Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— Почитай стихи. Про звезды.
— Пожалуйста, — сказал он. — Михайло Васильевич Ломоносов. «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне дна».
— Хитрый, это короткое очень.
— Зато емкое. Вот, посмотри на небо. Звезды, созвездия, туманности, черные дыры.
— Черные дыры?
— Ты будешь их по астрономии проходить. Я сейчас о другом хочу сказать…
— Нет, расскажи о черных дырах.
— А не рано?
— В самый раз.
— До сих пор спорят, что же это такое. Знаменитый астроном Лаплас считал, что черная дыра — это светящаяся звезда, которая не дает ни одному лучу достигнуть нас из-за своего тяготения. Некоторые современные астрофизики всерьез утверждают, что черные дыры — это окна в параллельный мир. И что вещество, притянутое ими, перетекает в другое измерение. Но абсолютно точно то, что в этом месте перестают действовать все известные законы физики.
— Конкретнее, пожалуйста.
— Ну, например, на большом расстоянии от черной дыры время движется быстрее, чем вблизи нее. И если кто-нибудь бросит фонарь в направлении черной дыры, то сначала фонарь полетит быстро, затем все тише, тише. Его яркость начнет уменьшаться, и он даже изменит свой цвет. Представь, сидит какой-нибудь физик на Земле, смотрит в телескоп и ему кажется, — обращаю твое внимание на это слово — кажется, что фонарик остановился. Перестал двигаться, так до этой черной дыры и не добравшись, будто какая-то сила его не пустила туда.
— А на самом деле?
— На самом деле — фонаря уже нет. Его разорвали неведомые силы, когда он попал в центр дыры.
— Но ведь он его видит…
— Ему кажется, что видит. Вот тебе и еще одна загадка.
— А они большие, черные дыры?
— В миллион раз больше нашего Солнца.
— В миллион?! Папа, откуда они берутся?
— Ответа не знает никто. Есть только гипотезы. Согласно одной, черная дыра образуется, когда сталкиваются две звезды…
Папа замолчал. Неожиданно, резко — так с ним в последнее время происходит все чаще. Потом он посмотрел на меня — будто увидел в первый раз.
— Дочка, давай уедем отсюда! — И добавил тихо: — Пока не поздно…
Мне стало не по себе.
— Что-то случилось, папа?
— А? — откликнулся он. Затем, указывая на гору, словно обвел ее кругом. — Это черная дыра, понимаешь? Девятьсот лет назад здесь произошла катастрофа. Столкнулись две «звезды», две религии, две личности. Корнилий и кто-то еще, нам неведомый. И вот теперь в эту воронку засасывает всех и все. Со стороны посмотреть — ничего не изменилось. То же небо, та же трава под звездами. Наверное, цикады так же звенели и тогда…
— Мы как тот фонарь, который бросили в воронку?
— Как два фонарика, дочка.
— И как они меняют цвет, так и мы меняемся?
— Да, и время идет по-другому.
— Значит, дыра близко?
— Совсем рядом, Машута.
— Ты действительно хочешь все бросить и уехать?
— Мне почему-то не по себе …
Папа обнял меня. Мы замолчали. Было так тихо, так хорошо. Папа показался мне таким сильным… Подумалось, — он разыгрывает меня.
— Васильич, — сказала я, подражая Егору Михайловичу, — а может, ты зря девчонку пужаешь? Не померещилось ли тебе все это?
Впервые за все время он рассмеялся.
— Знакомый психолог мне говорил, что с логикой у меня не очень, зато интуиция хорошо развита. Скажи я кому-нибудь то, что сказал тебе, — обсмеют ведь. Но предчувствие, предчувствие… как с ним быть?
— Помнишь, что мама всегда говорит в таких случаях? Утро вечера мудренее. Пойдем домой? А утром решим, что нам делать.
2.
10.07.1993 г. Четверг.
Продолжаю запись. Когда утром я проснулась, то услышала какой-то шум. Оказалось, это папа собирал наши вещи. Начал он с книг, тетрадей и прочих бумаг. Настроение, судя по всему, у него было не очень.
— Вставай, соня. Девятый час.
— Что же ты не разбудил… солнце встречать.
— Сегодня не до солнца. День на сборы, а завтра поедем в Сердобольск.
— Ты все-таки решил. А как же демократия?
— Это было очень демократичное решение.
— Оно и видно.
— Главное, что принято в твоих интересах. Ты же мне потом спасибо скажешь.
— Мы хоть с соседями простимся?
— Обязательно. Да ты не переживай. Этот дом продадим, в другом месте купим. Поближе к Сердобольску и вообще…
— Что — вообще?
— Хуже не будет, обещаю. Кстати, я забыл тебе сказать: наш Егор Михайлович в тюрьме отсидел двенадцать лет.
— Егор Михайлович… Не может быть! За что?
— За убийство человека.
От неожиданности я так и села на месте.
— Это… правда?
— Ты на чердаке тетрадку со стихами читала, я в саду был. Туда ко мне тетя Валя приходила, Кобцева которая. Слово за слово. Думаю, врать ей не с руки. Огорошена?
— Конечно.
— Я тоже. Впрочем, еще не все. А знаешь, кого убил наш Егор Михайлович?
— Нет.
— Сосновского Петра Константиновича. Это давно было, лет пятьдесят назад, но о Сосновском мы наслышаны. Помнишь слова из тетради Василия Иоанновича?
— Дядя Петя?!
— Он самый. Фамилия другая, потому, что Петр Константинович их дядя по матери. Интересно? Но и это еще не все. Знаешь, где он жил? Догадайся с трех раз.
— В доме Лукерьи?
— Да. И ко всему прочему может статься, что Лукерье он не чужой человек был. Если, конечно, она на самом деле жила на белом свете.
— Папа, ты… испугался?
Отец впервые за все время нашего разговора перестал собирать вещи, выпрямился и серьезно посмотрел на меня.
— Испугался. Разве это стыдно? Только дураки ничего не боятся.
— Прости, я не так выразилась. Я понимаю, ты за меня волнуешься. Но если… если он нечаянно?
— Убил человека?
— Такое же бывает?
— Может быть, но мне это не интересно. Здесь со всеми что-то происходит. Так, хватит болтать, давай помоги мне. Вот эти бумаги раздели на несколько частей. Что-то возьмем с собой, что-то оставим Емелухе, а лишнее — обратно на чердак.
— Хорошо. Папа, а можно я с собой тетрадку со стихами возьму?
— Дались тебе эти стихи.
— Тебе не понравились?
— Есть неплохие, но большинство слабенькие. Видно, писал их человек романтический, таковых в уездной интеллигентской среде было немало. Несчастная любовь, бедность и все такое.
— А это не Василий Иоаннович писал?
— Нет, почерк не его, да и не Сергия Иоанновича. Так ты будешь собираться?
— А тетрадь разрешишь взять?
— Только без условий, хорошо?
— Папа, ну пожалуйста. Это мне на память о доме, о Мареевке. Смотри, разве это плохо?
Моя жизнь, как поток,
Он, как море, широк,
Воды бурные к морю несет.
Я живу, как плыву,
То всплыву, то ко дну.
Скоро ль путь мой к концу подойдет?
— Какой ужас!
— Нет, это, конечно, не Пушкин. А вот еще одно:
Побойся Бога, Натали,
Иль неужели ты забыла
Тот колокольчик, что вдали
Звенел печально и уныло.
И если скажешь: ерунда,
Все блажь — и глаз своих не спрячешь,
Спою: «Гори моя звезда» —
Неужто тихо не заплачешь?
— Это уже лучше.
— Правда?
— По крайней мере остроумнее. Этот человек написал посвящение некой Наталье, используя строки из известных романсов… Что ты замолчала?
— Тут другими чернилами. Странно.
Тедирп тот нед — и ястятарвзов еовд,
— Маша, что с тобой?
— Тут так написано. Может, это заклинание какое?
— Дай тетрадь. В самом деле. — И папа продолжил медленно читать:
И ястеминс етялкорп еоводор,
И тедуб ат еж яовокор чон,
И авонс тедуб умокен чомоп.
Он…
— Все, после этого Он ничего нет. Надо же: «И авонс тедуб».
— Папа, это, наверное, черная магия? Абракадабра.
— Вряд ли. — Папа задумался. И вдруг рассмеялся. — Ну и шифровальщик! Не мог что-нибудь посложнее придумать. — Затем лицо папы опять стало серьезным. — Или не захотел. Ну-ка, девушка, — и протянул мне тетрадь, — читай еще раз, только справа налево.
— Двое…
— Нет, ты с первого слова читай, — не без важности сказал папа.
Я стала читать, как мне велела их светлость Николай Васильевич:
Придет тот день — и возвратятся двое,
И снимется прокляте родовое,
И будет та же роковая ночь,
И снова будет некому помочь.
Но…
— А, поняла, он мягкий знак не писал. «Придет тот день» — так правильно. И не прокляте, а проклятье. Слышишь, папа?
И вновь, как тогда у церкви, он смотрел невидящими глазами в одну точку. А до меня только-только дошел смысл этих слов.
