Ференц Мора - Волшебная шубейка
— Это не по-господски, Гергё.
— Да, но… — в совершенном замешательстве заметил я. — Я не знаю.
— Что ты не знаешь?
— Не знаю, как ведут себя господа в таких случаях.
— В каких «таких»?
— Когда… Когда у них в кармане ворочается крот.
Волшебница ничуточки не испугалась и не закричала со страху и только заметила, что никогда не слышала, чтобы воспитанные баричи носили кротов в кармане своего пальто или шубейки. Поэтому она и мне велела отнести моего крота в сад и накрыть бочонком. А потом с ним поговорить.
Я поспешил исполнить её приказание и в углу сада соорудил ему из мягкой травки настоящее царское ложе. Думаю, что мой крот, хоть он и принц, наверное, ещё ни разу не спал на таком. «А вечером я обязательно рассмешу его, — думал я. — Расскажу ему, почему собаки бегают босиком».
Но вечером я не смог этого сделать, так как мне пришлось вести волшебницу к нам на мельницу. Бедная матушка, до сих пор и не знавшая о том, что уже закончилась моя «годичная» служба в учениках у торговца книгами, кинулась руки целовать тётушке Мальвинке, благодарить её за доброту ко мне. А уж когда она услышала, что фея и в школу собирается меня отдать, ещё пуще прежнего обрадовалась.
Маменька, видно, тоже подумала, что тётушка Мальвинка — добрая фея. Домой мы шли мимо лачуги старого цыгана Барона. Двое его цыганят ещё издали бросились нам навстречу — просить денег, но старик прикрикнул на них:
— А ну щищаш же надевайте шапоги, ешли хотите пождороваться ш крашавичей барыней!
С этими словами Барон сбросил с ног свои огромные сапожищи, после чего один из цыганят надел на ногу правый сапог, а другой — левый, и они, взявшись за руки, заковыляли навстречу.
«Вот смешная история. Её-то я и расскажу принцу подземного царства», — обрадовался я.
Пришли мы в дом волшебницы, бросился я в сад, приподнял бочонок, а под ним одна только дырка. Ушёл от меня мой знаток подземных кладов, скрылся под землю.
А добрая фея смотрит на меня молча и хитро так улыбается.
ГА-БРИ, ГА-БРИ!
И по сей день сквозь пелену лет отчётливо вижу, как я впервые переступил школьный порог. А переступив его, наверное, тотчас же повернул бы назад, не будь рядом со мной тёти Мальвинки, крепко державшей меня за руку. Очень уж я боялся, что господину учителю тоже не понравится моя голова. Как когда-то шляпнику Кеше. На всякий случай на ночь я туго-натуго перевязал свою буйную голову платком: может, сделается она хоть чуточку меньше. К счастью, учителю раньше всего бросилась в глаза моя шубейка:
— Эй, шуба-шубища, откуда в тебя угодил этот мальчик с пальчик?
Все, кто был в классе, уставились на мою шубейку. Я же от этого пришёл в такое смущение, что просто онемел. Стоял и глаз не смел оторвать от чёрной доски. А она, казалось, сама сделала шаг-другой мне навстречу на своих растопыренных ногах, желая получше разглядеть мой наряд.
Но на то и существуют добрые феи у мальчиков-школяров, чтобы выручать их из беды. Не знаю, о чем Мальвинка так долго беседовала с учителем, время от времени перемежая разговор своим воркующим смешком, только в конце концов и господин учитель произнёс, обращаясь ко мне, улыбчатое слово:
— Ладно, определим этой красивой шубейке место возле красивых сапог. Маленький Габри Цёткень, ты как думаешь, а?
Услышав свою фамилию, поднялся мальчик, такой маленький, что из-за парты виднелась только его остренькая, как у мышонка, мордочка, и тонким, будто ниточка, голоском ответил:
— Не фочу с ним менясса фапогами!
Тут все в классе захохотали, да так громко, что даже сонные мухи, сидевшие на окне, встрепенулись от испуга. Я же посмотрел на свои рваные лапти и покраснел до кончиков ушей. А уже когда уселся рядом с Габором Цёткенем за парту, и вовсе чуть не почернел от зависти. У моего нового соседа на парте были такие сапоги из жёлтой сафьяновой кожи с серебряными пряжками да пуговками на голенищах, которым мои собственные, со шпорами, и в подмётки не годились. Но самое главное в Цёткеневых сапогах было то, что они скрипели. И не просто скрипели, а приговаривали:
— Га-бри, Га-бри!
Всю дорогу до дому слышал я этот раздиравший мне сердце скрип: оказалось, что Цёткени живут совсем рядом с тётей Мальвинкой. А отец Габри, узнал я, сапожник и даже дружит с моей доброй феей, латает ей домашние башмачки. Мастер он был так себе. Один только цыган Барон был доволен его работой и хвалил его изо всех сил, если тот разок-другой брался починить его старые опорки:
— Жолотые у ваш руки, маштер, такие жаплатки штавят, што под ними штарых шапог шовщем не видно.
