Альберт Лиханов - Мужская школа
Сперва наш класс как бы вздрогнул от неожиданности. А потом струсил. Уж очень непонятной оказалась опасность. Не имея своего опыта, мы, выращенные в инкубаторах одинаковости, испугались непохожести Мягкова. Не зная, что значит верить в Бога, напуганные верховным, откуда-то из Кремля идущим знанием, что Бога нет, мы вдруг пришли к необсуждаемому пониманию, что Веня прокажённый. Заразный, больной.
Да ещё в Бога он верил как-то особенно непонятно. Оставив однажды после уроков пионеров, Зоя Петровна растерянно объяснила нам, что Мягков из какой-то такой секты старообрядцев-беспоповцев. Они, в общем, даже церковь и попов не признают, а собираются молиться сами в каком-то таинственном доме — как подпольщики.
Растерянность прошла. Странное дело, войну против Вени Мягкова начал не Рыжий Пёс, а в общем добрый (Рыбкин. Радостно усмехаясь, он однажды притащил откуда-то Вене кличку: «Попик-беспопик». Мягков только улыбнулся. Но чем покладистее он был, чем больше прощал, тем крепче ему доставалось. Герка, кажется, помешался.
Ну-ка, беспопик, приставал он к Мягкову на перемене, расскажи-ка, откуда солнце, например, или звёзды?
— На всё воля Божья, — отвечал Веня.
Да где же он сидит-то? таращил глаза Рыбкин. На небе будто? И солнце, и землю, и звёзды на ниточках держит?
Никто, говорил Мягков, этого не знает.
То-то и оно, наставительно заходился Гер ка, не знаешь, значит, никакого Бога нет. А есть только физические законы.
Веня смотрел в сторону, тихо улыбался, ему не хотелось связываться с Рыбкой, не хотелось спорить, сразу видно, что он живёт по своим правилам и его ничем не переубедишь.
Ты мать свою любишь? — спросил он совсем неожиданно, даже не глянув на Рыбкина.
Ну, допустим, — хорохорился тот, — а при чём тут это?
Так что же, любовь твоя тоже закон физики? В общем, когда не хватает аргументов, люди хватаются за камни или за оружие, если оно, конечно, есть под рукой, так не раз случалось в истории человечества.
Рыбкины убеждения не пронимали Веню, напротив того, Герка долго чертыхался после таких диспутов — ведь Мягков его всегда в лужу сажал. И он начал действовать.
То схватит Веню за нос, как когда-то меня Коряга, то запустит в него тряпкой, которой доску вытирают, — был в нашей школе и такой вид оружия. Тряпку следовало намочить под краном и вообще-то как следует выжать. Рыбкин отжал её чуть-чуть и засандалил «попику-беспопику» прямо в лицо.
Противно это, когда на других вот так пакостно нападают. Веня размазывал грязь по лицу, пытался улыбнуться, но его стоицизма уже не хватало в глазах дрожали слёзы.
Чего тебе надо? спрашивал он Герку. Че го тебе от меня надо?
Меня незловредный Рыбкин тоже поражал, чего его понесло?
Может, хватит? сказал я ему однажды. Я из его башки эти глупости выбью! проворчал он решительно. — Бога нет и всё! Ты уверен? — спросил я осторожно. А ты нет? как-то даже восхищённо поразился он.
Немного погодя я понял, откуда ветер дует. Мы зашли к Герке домой, и я увидел его замечательного деда. Сам по себе старичок был совершенно щупленький, даже тощий. И лысый. И всё же неприметным его никак не назовешь. На голове всё пусто, а бородища — точно, как у Маркса, только совершенно белая, седая. Может, он потому так и «Капитал» этот толстенный любил?
Когда мы пришли, Рыбкин дед пил чай из стакана с подстаканником, чай, наверное, был очень горячий, и дед злобно дул на него. Только Герка его, похоже, совершенно не опасался.
— Ну, дед, заорал он с порога, расскажи-ка нам, как вы эту белую нечисть в семнадцатом году шашками рубали?
Я даже хихикнул: кого этот дед мог рубать, такой замухрышка-то? Дед держал на столе газету, свёрнутую вчетверо. Он ею помахал, ответил:
— Да не всех, видать, вырубили-то! Вон чё творится! Голод в стране! Неурожай! Всех надо бы в ноле! Или к станкам, а то развели тут.
Он уставился на меня с подозрением, будто это я во всём виноват и меня надо к станкам и в поле.
Ну вот, сказал он, отхлебнув чаю, взять хотя бы вас! Галстуки пионерские носите, а что у вас творится? Верующие, понимаешь, какие-то! Это в пятом-то классе? Уже пора бы и соображать.
Теперь я смекнул, отчего Рыбкин такой непримиримый к Вене. А дед прибавил:
Ох, сильны же во всех нас пережитки капитализма! Ох, сильны!
Мне показалось, он даже с каким-то удовольствием это произнёс, будто крепко уважал такие живучие пережитки.
