Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша
Она слабо улыбнулась:
– Про гуся? Про гуся я и сама знаю.
– Нет, эту ты не знаешь. Я про другого гуся, про Ивана Ивановича.
Она повеселела:
– Ой, умора! Да разве ж гусей зовут по-человечьи?
– Зовут. Вот слушай.
Я хотел ей рассказать все, что мы с Петром прочли в книжке, но с самого начала сбился, запутался и умолк.
– Нет, – сказал я, – лучше я тебе все это прочту. Вот приду еще раз и принесу книжку.
– А ты разве умеешь читать? – недоверчиво спросила она.
– Умею.
– Ну, прочти. Тебя Гришей зовут?
– Что ты! Меня Митей зовут. А ты – Зойка, я знаю.
Кто тебе сказал? – удивилась она.
– Тебя так на базаре называли, когда ты барыню отбрила, помнишь?
– А, ту, мордастую! Ты тоже видел? Я ее еще и не так! – Она посмотрела на меня смеющимися глазами и задорно сказала: – Меня все знают, вот я какая!
– Ну и дурочка, – проворчала бабка. – Живи потихонечку – и тебе хорошо будет.
Зойка свистнула. Я никогда не слышал, чтобы девочки свистели.
Теперь, когда мы отправлялись продавать чеки, я всякий раз засовывал под рубашку книгу. Но ходили мы на другие улицы и только дня через три попали опять к переезду. Зойка еще лежала.
– Принес? – спросила она сердито. – Небось скажешь, что забыл?
– Нет, что ты! – ответил я. – Принес.
– Долго ж ты нес.
Я вынул книгу и опять примостился на топчане. Зойка взяла ее у меня из рук и недоверчиво полистала.
– Ладно, читай. Посмотрю, какой ты чтец. Может, ты и по покойникам читаешь?
– Вот и опять дурочка, – ласково пожурила бабка. – Кто он, псаломщик? Читай, Митя, не обижайся: она недужная.
Оттого, что книжку эту мне читал Петр, а потом я сам ее перечитывал два раза, я больше уже не запинался и читал так, точно знал каждую строчку наизусть. Сначала Зойка смотрела на меня сердито и недоверчиво, потом совсем забыла обо мне и слушала, расширив свои зеленые глаза и полуоткрыв рот. А под конец стала хватать меня за руки и выкрикивать:
– Постой, постой! Как он сказал? Ха-ха-ха!.. Ой, умора!..
– Ну, Каштанка! – в свою очередь, откликалась бабка из своего угла. – Попала в переплет собачка!
Я прочитал первую главу и закрыл книжку.
– Читай! – крикнула Зойка и даже толкнула меня ногой.
Но я боялся, что Маша и Витя будут искать меня и ругаться, и поспешил к двери, а книжку оставил Зойке.
– Читай сама, – сказал я. – Да поскорей, а то мне книжка нужна.
Через несколько дней я опять попал в будку. Зойка по-прежнему лежала и, мне показалось, стала еще желтей лицом.
– Ну, прочитала? – спросил я.
Зойка молчала. Бабка вздохнула и понуро сказала:
– Как же она прочтет, если она неграмотная.
Зойка так и подскочила на топчане.
– И неправда твоя, и неправда! Я все буквы знаю!
– Буквы знаешь, а складывать их не умеешь, – стояла на своем бабка.
Но Зойка не сдавалась.
– А вот и умею! А вот и умею!..
Она вытащила из-под подушки замусоленный букварь и стала водить пальцем под строчкой.
– О! – выкрикивала она буквы. – В! Ц! А! Овечка! Видишь, бабка, прочитала! Овечка!
– Не овечка, а овца, – поправил я.
– Ну, овца. Это ж все равно. Видишь, и на картиночке овечка с рожками.
– Вот по картиночкам ты и читаешь, – упорствовала бабка. – Не будь картиночек в букваре, ты б и одного словечка не сложила.
Зойка с размаху швырнула букварь в угол и отвернулась к стене. Полежав так немножко, она успокоилась и опять повернулась к нам.
– Ну, читай, – приказала она мне.
И не отпустила, пока я не дочитал всю книжку. Слушая, она то переливчато смеялась, то задумывалась и тогда делалась похожей на взрослую. С таким задумчивым видом она выслушала всю главу, в которой рассказывалось, как умер гусь Иван Иванович.
– Вот так и я умру, – сказала она и плотно сжала бескровные губы.
– Еще чего! – недовольно отозвалась бабка.
– Да, умру. Она приходит ночью, смерть, и сидит вон в том углу, подстерегает.
Но вскоре Зойка опять оживилась. А когда я прочитал слова: «Метаморфоза, случившаяся с хозяином», – она удивленно воскликнула:
– Что, что? С хозяином «Мадам Морфоза» случилась? Это как же понимать, бабка?
Книжку мне Зойка не отдала: прижала двумя руками к груди и замотала головой.
– Потом, потом! Я сама еще прочту.
