставленными передними ногами. Задние стояли широко и прямо. Она косила на нас глазом с ленивым любопытством.
— Хороший конь. Тамерланом зовут! — сказал кто-то за нашей спиной.
Мы оглянулись. Молодой человек в расклёшенных джинсах, в куртке с иностранными заплатками, подошёл к нам с видом хозяина. Михаил Иванович насупился и спросил с достоинством:
— А вы, простите, кто будете?
— Матвей Лихобаба, — представился парень. — Коновод.
— А мы со студии, — сказал Михаил Иванович, — кино снимаем.
Слово «кино» подействовало магически.
— Слышал, слышал! Нашего Тамерлана очень хорошо в кино снимать, он послушный, хороший конь…
Алёша между тем не слышал, кажется, никаких разговоров. Он не отрываясь смотрел на Тамерлана, на его высокие ноги, длинную шею и белую гриву, зачёсанную на одну сторону. Я наклонился к мальчику:
— Нравится?
— Да!
Подошёл тренер, невысокий плотный человек в сапогах и галифе. Михаил Иванович поздоровался с ним, как со старым знакомым.
— Ну что? — спросил тренер Алёшу. — Спортивный костюм купил?
— Нет ещё.