Но не умел бедный мастер Цёткень никому сшить приличных сапог, кроме как собственному сыну. Зато уж эти были так хороши, что сами ангелы небесные не постыдились бы в них пофорсить.
А как только захолодало, моя фея-волшебница повела и меня к знаменитому сапожнику. Мастер, сидевший на треногом табурете, едва виднелся за большущей горой дырявой обуви. Когда тётя Мальвинка рассказала ему о моём желании, он согласно кивнул головой:
— Это нам раз плюнуть!
Но, снимая мерку с моей ноги, он так загадочно улыбался, что я сразу подумал: добром это не кончится.
Так оно и получилось. Через неделю приходят к нам мой новый приятель Габри и его папаша, приносят мне готовые сапоги. Натянул я их — мягкие, как бархат, сидят так, будто их не на колодке, а прямо на моей ноге шили.
— Вот и у тебя теперь будут красивые сапожки, — гордо провёл Габри рукой по моему сапогу. — Мой отец делал.
Прошёлся я по комнате, а сам вслушиваюсь: скрипят или нет? Скрипят. А что они скрипят, моё ли имя выговаривают?
Прислушался я получше и сам услышал: сапоги отчётливо выговаривали: «Га-бри, Га-бри!» Едва смог я сквозь слёзы вымолвить, чем плохи новые сапоги. Услышав такое, бедный Габри тоже ударился вместе со мной в слёзы. Волшебница Мальвинка рассмеялась, а старый Цёткень стоял и смущённо пожимал плечами.
— Тут уж я ничего не могу поделать. Только такие сапоги умею шить, которые моего сыночка имя выговаривают… — оправдывался он и любовно смотрел на своего хилого Габорку с мышиной мордочкой.
Увидел я его взгляд, и у меня от сердца отлегло. По-другому посмотрел на свои сапоги. Хотя имени моего они не выговаривали, но сшиты были на славу. Голенища сияли как зеркало. Кот Приятель подошёл, увидел в них своё отражение и даже сердито фыркнул. Видно, решил, что это ещё чей-то чужой кот к нам в дом забрался.
С этого дня мы уже вместе с Габри важно скрипели сапогами, шагая по улице и по песчаному двору школы. Я, правда, ходил широким и твёрдым шагом, а Габри еле-еле переставлял свои хилые, тонкие ножки. По пути он часто останавливался, чтобы откашляться, и с гордостью говорил:
— Слысыс, какой балабан у меня глемит в глуди?
Но вот однажды отгремел его барабан: умер маленький Габри, мой сосед по парте. Да, видно, часто снился он старому Цёткеню, потому что тот время от времени говаривал цыгану Барону, наведывавшемуся к нему в мастерскую за остатками скромного ужина:
— Совсем прохудились сапожки у бедного мальчика…
Старый Барон, который обычно приходил не один, а с каким-нибудь из своих цыганят, тотчас же подхватывал:
— Куда уж хуже! Только не хошу я, маштер, их сызмальства баловать, — добавлял он, глядя на посиневшие от холода босые ноги маленького Барончика. — Пусть ходит в том, в чём на этот свет явился.
А сапожник Цёткень, грустно улыбнувшись, возражал:
— Я, Барон, не о твоём цыганёнке речь веду! Мой Габри сегодня мне опять приснился. Посулил я ему новые сапоги подарить, когда он меня ещё раз во сне навестит.
Ни старый, ни малый Бароны не понимали этих странных речей сапожника Цёткеня. Думали, что от великого горя помутился у бедняги рассудок.
Но через несколько дней старый Барон как-то снова заглянул к сапожнику погреться у камелька. Под тем же предлогом оказался там и я. Я и после смерти Габри продолжал навещать нашего соседа. Пожалуй, даже чаще, чем прежде. Он меня встречал как своего, гладил по голове, а мне его ласковая рука тоже казалась отцовской.
Мастер очень обрадовался цыгану.
— Вот хорошо, в самую пору ты пришёл! Ведь уже готовы Габрины сапожки-то, сейчас мы их вывесим на дворе, под стрехой. Погоди, Барон. А сам-то ты веришь, что уже завтра утром в них будет бегать мой озорник?
— Верю, сударь, верю, — принялся повторять старый плутище, стараясь выговаривать правильно, а сам ждёт не дождётся, когда наконец смеркаться начнёт.
А как стемнело, начал он собираться, приговаривая, что не хочет мешать маленькому Габорке к отцу в гости наведаться. И мне он тоже велел поскорее домой собираться. И строго-настрого заказал в тот вечер в окно выглядывать. Сказал и добавил:
