Карло Коберидзе - Зеленые каникулы
Бабушка отряхнула передник, удивленно потерла руки и стукнула кулаком по столу:
— Выйди вон! Ишь сколько себе позволять стал!
Из кухни появилась перепуганная мама, переглянулась с отцом и улыбнулась понимающе.
Отец никогда не перечит бабушке. Что бы ни сказала ему, понравится, не понравится, покорно выполнит, улыбнется только обязательно. Не представляете, как он любит бабушку, как ласков с ней! Как-то она заболела, так отец чуть с ума не сошел. Мало того, что наших, здешних, врачей по десять раз в день приводил, так в город махнул за профессором!
Бабушка повернулась к маме:
— До каких лет дожила, а слыхом не слыхала, чтобы человека за неучение к конскому хвосту привязывали да казнили — от вас теперь узнала!
— Ну что особенного от него требуют: бери книгу и занимайся!
— А если не берет и не занимается, так бросить ребенка с обрыва да камнями закидать? — Бабушка глянула на меня. — Что его интересует, то он и читает… Ешь, сынок, ешь…
— Не хочу, остыл…
— Бедному ребенку куска проглотить не дадут, бессердечные, а еще говорят, что мы плохого делаем! Возьми, невестушка, тарелку, подогрей мальчику суп.
Мама подогрела суп, но мне уже не хотелось есть. Бабушка чуть платок на себе не изорвала, так расстроилась.
— Из-за этого и сержусь на вас! Ребенку поесть не дали, напали на бедного, ему теперь и не лезет в горло!.. Возьми и сама теперь угощайся! О господи, иссушили мне дитя, извели его бранью!
Бабушка хватила, конечно, через край — на иссохшего я никак не похож, все поправляюсь и поправляюсь.
— Выйди-ка сюда, — позвал отец маму с веранды. — Дело есть.
— Нет уж, ты иди сюда, — велела ему бабушка. — Войди и объясни, что намерен делать, чем грозишь голодному, изведенному попреками ребенку!..
Отец опустился на стул. Мама тоже. Бабушка стояла. Обе ждали, что скажет отец. Бабушка сгребла стручки фасоли к краю стола и велела:
— Иди во двор, Гио.
Я нехотя вышел, на ходу ткнул Михо в бок — пошли, дескать, выйдем. На лестнице остановил его и сказал:
— Стань и слушай, что соизволят решить, смотри не упусти чего!
— Ладно!
— Как следует слушай!
— Ладно.
— Не задерживайся, под грушей буду ждать.
Эх, какие я планы строил на каникулы! Все лопнуло. И в Манглиси уже не поехать мне к дяде; даже если отпустят родители, сам не поеду — какими глазами буду глядеть на них!
Больше всех бабушка переживает, хоть и заступается за меня. Она все время следила, чтобы я занимался, что бы ни делала по хозяйству, глаз с меня не спускала. Помню, сижу как-то во дворе с учебником в руках. Бабушка пекла в тонэ[13] хлеб и то и дело поглядывала в мою сторону — проверяла, читаю или нет. А я сам следил за ней — как она склоняется над пышущим жаром тонэ и пришлепывает шоти, поправляет съехавший платок… И все повторяет:
— Погоди-ка, придет отец, узнаешь!
— Ну и пускай придет, — ответил я, как всегда.
— Да ты хоть для виду раскрой книгу, неужто людей не совестно? Сколько мне тебя выгораживать перед отцом, сил больше нет! Сколько тебя выручать и спасать, лентяй ты эдакий!
— Учу же, учу!
— Вот проверит тебя отец, увидим, как учишь!
— Спросить отца, так я должен столько знать, сколько он сам знает.
— А то не осилишь, да? — Тут она глянула на дорогу, за плетень, и приметила дядю Габо. — Сынок Габо, поди-ка сюда, — и поманила его рукой.
Дядя Габо остановился.
— Кувшинчик в тень отставь, не закипело б вино! — пошутил он.
— Не беспокойся, и влажный кувшинчик найдется для тебя, и тушинский сыр со свежим хлебом.
Дядя Габо вошел во двор. В руках у него была мотыга, новенькая, с новеньким черенком. Поздоровался с бабушкой и оперся на свою мотыгу.
— Запах-то какой! Из ширакской пшеницы, верно?
— Из тамошней, — подтвердила бабушка. — Другой такой пшеницы нигде не сыщешь, это точно! На, отломи-ка свежего шоти, и вина тебе с сыром вынесу! Благословенный хлеб!
— Это верно, в одном конце деревни пекут, в другом конце дух чуешь и слюнки глотаешь… Так чего ты меня звала? Надо что?
— Ничего мне не надо! Вон Гио никак не заставлю в книгу заглянуть! Не пойму, что его отвратило от книги, чего так не любит учиться? Столько двоек приносит, сын говорит, со счета сбился! И невестка моя из-за него болеет, переживает все, вот и вчера зуб ее мучил.