Руки у нее были тонкие, как палочки, и мне стало ее жалко.
В тот же день я незаметно взял из кассы серебряный полтинник и спрятал во дворе, в золе. А утром купил на базаре двух цыплят, пяток яиц, франзоль – и все это отнес в будку. Бабка, как увидела, закрестилась и сказала:
– Откуда это у тебя, господи помилуй!..
Но я боялся, что дома меня хватятся, и объяснять не стал, а взял свою книжку и убежал.
Зачем я взял книжку, зачем?! Сколько раз я с упреком задавал себе этот вопрос. А затем, что еще тогда, когда мне ее дал Петр, я решил ее подарить Дэзи. Да, я решил ей подарить именно книжку, потому что лучше этой книжки я ничего не знал и ничего у меня не было.
Красный флаг
С некоторых пор лобастый инженер опять стал заглядывать к нам в чайную. Он проходил в «тот» зал и садился за длинный стол – играть с Витей в шахматы. Тогда же появился еще один новый человек – и тоже зачастил к нам. Он подсаживался к столу, инженер наскоро объявлял Вите мат, и новый посетитель пересаживался на место Вити, против инженера, а Витя становился позади и смотрел, как они играют. Они переставляли фигуры и разговаривали. А о чем, я понять не мог. Только не о шахматах. Нового посетителя инженер называл Кувалдин, а тот его – Коршунов. О всяком человеке я мог сказать: вот этот – мужик, этот – барин, этот – мастеровой, этот – не мужик, не барин, а кто-то вроде моего отца. Кувалдин же был для меня загадкой. Он больше походил на мастерового: лицом и фигурой худощав, кожа темная, будто от въевшейся в нее угольной или железной пыли, руки в старых порезах и желтых мозолях. Но держался он с инженером как с равным, даже посмеивался над ним, и говорил такие же непонятные слова, как и инженер. Из этих слов мне особенно запомнились «демагог» и «политический авантюрист». Демагогом Коршунов называл Кувалдина, а тот его авантюристом. Слова эти они выговаривали так, будто ругались ими.
И еще три слова удержала моя память: «люмпен-пролетарии», «пролетарии» и «буржуазия». Эти слова они говорили часто. Например, инженер ядовито спрашивал:
– Уж не босяки ли будут вашей движущей силой?
А Кувалдин ему отвечал:
– Нет, босяки – это люмпен-пролетарии. Настоящая движущая сила – это пролетарии, а не любезная вашему сердцу буржуазия.
Из этого разговора я с удивлением узнал, что наши обыкновенные босяки называются таким мудреным словом, которое натощак и не выговоришь. А буржуазия, наверно, – это машина, которую изобрел инженер, потому она так и называется – движущая сила.
Через несколько дней после этого разговора в «тот» зал пришли еще три человека, чем-то очень схожие с Кувалдиным. Они читали разложенные на длинном столе газеты и о чем-то вполголоса переговаривались. А еще неделю спустя таких людей собралось в «том» зале уже с десяток. Кувалдин подошел к буфету и сказал отцу:
– Люди просят меня почитать им что-нибудь. Нет ли у вас интересной книжечки?
Отец засуетился и полез в конторку.
– Как же, как же! Вот, пожалуйста: «За богом молитва, а за царем служба не пропадают».
Книжку эту он уже давно снял со стола и спрятал в конторке, потому что босяки наполовину общипали ее на цигарки.
– Самая подходящая, – сказал Кувалдин.
Он вернулся в «тот» зал и начал читать про какого-то солдата, который тридцать лет служил царю верой и правдой. Отец тоже пришел в «тот» зал, послушал и отправился к себе, за буфетную стойку. Тогда Кувалдин вынул из кармана какую-то книжечку и сказал:
– Ну, товарищи, начнем. Лиха беда – начало, а там пойдет легче, это я и на себе проверил.
Он развернул книжку и вполголоса прочитал:
– «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма».
Он читал, потом сам себе говорил: «Стоп!» – и принимался объяснять.
Из того, что он читал, я ничего не понимал, а из того, что он объяснял, я понял, что буржуазия – это не машина, а хозяева всех этих людей; люди же эти – рабочие, а по-иностранному – пролетарии.
Отец опять вышел из-за буфетной стойки и пошел к нам. Рабочий, который сидел поближе к двери, негромко сказал:
– Майна!
Кувалдин спрятал книжку и опять стал читать про солдата. Отец походил по залу, послушал и пошел к себе. Тогда рабочий сказал:
– Вира!
Кувалдин отодвинул книжку про солдата и вынул свою.
Когда все разошлись, Витька потащил меня в угол и шепотом спросил:
– Ты знаешь, о чем они читали?
Мне не хотелось признаться, что я ничего не понял, и я сказал:
– Знаю.
– О чем?
– О призраке.
– О каком призраке?
– О привидении.
– Ну и дурак! Они о революции читали.
Что такое революция, я не знал, но мне в этом не хотелось признаться. Витька сам объяснил:
