Алексей Ельянов - Чур, мой дым!
— Как вам не стыдно? — металлическим голосом сказала учительница.
— Мы не дрались, мы боролись мала-мала, — ответил Юрка, с трудом переводя дух.
— Это все из-за вас, — пропыхтел Клешня, нехотя приподнимая с земли свое длинное тело.
— Из-за меня? — удивилась Анна Андреевна. — При чем тут я?
— Хотел вам подарить, а этот гад остановил, — сказал Клешня, с ненавистью поглядев на Юрку.
— Что подарить?
— Рыбу, — Клешня протянул воспитательнице связку пыльных, полураздавленных голавлей. — Это вам.
— Спасибо, — сказала Анна Андреевна, уже смягчившись. — Только зачем вы устроили такую возню? Твой улов стал вроде той вон дохлой рыбешки, — она кивнула на уже высохшего, окровавленного голавля, которого Дульщик все еще сжимал в руке.
— Это не его рыба, он тут ее ловил, около бани, — сказал Юрка Абдулин.
— Ну-ка повтори! — рассвирепел Клешня.
— Глухой, что ли, мала-мала? — небрежно бросил Юрка.
— Перестаньте вы ссориться, — оборвала их учительница. — Ничего не могу понять: Юра, чья это рыба?
— Я что, я все сказал, — уклонился он от ответа.
— Клещенко, правда, что рыба не твоя?
Клешня молчал и насупленно поводил глазами из-под челочки.
— Хорошо же ты меня уважаешь, если хотел ворованным угостить.
— Я вас уважаю, — сдавленно сказал Клешня и покраснел.
Анна Андреевна опять взглянула на голавля в руке Дульщика, посмотрел на него и Клешня, и все обратили внимание на неприглядную рыбешку с разодранными жабрами. Но посмотрели не со смехом, как раньше, а с догадкой. Глаза ребят перебегали с рыбины на куканы, которые все еще держал длинный нескладный Клешня.
— Верни ему рыбу, — сурово сказала Анна Андреевна. — Верни сейчас же. Ведь это подло и трусливо…
Клешня шагнул к Дульщику, но остановился, оглядел Юрку, меня, всех, поднял куканы в воздух и стал их раскручивать, а когда раскрутил посильнее всю связку, швырнул ее подальше под гору. Чешуя красноперых голавлей и нежно-серебристых плотвичек заблестела на солнце.
Дульщик рванулся вдогонку, но внезапно остановился на полдороге, посмотрел в нашу сторону, подумал, потоптался и со всей силы бросил своего головля с разорванными жабрами туда же под гору, к разметавшимся куканам.
Смерть Дульщика
Юрка Абдулин старательно вырезал узоры на ореховой палочке. Его раскосые глаза были спокойны и пристальны. Когда к нему подходил кто-нибудь, Юрка охотно показывал, что он делает, не отгонял от себя даже назойливых малышей. Он был так увлечен своим делом, что даже не помчался вместе со всеми к телеге, на которой привезли кинопередвижку.
Кинопередвижка приезжала к нам раз в месяц. Кинофильмы демонстрировались в самом просторном помещении детдома — в столовой. На стене развешивались две простыни, окна закрывали одеялами, дядя Матвей крутил динамку, и вскоре ее монотонное жужжание заглушалось громкой музыкой, криками «ура!», разрывами снарядов, лязгом танков на морщинистом экране. Фильмы были, в основном, про войну. И на этот раз привезли картину о моряках-черноморцах.
Возле столовой уже была толкотня, давка, все ждали, когда кончится обед, чтобы пораньше занять выгодные места. А Юрка не спешил, он все похаживал и вырезал коротким самодельным ножичком с красивой плетеной ручкой неглубокие канавки на орешнике. Клешня тоже не лез в толкотню, тоже похаживал своим утиным шагом, что-то высматривал под ногами, и казалось, он совсем забыл, как недавно Юрка стаскивал его с горы вместе с рыбой. Но я понимал, что Клешня не такой, чтобы забыть свое поражение, — он лишь выжидает удобный случай. Я ходил за Юркой по пятам и все пытался в какой-нибудь необидной форме предложить ему свою помощь, если начнется драка. Юрка сам меня подозвал:
— Ты что, как шайтан, следишь? Скажи, что надо?
— Я, Юрка, просто так, постоять с тобой хочу.
— А чего стоять? Давай ходить. Поговорим мала-мала.
— Пойдем в ковыль за бахчи, — предложил я. — Картина еще не скоро начнется.
— Айда, — охотно согласился Юрка. И мы пошли мимо домика дяди Матвея, мимо черной покосившейся баньки, пошли по косогору в то место, где даже в безветрие перекатывался из волны в волну высокий шелковистый ковыль. В ковыле всегда хорошо. Здесь можно лечь и побыть наедине. Когда лежишь и смотришь в небо, слышится звонкий шелест, стрекот кузнечиков, высокая песня жаворонка. Мне всегда здесь было хорошо. Я приходил сюда вглядываться, вслушиваться и завороженно шептать: «Чур, мое солнце… Чур, мой ковыль… Чур, мое небо…» Мечты вместе с облаками плыли в самую лучшую сторону — в прошлое.