Дядя Габо рассмеялся.
— Надо ж, у зубного врача! — И обернулся ко мне: — Поди-ка сюда, Гио!
Я отложил книгу, встал.
— Книгу с собой захвати.
Я протянул ему учебник истории.
— Какая это история?
— Всеобщая.
— Какая еще всеобщая? — заинтересовался он.
— Всего мира.
— Молодец! В нашей истории разобрался и в соседние огороды перелез, да? Молодец! Скажи, Гио, — взялся за меня дядя Габо, — сколько стоит эта книга?
Я глянул на обложку.
— Тридцать три копейки.
— Не ошибаешься?
— Чего ошибаться — две тройки близнецами стоят!
— Да, ты прав, тридцать три копейки. А угадай-ка, сколько моя мотыга стоит?
— Где мне угадать!
— Четыре рубля за нее отдал! А еще за черенок заплатил. Теперь посуди: может мотыга быть хуже книги? Зря, что ли, дороже стоит? Я бы на твоем месте не задумался даже, забросил бы учебник и вооружился мотыгой.
Бабушка вскипела:
— Ах ты паршивец, для того тебя зазвала? Для того пришел, чтобы ребенка с пути сбивать?
Я развеселился, понятно.
— Прости его, бабушка, прости его в этот раз, он больше не будет!
С лестницы весело сбежал Михо и вернул меня к действительности.
— Папа сказал…
— Постой, постой! Мама плакала?
— Всплакнула. Папа сказал, не исправится он в ваших руках, увезу его, так далеко увезу, не дотянетесь до него…
— Самолетом?
— Не знаю. А бабушка заявила: между прочим, и нас бы не мешало спросить, как с ним быть. Потом мама сказала…
— Не надо, говори прямо: что решили?
— Бабушка настояла на своем: пройдет, говорит, месяц мариамоба, тогда и поговорим о Гио, тогда и попортим друг другу нервы.
— Что еще за месяц мариамоба?
— Август по-старинному.
Лето
Начались каникулы. Прошла неделя, и приехал из Манглиси мой дядя Гурам. Я думал, Михо поспешит объявить ему про меня, и, представляете, бабушка предала — первой порадовала его!
— Расстроил он нас, — говорит, — преподнес нам подарочек, негодник!
Дядя Гурам принял весть почти молча, сказал только:
— Не стыдно, большой мальчик, а все бездумно живешь.
Я будто в рот воды набрал, потупился, как кошка, стянувшая сыр. И больше он об этом не заговаривал.
Дядя сказал, что уехал с работы, и потому сразу начал собираться назад. Наши возмутились:
— На что это похоже? На час и приезжать не стоило!
В конце концов уговорили его побыть немного.
За обедом дядя Гурам прямо сказал мне:
— Гио, меня твоя тетя послала за тобой, но теперь я не могу взять тебя. Один домой не вернусь, но… но тебя с собой не возьму.
— Меня забери, дядя Гурам! — подскочил к нему Михо и повис на шее.
— Да, сынок, тебя возьму, — обрадовал его дядя Гурам. — Ты у нас хороший, Михо, здоровья бы тебе получше, а ума предостаточно и на Гио хватило бы, если б можно было поделиться умом. — И сочувственно посмотрел на меня: — Видишь, Гио, неделю назад Михо нагнал тебя и ухватил за ворот: дескать, постой, куда без меня, я твой брат, вот и пойдем дальше вместе! И это еще не все, погоди, обгонит, если не возьмешься за ум. Ты по своей лени столько потеряешь, столько упустишь — сам не поверишь, когда вырастешь и поймешь, что к чему в жизни.
— Верно, — поддакнул отец. — Верно говорит он тебе, Гио. Не брани потом нас, не упрекай, почему шкуру с тебя не снимали. Я никогда не бил тебя, пальцем ни разу не тронул и теперь не стану полосовать хворостиной…
Я молчал, словно язык проглотил, не раскрывал рта, если не спрашивали. Разве вытерпел бы я так раньше — забрасывал дядю вопросами, надоедал ему своими разговорами!
За всех выпили, все положенные тосты провозгласили, а когда встали из-за стола, бабушка вдруг опомнилась:
— По-моему, за Гио не пили!
— А он стоит того? — спросил отец. — Скажи сама, если стоит, выпьем.
— И ты у меня не был невинным агнцем? Попробуй только не выпить!
Дядя Гурам с улыбкой поднял стаканчик.
— За твое, — говорит, — здоровье, Гио, — и выпил.
И отец сказал только это.
На другое утро дядя увез Михо в Манглиси. Я остался дома один и поэтому не мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны домашних: они и дело мне находили — сбегай в магазин, на родник, — и вразумлять не забывали.
Дни потянулись скучные. С одноклассниками встречаться было неохота, все-таки второгодником я был, вот и проводил время дома.
