Александр Власов - Бун-Тур
— Давай вставим стекло? Хоть и дворничиха его выдавила, а все-таки… У нас есть кусок.
Примерили — как раз. Вынули из пазов осколки старого стекла, прилаживаем новое.
— И чего им вздумалось? — говорю. — Этим ослам, которые подожгли. Никакого интереса в этом нету. Идиоты!
— Я про тебя то же самое подумал, — признался Бун. — Увидел, как горит, — идиот, думаю, совсем круглый!
— Такой уж я бессмысленный? — спрашиваю с обидой.
— А они? У них ведь тоже какой-то смысл был. Навредить, может, хотели.
— Кому?
— Не знаю.
— Вредители, — говорю, — еще до войны вывелись, а идиоты пока имеются.
— Полно́! — согласился Бун. — Та же дворничиха!.. Одной рукой за шиворот тащит, а другой колет. Ударить боится, а пальцем, как гвоздем, мою спину буравит!
Я не раз замечал: скажешь про кого-нибудь, а он и идет, точно его позвали. Сказал Бун про дворничиху, а она и вошла со двора на лестницу. Как завопит притворно-сладким голоском:
— Ай да молодцы! Ай да умницы!
— Быстро, — говорю я, — мы из хулиганов в молодцов превратились!
А она еще слаще:
— Да разве я по прихоти своей? От государства, от его выгоды законной!.. Если и обругала, дак я же на службе, за общее дело болею! За добро народное! Тут и погорячиться не грех!
— Болеете? — переспрашиваю я. — Температура очень высокая? Может, вам бюллетень выписать за то, что вы Буну всю спину до синяков пальцем истыкали?
Ей бы хотелось опять басом на меня рявкнуть, но побоялась.
— И неправда! И не было! Сам майор товарищ Лобов видел, что не было! Это не я! Мальчик сам метлой укололся! Метлой! — визгнула она погромче, чтобы услышал старик, заменявший почтовый ящик, и, сунув руки под передник, выкатилась обратно во двор.
Все настроение она нам испортила. Есть же люди! Противные, как жаба за пазухой. Только от жабы, говорят, польза, а от них один вред.
А Бун смеется:
— И не придерешься? Государство! Общее дело! Добро народное… Знаешь, как трудно против этих слов спорить?.. Я бы постановление вынес: кто такое слово большое скажет не к месту, того штрафовать на месячную зарплату!
— Пожалуй, загнул! — говорю. — Месячную многовато!
— Ничего не загнул! Это же спекуляция, а за спекуляцию судят и в тюрьму сажают!.. Такие слова внутри жить должны, а не на языке!
Бун начал со смехом, а закончил сердито, да еще и на меня уставился, будто я и есть тот самый словесный спекулянт, которого штрафовать надо.
— Чего ты на меня взъелся? — спрашиваю. — Я же согласен! Только уменьши штраф, а то многие без зарплаты останутся…
Долго возились мы со стеклом. Старик раньше с ящиком справился, а потом уж и мы закончили. Бун сильно хлопнул дверью, чтобы проверить, как держится наше стеклышко. Ничего — не выскочило и даже не задребезжало. Значит, крепко держится. Полный порядок! Хотели идти по домам, вдруг Бун схватил меня за руку, а сам на входную дверь смотрит. За дверью кто-то шепчется. Голоса мальчишек.
— Подожди! — говорит один. — Пусть та тетка с сумкой пройдет.
— Подождем! — согласился другой. — Все равно ты проиграл — больше трех ящиков не сгорело. Придется тебе Тамарке Сысоевой пальто красить!
— Посмотрим!
Мы с Буном приготовились. Как они войдут в коридор, так мы их, этих поджигателей, и зацапаем! Придвинулись к двери, но я наступил на осколок стёкла, поскользнулся и, чтобы не грохнуться, вцепился в дверную ручку. Дверь и открылась. Мальчишки побежали. Мы — за ними. Они — в парк, и мы туда же. Сначала они неслись, как спринтеры на Олимпийских играх, а потом сдавать стали.
— Бун! — кричу. — Жми! Сейчас мы их догоним!
А они — еще тише. Впереди яма какая-то выкопана. Добежали они до ямы и совсем остановились. Смотрят на нас и подленько улыбаются. Удивительно даже! А удивляться-то было нечему. Заманили они нас в ловушку. Зашевелились кусты, и мы с Буном оказались в кольце. Мы вдвоем — в центре, а вокруг человек десять.
Что делать? Встали с Буном плечом к плечу. Драться так драться. Только бы сзади не набросились!
— Кто в спину ударит, — говорю, — тот подлец и пусть потом не плачет!
А они не торопятся. Рассматривают нас, как букашек, улыбаются. Только улыбки у них не живые, резиновые какие-то. Невесело от таких улыбок.
Один из парней постарше, класса так из девятого, вздохнул и лениво слова цедит:
— Могилка готова… Вас с почестями хоронить или как?
