Александр Кононов - Верное сердце
Какое-то смутное чувство не то досады не то разочарования овладело им на минуту.
Нарядные барышни, похожие на опереточных горничных… кормление «солдатиков»… Оттенок во всем этом чуть ли не благотворительности… Студент, ратовавший за партию, обреченную на деятельность заведомо призрачную и никому не нужную…
Не то ожидал он увидеть в университете в первые дни революции!
В трактир «Пятерка» он пришел, когда собрание еще не началось.
Это было просторное грязноватое помещение с сомнительной роскошью заношенных бархатных портьер; по углам тут стояли искусственные пальмы с крашенными в зеленый цвет лучинами вместо листьев. Гордостью заведения считался зал с двумя бильярдами и с черной, школьного вида, доской, на которой и сейчас еще оставались записанные мелом цифры.
В этом зале и должно было состояться собрание той новой организации, которую одни называли «революционной охраной», другие — «дружиною совета рабочих депутатов», третьи — милицией. Рабочие упорно звали ее Красной гвардией.
Сперва Грише показалось, что публика здесь собралась самая разношерстная.
У порога застенчиво, будто сомневаясь, вправе ли он здесь находиться, стоял огромный солдат. На борту бильярда уверенно сидел одетый в щегольской сюртук средних лет человек с холеной бородой, в золотых очках. У доски с меловыми записями сгрудились, совещаясь о чем-то, рабочие, — среди них Гриша заметил Тулочкина.
За искусственной пальмой сидел в полумраке военный, на его плечах поблескивали серебряные погоны.
Из дверей, ведущих в буфет, выглядывали половые в грязных рубашках.
Были тут и студенты, были барышни, очень юные, и даже один гимназист; должно быть, он пришел без зова, просто из любопытства.
На середину комнаты вышел юноша — ему было никак не больше двадцати лет, русый, с широким лицом, со светлыми и строгими глазами, — скинул с головы шапку и сказал спокойным, будничным голосом:
— Товарищи, не теряя времени, мы должны решить насчет оружия. До сих пор это дело поставлено из рук вон плохо…
— Прошу слова к порядку ведения собрания, — красивым баритоном перебил его человек с холеной бородой. — Прежде всего, казалось бы, нужно выработать и обсудить повестку дня.
— У нас сегодня только один вопрос — об оружии.
— А вы… простите, не знаю вашей фамилии.
— Иванов. От социал-демократической партии, фракции большевиков.
— Очень приятно. Со своей стороны, назову себя: Гулькевич. Представитель передовой адвокатуры. Мне, равно как и уполномочившим меня коллегам, стало известно об организации комитета Государственной думы, который в этот решающий час взял на себя трудную ношу — создание нового, революционного правительства, облеченного доверием народа. Меня направили сюда…
— Мы будем обсуждать только один вопрос, — упрямо сказал Иванов.
— Позволю себе спросить о причине такой, э-э… настойчивости?
— Время не ждет. Борьба не окончена. На улицах идет стрельба.
— Помилуйте! Вы, значит, недостаточно осведомлены. Это, впрочем, понятно: события развиваются с молниеносной быстротой. Всесильный до вчерашнего дня Протопопов сегодня передал себя в руки восставшего народа. Революция победила, не пролив ни единой капли крови.
— Кровь была пролита! — послышался голос.
— Подожди, Тулочкин, — спокойно сказал Иванов. — Революция победила. Жертвы были… Но не об этом сейчас речь. Нужно, чтобы оружие попало в надежные руки, в руки, которые в любое время смогут защитить завоевания революции. Повторяю — время не терпит. Немедленно надо выбрать тройку или, может, пятерку?
— Тройку! — крикнул Тулочкин.
— Скажем, тройку, которая будет строго контролировать выдачу оружия. А то до сих пор порядка в этом деле не было.
— Позвольте: тройку, пятерку… — возразил Гулькевич. — А полномочны ли мы решать такие вопросы?
Иванов вдруг широко улыбнулся:
— Пожалуй, не полномочны. Да нам некогда разбираться в этом. А если разобраться, так и ваш думский комитет не полномочен избирать правительство.
— Государственная дума в настоящее время — единственный орган, облеченный доверием народа.
— Ну, это уж вы оставьте, господин хороший, — сурово сдвинув брови, отчего его лицо сразу стало решительным и злым, сказал Иванов. — С четырнадцатого года, со дня ареста подлинных представителей народа, ни о каком доверии к этой самой думе и речи быть не может.
— Вы говорите с позиции своей партии!
— Да. Я говорю с позиции своей парши. И с этой самой позиции я предлагаю немедленно обсудить вопрос об оружии.
— Странно, — обиженно проговорил Гулькевич, — зачем же я тогда пришел сюда?