— Знаешь, Юрка, ты его все равно победишь, — решительно сказал я.
— Шкурник он, — зло бросил Юрка.
— А ты боишься? — осторожно спросил я.
Юрка остановился, воткнул палку в землю, присел рядом с ней. Я тоже повалился в ковыль.
— Меня знаешь как отец однажды отстегал? Кнутом, — гортанно сказал Юрка. — Кожу разрезал, а мать даже не услышала, хоть рядом в сарае была. Когда надо, я умею терпеть, — твердо закончил он, резко выдернул и заново воткнул палку в землю. — А Клешня — собака. И бить его стану, как собаку!
Я еще ни разу не видел Юрку таким ожесточенным и даже страшным. Своей узорчатой палкой он теперь нервно и сильно резал на земле глубокие борозды. Я позавидовал решительности и силе моего друга. «Нет, он не сдрейфил бы там, перед детдомом, когда мы с Дульщиком несли рыбу», — пристыженно подумал я. И, чтобы не раздражать больше Юрку разговорами о Клешне, я спросил:
— О сестренке еще ничего не узнал?
Юрка покачал головой, а потом признался грустно:
— Я письмо в Москву послал. На розыск. Все ищут. Велели адрес не менять, а то где меня потом найдешь?
— Но вдруг война кончится и нас по домам развезут?..
— Без нее не поеду, — решительно заявил Юрка. — Мамка наказала, чтобы я ее как глаза берег. Без сестренки дома большое горе будет.
— А где твои родители, ты знаешь?
Юрка помолчал, подумал, поковырял палочкой землю.
— Может, в Сибири, может, на Дальнем Востоке, а может, и в Крым вернулись — не знаю, — удрученно ответил он. И, как бы устыдившись своего неведения, пояснил: — С ними братишка мой поехал.
— Старший?
— Не-е, совсем-совсем маленький. Он еще мамку сосал и орал шибко. Иохимом звать. Я как-то взял его на руки, а он как сикнет сюда. — И Юрка с простодушной улыбкой провел короткими смуглыми пальцами по скуластому лицу.
— А вот у меня братья только двоюродные. Но зато сестра есть… — Я уже хотел рассказать другу про Анну Андреевну, как Юрка перебил меня:
— Двоюродных у меня ай-ай сколько. А теток, дядек почти целый аул будет.
Я постеснялся раскрыть свою тайну и спросил:
— Как ты думаешь, война скоро кончится?
— Конечно, скоро. Наши знаешь как воюют! В кино «катюши» видел? Земля горит, все горит. Скоро всех фрицев перестреляем.
— А вот когда мы их перестреляем, у них, наверное, никого-никого не останется?
— Зачем же, останутся, — убежденно заверил Юрка. — Хорошие люди останутся. А всех остальных мы в плен возьмем.
— Во тогда житуха будет, Юрка, а?! Сразу всем хорошо станет, а?! — Мне показалось, что это счастливое время рядом, что не сегодня-завтра все люди на земле начнут улыбаться, петь песни. Я даже перевернулся на спину, раскинул руки и хохотнул.
— Не всем, — сказал Юрка, — не радуйся. У Монашки, как только война началась, сына убили. У дяди Матвея — тоже. У него сын танкист, вся грудь в орденах. На фотокарточке видел. — Юрка помолчал, ковырнул еще раз землю, поднялся. — Пошли, — сказал он, — а то опоздаем.
Стараясь не отставать от Юрки, я спросил:
— А что будешь делать после кино?
— Не знаю. Похожу, постругаю. А может, на речку пойду — искупаться.
— Возьми меня с собой. Я тебе место рыбное покажу. Оно, правда, не мое — Дульщика. Да он не обидится. Там во какие голавли ходят. На кукане видел?
— Видел, — сказал Юрка и остановился. Он внимательно посмотрел на свой ножичек.
— Давно сделал? — спросил я.
— Это не мой, — сказал Юрка.
— Что, выменял?
— Нет, — ответил он и смущенно признался: — Я его отнял. Еще давно отобрал.
— У какого-нибудь шкета?
— Нет, — сказал Юрка и протянул ножичек мне. — На, передашь его… — Юрка не сказал кому и буркнул: — Ладно, я сам.
— Да чего ты, давай. Передам кому надо.
— Не, я сам, — сухо бросил он и спешно зашагал к детдому.
В столовой было сумеречно и душно. Перекрывая громкий шепот и возню мальчишек, уже трещала динамка. Нам с Юркой достались дальние неудобные места. Начался фильм про моряков. Немцы рвались к Севастополю, и они, наверное, захватили бы его, если бы не преградили им путь пятеро отважных в бескозырках. Они обвязали себя гранатами, закурили последнюю цигарку, одну на всех, и по очереди начали бросаться под вражеские танки.