Комната, где жили Рыбкины, была довольно большая, но пустая и неуютная. Дом был барачного типа, построенный задолго до войны и построенный хорошо. Обитые вагонкой стены стали какого-то нежно-коричневого цвета, солнечные лучи делали комнату весёлой прибавь тут немного мебели да женской руки и дом превратился бы в картинку. Но в углу приткнулся неопрятный железный умывальник, поганое ведро, к стене привалился фанерный шкаф, сколоченный наспех, полной рухлядью был и стол, заляпанный пятнами от горячего чайника и утюга. Домашнюю эту неопрятность к тому же разглядывали со стены Ленин и Сталин, вот так да! При всей любви к вождям и понимании, что их портреты требуются для повсеместного наблюдения за нами, всё-таки в домах я пока что не встречал их застеклённых обликов. Как-то обходились.
Может быть, вам покажется выдуманным и этот дом, и сам старик, взявший напрокат поседевшую бороду Карла Маркса, но дело в том, что мы ведь вообще жили тогда в выдуманном мире. Больные люди казались себе совершенно здоровыми, считая больными вполне здоровых соседей. Свергнув старых богов, такие вот старики, бывшие когда-то ведь молодыми, срочно придумали себе новых, да, как известно, не всякая срочная работа отличается высоким качеством. Чтобы отвечать за будущее, надо быть сильно уверенным в себе, однако, как нелегко догадаться, никто и никогда не может быть абсолют но уверен в результате дела, производимого впервые. Одно дело каменщики, строящие дом. Этот дом не первый у них, есть проверенные чертежи, хороший кирпич, крепкий раствор. Но мы строили не дом, в том-то всё и дело. А целый мир! А мир невозможно построить по чертежам, к тому же их не бывает. Мир людей строят сами люди, и не из кирпичей и цемента, а из своих умений и судеб. Эту стройку можно одолеть только добром, помогая друг другу и желая друг другу добра. А не худа. Желая худа, можно зажечь пожар, начать войну, убить. Мир строят одним лишь согласием, желанием согласия достичь и с его помощью двигаться.
Но мы жили иначе. Только что кончилась война, и не в одной лишь Москве, а по всей стране действовали, убивая и грабя, шайки «Чёрной кошки». В сорок седьмом не вырос хлеб, и начался голод. Война кончилась, но страна существовала по законам военного времени, и за пятнадцатиминутное опоздание на работу запросто давали срок. Вместо того чтобы оттаять и подобреть после войны, народ как будто ещё яростнее закусил узду, напряг скулы.
Затих послепобедный смех, быстро истаяла радость. Пройдёт два года, и с новой силой вспыхнет подозрительность, начнутся посадки новых врагов народа — откуда они только и брались, эти враги всё новые и новые…
16
Однажды Рыбкин явился с вытаращенными глазами и прошептал:
— Хочешь пошпионить?
Странное, конечно, предложение. Но, согласитесь, и волнующее. Ведь шпионить это значит работать на врагов. Если работать на своих, у такого занятия своё слово, можно сказать, прямо противоположное разведывать. Я попросил соседа разъяснить свою мысль — что он имеет в виду.
Оказывается, ему пришла в голову идея выследить таинственный дом, где молится беспоповец Веня.
Конечно, — говорил он, приглушая голос, тут надо много терпения. Может, придётся и ночь не спать. А то и две! Тебя отпустят?
Я не очень был в этом уверен, но кому не захочется своими глазами увидеть подпольщиков? Естественно, я согласился, хотя что-то такое внутри мешало.
Какое-то такое неудобство. К серьёзному делу требовалось основательно приготовиться, поэтому я ещё с вечера предупредил домашних, что, может быть, завтра задержусь допоздна, потому как во Дворце пионеров семинар.
Слово это я употребил впервые, не знаю уж, от кого услышав, но получилось удачно — ведь я же говорю — стоит произнести новое серьёзное слово, как тебе будто бы сразу же доверяют. Мама даже погладила меня по голове, благословляя на семинар, доверчивая душа.
Что нам сразу же стало мешать — так это портфели, а так всё шло по плану. Стараясь увлеченно разговаривать между собой, после уроков мы двинулись следом за Веней, чтобы не спугнуть его, даже перешли на другую сторону улицы.
Мягков, правда, оглянулся на нас разок-другой, но угрозы в том не усмотрел и шагал довольно ходко, что на него совсем не походило — в школе он не только говорил, но и двигался медленно.
Была уже зима, приближался Новый год, в те времена, хочу заметить, погода не дёргалась, будто припадочная, как нынче то снег, то дождь, и если уж наставала зима, то это была настоящая зима. Накануне дула пурга, снег не очень-то убирали, и мы двигались по тропке, так что разговаривать было неудобно: заднему приходилось кричать, а передний должен был всё время оборачиваться. Впрочем, сего дня нам такое верчение было на руку Веня не про падал из поля нашего зрения.