Смотрю я на парня, и такая у него хамская, поганая рожа, что так бы и врезал! Глаза нахальные, и ничего за ними нету — пустота, как у невидимки.
Чувствую: Бун тоже закаменел. И страха у нас уже поменьше осталось.
— А тебя, — говорит Бун, — под свист закопают!
Но пустоту словами не прошибешь! Слова не доходят. Парень подмигнул мальчишкам и сказал:
— Взялись, что ли?
Я только два раза успел влепить кому-то по хуку слева и справа и… полетел вниз. Брызги — во все стороны. Воды в яме по колено. Я в одном углу стою, Бун — в другом. Весь он мокрый, но не трусит. Смотрит вверх, и по глазам видно: хоть стреляй в него сейчас — он и не моргнет!
Поднял голову и я. До верхнего края ямы — полметра, а вокруг — лица перевернутые. Рты открыты — хохочут. Нашел я пустые глаза того парня.
— Покажись, — говорю, — получше, чтобы запомнить!
Лиц вокруг ямы стало поменьше — испугались, а он плюнул сверху и цедит сквозь зубы:
— Хочешь сфотографировать для милиции?
Я увидел над головой подметку его ботинка. Каблук уперся в землю, и на меня грязь посыпалась.
— Мы сами госбезопасность! — крикнул парень и спустил на меня большой ком мокрой глины.
Потом мы с Буном услышали свист. Головы мальчишек исчезли. Кто-то их спугнул. Я пригнулся, подставил Буну спину.
— Лезь быстрей, пока не вернулись!
Он, чудак, отказывается.
— Ноги, — говорит, — грязные.
Мне смешно стало. Оба мы мокрые и по самую макушку в глине вымазаны, а он запачкать меня боится!
— Лезь! — кричу. — Некогда спорить!
А сверху чей-то голос знакомый:
— Марафонский заплыв? Старт или уже финиш?
Смотрим, а это Арнольд Викторович, наш учитель по физкультуре. Крупно нам повезло с Буном!
— Стартуем! — говорю весело.
— А не пора ли финишировать? — спрашивает он и руку вниз тянет.
Выволок нас наверх.
— Кости целы?
— Целы! — ответил Бун.
— Дрались?
— Не дрались! — говорю. — В засаду попали.
Арнольд Викторович вытащил секундомер.
— До вашего дома — четыреста метров. Даю одну минуту, чтоб не простыли. Если не уложитесь, зачета в этой четверти не поставлю.
Он засек время, а мы рванулись к дому и бежали так, как не бегали ни на одном уроке физкультуры. Только брызги на асфальт летели.
Добровольцы
Олухи же мы были дремучие. Сколько уже раз за нашу жизнь выбирали председателя совета отряда. А как? Да очень просто — кого попало. Чью фамилию первую выкрикнут, за того и голосовали, лишь бы поскорее закончить сбор. Только в последний раз обдуманно голоснули — за Ваську Лобова. И не ошиблись.
Мы с Буном ни за что бы Борьке Шилову не рассказали про то, как нас чуть не похоронили. Незачем! Он бы обязательно спросил, как мы рассказываем: просто как однокласснику или как председателю? Если как однокласснику, он бы сказал: «Дураки! Вам бы голову проломить могли!» Если как председателю, он бы другое загнул: «Не пионерский поступок! Мы не должны драться с хулиганами! Никому больше не говорите, чтобы не запятнать честь отряда!»
Вот и решайте, был ли смысл рассказывать Борьке Шилову.
А Ваське Лобову мы все выложили.
Он долго не раздумывал — вскочил на парту и объявил на весь класс:
— Люди! Сбор сегодня! Внеочередной! Специальный! Экстренный! Но кому некогда — может не оставаться! Взыскивать не будем!
Его спрашивают: что такое, зачем, какой вопрос на повестке дня?
— Узнаете, — говорит, — после уроков!
Мы с Буном не очень этому сбору обрадовались. Не хотелось, чтобы мальчишки и девчонки про нашу грязевую ванну узнали, но делать было нечего.
На сбор остались все. Ни у кого в тот день дядя не болел и тетя никуда не уезжала. И тишину Ваське не пришлось устанавливать. Когда он занял председательское место, все сами замолчали. Ждут, что он скажет. В это время в класс заглянул Борис Борисович — наш чертежник.
— Что у вас — сбор? — спрашивает. — Тогда почему так тихо? Или я помешал?
Васька не растерялся.
— Нет, — говорит, — не помешали. Наоборот! Хорошо, если бы вы могли остаться.
И зачем Ваське это понадобилось? Может, дипломатию разводит: надеется, что Борис Борисович не останется, потому и приглашает для вежливости?
Но Борис Борисович остался. Сел за последнюю парту, реденькую бородку в кулак зажал и в жгут ее сворачивает. А Васька хоть бы что! Будто с пеленок в председателях ходил! И открыл он свой первый сбор легко и просто, по-человечески.
