Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести
Странный человек. Что-то я раньше таких не видела.
— Меня зовут Ольга, — сказала я. — Их — Васька и Жека. А вас как?
— Меня — Матвей. Чаще зовут — Моня. Моня-искатель. Можете и вы так звать.
— Неудобно как-то, — возразила я. — Вы же взрослый.
— Взрослый! — усмехнулся Моня. — Ерунда это — взрослые, дети. Все мы в одном звании — на этой земле человеки.
— А работаешь ты где? — спросил Васька.
— А! Где я только не работал!
Моня беспечно махнул рукой.
— Так, не вкалывая по делу, и не найдешь ни черта! — твердо сказал Васька.
— То есть ты хочешь сказать, — уточнил Моня, — что пока я не стану винтиком какого-нибудь механизма, я не смогу понять суть его работы? Это спорная мысль.
— Дак ты и так винтик! — усмехнулся Васька. — Только не в моторе крутишься, а так, — он сплюнул себе под ноги, — в пыли валяешься.
Я думала, что Моня обидится и прекратит с Васькой разговаривать, но он почему-то даже обрадовался.
— А ты не глуп, Васька! — воскликнул он. — Ой, как не глуп!
— Ну, в дураках не ходим, это точно, — солидно согласился Васька.
И мне отчего-то стало очень смешно. Я засмеялась. Васька, Моня и даже Жека с удивлением посмотрели на меня.
— Моня, а когда вы найдете то, что ищете, то что вы будете делать? — отсмеявшись, спросила я.
— Не знаю. Умру, наверное, — спокойно сказал Моня.
«А зачем же тогда искать?» — хотела спросить я, но не успела.
— Вот так — да? — задумчиво спросил-сказал Васька и неожиданно резко вскинул на Моню черные, блеснувшие знакомой мне злостью глаза. — Слышь, искатель, а у тебя дети есть?
— Дети? — Моня задумался, достал из кармана мятную сосучку, развернул ее, сунул в рот. Потом достал другую, молча показал Жеке.
Жека отрицательно покачал головой, Я уже неплохо понимала Жеку и видела, что Моня ему почему-то не нравится.
— Дети?… Может, и есть где…
— Где? — жестко спросил Васька.
— Не зна-аю… — Моня улыбнулся добро и немощно. — Я своим детям жизнь не порчу. И бредни свои не навязываю. Пусть живут, развиваются. По природе.
— А ты, значит, ищешь?
— Ищу.
— А они, значит, развиваются?
— Ну, развиваются, — нерешительно, с ноткой беспокойства подтвердил Моня.
— Вот так, к примеру, как я. — Васька указал на свои лохмотья. — Или как он. — Грязный палец уперся в Жеку, который поднял голову от почти достроенного забора и вопросительно взглянул на спорящих. — Или еще как. Перечислять не буду. Сам небось знаешь, искатель…
— Может быть, ты и прав, — подумав, согласился Моня. Из глаз его исчезло спокойное добродушие. Вместо него появилась белая тоска. — Я, понимаешь, как-то с самого начала постулировал, что так, как все, — это плохо, скучно, некрасиво. Трудно, ох как трудно в нашем мире оставаться человеком — не лгать, не льстить, не красть, не завидовать. Вот я и подумал, что должно быть что-то другое. И вот — ищу, ищу…
— А и нет ни хрена! — торжествующе закончил Васька.
— Знаешь, Вася… — Моня вдруг засуетился, копаясь в карманах, вытаскивая какие-то бумажки, мятные карамельки и снова засовывая все это обратно. Потом выудил из этого хлама потертую на сгибах десятку и протянул ее Ваське.
Я заткнула пальцами уши. Это помогло, но мало.
— Пошел ты со своими вонючими деньгами! — визжал Васька. — Сволочь! Гад! Христосик! Откупиться хочешь! От своих детей! Пошел ты!
Моня закрыл лицо руками и вздрагивал от каждого Васькиного выкрика. Мне было его жалко, но что я могла поделать! Я взяла Жеку за руку, шепнула:
— Пошли!
Васька, видя, что Моня не отвечает ему, быстро стихал и вскоре тоже бросился прочь, обогнав нас с Жекой.
Уже у самого сарая мы с Васькой заметили, что Жека беззвучно плачет, не вытирая текущих по щекам слез. Васька засуетился, и я поняла, что он боится припадка. Я присела на корточки, вытирая Жеке слезы, и что-то говорила, говорила, говорила… Потом спросила:
— Ну чего ты хочешь, маленький? Чего?
Жека улыбнулся сквозь слезы…
— Вася, давай как-нибудь в город сходим. Погуляем. Я Жеке обещала атлантов показать.
— У тебя что, совсем крыша поехала?! — снова обозлился Васька. — Куда мы сунемся! Соображаешь? Нас же сцапают сразу!
— Да нет же! — успокоила я. — Мы в центр пойдем. Я там каждый проходной двор знаю. В случае чего, я уведу Жеку, а ты сам увернешься. Давай сходим, Вася… Жеке же нужны какие-нибудь развлечения. Чтоб он развивался…
— Развивался? — усмехнулся Васька, и я вместе с ним вспомнила Моню-искателя.
— Жалко его, — сказала я.
— Да, жалко, — неожиданно согласился Васька. — Никчемушный он какой-то.
— Ну так пойдем? — напомнила я и, чтобы предупредить очередной Васькин взрыв, быстро добавила: — А я вот тут вам книжки принесла.
— Книжки?! — страшно удивился Васька. — Зачем это?
— Как зачем? Читать. Ты… ты читать-то умеешь? — Мне вдруг отчего-то стало не по себе.
— Умею, умею, — успокоил меня Васька. — Только не шибко это дело уважаю.
— А Жека?
— Жека — нет. Он учился… в первом классе. Но что-то у него там не склеилось… Буквы знает.
— Ну, я ему читать буду.
— Ну давай, давай. — Васька явно подобрел и даже заулыбался. — Жека спит уже, так что я тебя внутрь не зову. Ты там обязательно налетишь на что и его разбудишь. Так что ты подожди тут чуток, я сейчас книги отнесу и пирога тебе твою долю вынесу…
— Вась, да не надо мне пирога! — неосторожно отмахнулась я. — Ешь сам. Я ж сейчас домой ужинать пойду.
— Вот так — да? — тихо сказал Васька. — Ну, так и катись… Катись! — неожиданно закричал он.
Я рассмеялась.
— Ты чего? — Васька удивленно буравил меня сузившимися глазами.
— Да так, смешно. С тобой как на вулкане, — высказала я давно пришедшее в голову сравнение. — Никогда не знаешь, когда ты заорешь…
— А ты не дразни, я и не буду орать.
— Да я и так изо всех сил стараюсь! — воскликнула я.
— Да я знаю. — Васька опустил глаза. — Такой уж я уродился. Чего сделаешь!
— Ну уродился так уродился… Пошла я!
Я помахала Ваське рукой. Он не глядел на меня, а между бровями его залегла глубокая морщина. «Как у старых туристов», — подумала я.
За ужином я спросила как бы между прочим:
— Кстати, бабушка, а чем лечат чирьяки?
Мама поперхнулась чаем и фыркнула в чашку, а бабушка сказала железным голосом:
— Галина! Я тебя предупреждала, что весной в организме не хватает витаминов и необходимо принять самые срочные меры. Ты не прислушалась к моим советам и вот — пожалуйста! — Тут бабушка обернулась ко мне: — Раздевайся!
— Да нет, нет, бабушка! — заторопилась я. — У меня нет никаких чирьяков и не было. Это у одного знакомого…
— Знакомого? — переспросила мама.
Но тут в бабушке проснулся врач-терапевт (на что я, собственно, и рассчитывала), и она разразилась небольшой лекцией о лечении различных видов фурункулов и карбункулов.
— При имеющихся показаниях целесообразно использование физиотерапии… — твердо и монотонно вещала бабушка.
Я боролась со сном, но изображала живой интерес. Из всей бабушкиной лекции я запомнила только мазь Вишневского и решила сегодня же ночью пошарить в нашей аптечке на предмет этой мази.
— А вот еще к примеру… — сказала я, заметив, что бабушка начала выдыхаться. — Эпилепсия — опасная болезнь?
Мама уронила чайную ложечку и посмотрела на меня так, словно я заболела холерой и менингитом одновременно.
— Надеюсь, у тебя не появились знакомые эпилептики? — спросила бабушка.
— Нет, что ты! — воскликнула я. — Просто я теперь медициной интересуюсь. Я теперь врачом хочу стать.
— Как врачом? — обиженно сказала мама. — Ты же хотела архитектором?
— Архитектором? — удивилась я, но тут же вспомнила, что еще совсем недавно я была жутко примерной девочкой и всем взрослым, кроме учительницы литературы, говорила именно то, что они хотели от меня услышать. Вот и маме, наверное, когда-то сказала, что хочу стать архитектором.
— Нет, я теперь врачом хочу, — уверенно глядя бабушке в глаза, сказала я. — Чтобы людей лечить. Расскажи про эпилепсию. Название у нее красивое.
— Красивое?! — возмутилась бабушка. — Нет, вы только подумайте! Красивое?! Да это, если хочешь знать, одно из самых страшных психических заболеваний. Кошмарные припадки, необратимая деградация психики, а она — красивое!
— И что же — совсем нельзя лечить?
— Ну почему — совсем? Есть много всяких лекарств… — Бабушка задумалась. — Есть хирургический способ, но это только тогда, когда удается точно локализовать процесс… Но в целом, конечно, прогноз очень и очень неблагоприятный…
— Между прочим, Достоевский тоже был эпилептиком, — сказала мама. — А ничего, даже книги писал. И их, между прочим, во всем мире читают…