Высокий солдат, стоявший у дверей, неожиданно захохотал гулким, трескучим басом.
Адвокат повернулся к нему:
— Меня еще студентом царское правительство высылало в глухую провинцию! Может быть, и это для вас смешно? Забавно, правда?
Солдат сконфуженно переступил с ноги на ногу и ничего не ответил.
— Вы молчите! Будем думать — от стыда!
К Иванову подошел Тулочкин:
— Дай-ка мне. Я всего два слова скажу. Товарищи, ну нельзя ж, понимаешь, так. За выдачу оружия несу ответ перед вами я. Иванов правильно сказал: порядка в этом деле не было. С меня надо взыскать за это. Канителиться сейчас не приходится. Надо выбрать людей, вот и все. А то что ж было? Рядом со мной очутился прапорщик один, ну, с виду совсем подходящий. А главное — военный человек, в оружии понимает. Что ж оказалось? Он винтовки выдавал без патронов. А патроны у нас были. Потом он напился какой-то дряни и говорит: «Я — Хлестаков двадцатого века». Ничего смешного, товарищи, нет. Меня надо немедля сместить, а выбрать тройку, чтоб проверяла… чтоб выдавалось оружие кому следует. Это — дело неотложное!
— Вот так два слова! — иронически усмехнулся Гулькевич.
— Извините, по-другому не умею. — Тулочкин отошел в сторону.
— В раздаче оружия была полная вакханалия, — бойким тенорком проговорил сидевший за пальмой военный и вышел на свет, к бильярду; Гриша узнал Евлампия Лещова. — Тут товарищи называли себя: Гулькевич — я правильно сказал вашу фамилию? — Он заискивающе посмотрел на адвоката; тот нехотя кивнул головой и отвернулся. — Или вот Иванов, социал-демократ. Назову и я себя: Лещов. Примыкаю с социалистам-революционерам.
Он смело уперся взглядом в наблюдавшего за ним Шумова и продолжал:
— На почве революции я разошелся с отцом, отец мой не бедняцкого роду, скорее — как по крестьянскому говорят — мироед. При своем капитале. Я ж иду — за народ! — Евлампий вдруг снял военную фуражку и поклонился в пояс. — Буду говорить по-военному, коротко: предложение выбрать тройку — правильное. И раз до сих пор была полная вакханалия, считаю: надо этой тройке дать диктаторскую власть! Но… — он, многозначительно подняв указательный палец, обвел взглядом присутствующих, — но чтобы никто из тройки ничего решать не мог, если два другие члена не согласны. Это все у меня хорошо обдумано. Теперь, кого выбирать? Чтоб верней дело было? Одного надо от рабочих, одного — от интеллигенции, одного — от военных. Правильно говорю? Теперь: как такая тройка будет делами заправлять? К примеру, если б я был в тройке: приходят ко мне товарищи рабочие. Без меня другие члены тройки выдать оружие не могут. Ну, а если я один окажусь на месте, а другие ушли? Куда-нибудь по делам? Как мне тут быть? Не имею я права выдать оружие… Но, товарищи рабочие! Я и отказать вам не могу. — Он снова зачем-то поклонился в пояс. — Я вам оружие выдам!
Иванов внимательно поглядел на него и медленно улыбнулся: по этой улыбке видно было: Лещова он «раскусил».
— Что ж, действительно по-военному — все ясно, — сказал он. — Давайте-ка к делу: будем называть людей. Я предлагаю Тулочкина — от рабочих. Погоди, товарищ Тулочкин, ты еще скажешь о себе. Если ты и проморгал кое-что, надо же помнить, какие это были дни горячие! А во-вторых, теперь-то зато ты уж будешь в оба смотреть. Разве не так? Погоди, ты потом про себя скажешь. Теперь надо еще военного человека. Я предлагаю вон того товарища, — он кивнул головой на огромного солдата, стоявшего у порога. — Как ваша фамилия?
— Севастьянов, — испуганно ответил солдат. — Я в грамоте плохо разбираюсь.
— А в винтовке?
— Этому научили.
— От интеллигенции предлагаю товарища Гулькевича, — крикнул ушедший снова за пальму Лещов.
— Надо записывать, — сказал Иванов. — Есть еще кандидаты? Тулочкин, дай карандаш.
— А без карандаша будто так и не запомнишь? Со своей стороны, я назову студента Шумова, вон он там сидит!
Гриша растерялся от неожиданности и встал с места.
— Вы товарищ Шумов? — спросил его Иванов.
Гриша молча кивнул головой.
— Может, конечно, показаться, что кукушка хвалит петуха и тому подобное… — кисло усмехаясь, сказал Гулькевич, — но я счел бы целесообразным от военных ввести в тройку товарища… Лещова. Правильно я назвал вашу фамилию?
