Варвара Андреевская - Красное солнышко
— Истинную, святую правду, батюшка барин, изволишь молвить. Но скажи, почему ты все это знаешь?
— Потому, что с самого детства люблю плотничье дело и, будучи еще ребенком, часто хаживал к одному знакомому плотнику учиться его ремеслу; зайди как-нибудь к нам, я покажу тебе много сделанных мною в детстве игрушечных столиков, шкафчиков, ящичков.
— Скажите на милость!
— Да, если, бывало, что не заладится, сейчас бегу к своему другу-плотнику… Он мне все объяснит… Все расскажет… Все растолкует…. И я возвращаюсь домой; один раз я ухитрился даже уйти за таким советом без ведома матери, которая, вернувшись домой и не застав меня в комнате, страшно испугалась…
— И, наверное, задала вам взбучку, после которой у вас отбило охоту бегать за советами к плотнику, — добавил господин Фриш.
— О, нет, — возразил Миша; — мама слишком добра для этого; она знала, что я поступил так, не подумав, а не со злым умыслом… Я никогда не причинял ей огорчения… Она очень обрадовалась, когда я вернулся домой целым, невредимым и, узнав в чем дело, впоследствии не только не мешала мне, а еще сама говорила: "всякое знание полезно", и действительно, как видите, она была права.
— С чего же, барин, по-твоему, начинать? — спросил плотник.
— А вот, любезный, взбирайся наверх, по приставленной к столбу лестнице, и разбирай стропила, так, как я уже объяснял раньше.
— Ладно! Только, вы, барин, все же обождите уходить, я буду разбирать при вас.
— Я и не собираюсь уходить раньше окончания работы, а только предлагаю тебе начинать.
Плотник подозвал подручного парня, с его помощью принялся за дело и не мог надивиться тому, что при указанных "барченком" приемах дело идет гораздо скорее и успешнее.
Миша внимательно следил за обоими рабочими, не сводил с них глаз и часто останавливал, заставляя разбирать не как-нибудь, а по правилам, когда они, забывшись, делали неверно. Работа шла довольно успешно; большую часть стропил уже разобрали, и положили на землю, оставалось снять последние.
— Теперь, барин, идите с Богом, мы кончим одни, — крикнул плотник.
Миша молча кивнул головой, спрятал в карман полученные от господина Фриша деньги, но, прежде чем уходить, еще раз взглянул на верх.
— Не так! — поспешно крикнул он плотникам, — не так! Не верно… Вы опять делаете по-своему.
— Ничего, барин, ничего, так скорее…
— Столб сломаете, и…
Тут речь его оборвалась.
Часть столба, вследствие неправильного, удара топором, с треском подломилась, столб пошатнулся, стропило выскочило из зарубков и полетело вниз, ударив Мишу всей своей тяжестью прямо по голове…
Господин Фриш, оба плотника и все остальные присутствующие в первую минуту совершенно остолбенели от ужаса — остолбенели настолько, что ни один не в состоянии был двинуться с места.
— Боже мой! — воскликнул, наконец, господин Фриш, — несчастный ребенок! Несчастная мать!.. Какое ужасное горе ее ожидает! — и первый бросился на помощь к Мише, который лежал неподвижно.
— Доктора, скорее доктора! — закричал он, выбежав на площадь бледный, взволнованный.
Несколько времени спустя, явился доктор и вслед затем городовой; оказалось, что Миша еще жив, но что положение его настолько безнадежно, что он может скончаться каждую минуту.
— Его надо немедленно отправить в больницу или на квартиру, — заявил доктор.
— Конечно, в больницу, — сказал господин Фриш, — насколько мне известно, мать его — женщина бедная, где ей лечить его дома?
— Лечить не придется, — прошептал доктор, ощупывая пульс несчастного мальчика, — он еле дышит…
— Постойте, господа, — вмешался в разговор все время молча стоявший около Антоша, — мне кажется, больной силится сказать что-то.
Миша действительно в эту минуту открыл глаза, обвел мутным, блуждающим взором вокруг себя и проговорил тихим, едва слышным голосом:
— Домой… к маме… к Гаше…
Желание его было исполнено, его сейчас же положили на носилки и понесли по направлению к тому дому, где находилась квартира Марии Ивановны, но господин Фриш послал предварительно Антошу предупредить ее и насколько возможно подготовить к ужасной неожиданности. Марии Ивановны дома не оказалось; она только что ушла куда-то по делу.
Гаша оставалась в комнате одна, так как, по случаю воскресного дня, работы в мастерской не было; она прибрала самовар, вымыла пол, обтерла везде пыль и только что собралась идти на рынок закупить все необходимое для обеда, как вдруг услыхала, что на лестнице кто-то громко всхлипывает.
— Кто там? — поспешно спросила девочка, отворила дверь и, увидав испуганное лицо Антоши, отступила назад.
— Тебя тоже, верно, исколотили и выгнали? — невольно сорвалось у нее с языка.
Антоша отрицательно покачал головой.
— Тогда что же случилось? Говори скорее?
— Миша умер… — отвечал он сквозь глухие рыдания.
— Что ты говоришь?.. Ты ошибся, этого быть не может! Или я тебя не расслышала! — воскликнула девочка пораженная подобным неожиданным известием; — он не более часа назад ушел из дому совершенно здоровый.
Антоша сделал над собой усилие, чтобы не плакать, и в коротких словах рассказал все то, что нам уже известно.
Гаша слушала его с напряженным вниманием и, когда он замолчал, разразилась громкими рыданиями.
— Как сообщить Марии Ивановне эту ужасную новость? Она не перенесет ее! — вскричала девочка, всплеснув руками.
— А где она сейчас, дома? — спросил Антоша после минутного, тяжелого молчания.
— Нет, она ушла по делу, — отозвалась Гаша.
— И не скоро воротится?
— Часа через два, а, может, и позднее.
— Фриш распорядился, чтобы Мишу принесли сюда, да и сам Миша выразил это желание… Надо положить его на кровать… он, наверное, умрет скоро, но Марии Ивановне все же будет легче увидеть его в первую минуту, как бы больным, а не мертвым… Распорядись, Гаша, приготовь все, что надо, а я пойду его встретить.
С этими словами Антоша снова спустился с лестницы, и быстро скрылся из виду; что касается Гаши, то она, совсем растерянная, едва держась на ногах, вернулась обратно в комнату, которая за несколько минут перед тем казалось ей такою уютною… такою веселою, — и которая теперь сразу стала такой грустной и печальной.
Присев к окну, она задумалась. В чем заключались ее думы, она не в состоянии была дать себе отчета… Долго ли она сидела на одном и том же месте — даже не помнила… и очнулась только тогда, когда услыхала по лестнице топот нескольких ног.
— Это несут Мишу, — громко проговорила она.
И действительно наружная дверь скоро распахнулась, и два городовых внесли носилки, на которых лежал Миша: бледный… безжизненный…
— Куда его положить? — спросил один из городовых.
Гаша молча указала на кровать.
Когда городовые вышли, то она, с помощью Антоши, прикрыла Мишу белым одеялом, сложила ему на груди начинавшие уже коченеть руки и, присев у изголовья кровати, принялась обдумывать, как бы лучше приготовить Марию Ивановну к ожидавшему ее удару…
Тяжелые думы овладели ею настолько, что она вполне им отдалась, вполне в них углубилась, и не подкараулила момента возвращения несчастной женщины, которой услужливые соседки-кумушки успели еще на лестнице рассказать все.
— Неправда… Неправда… вы лжете, быть не может! — кричала она с отчаянием, вбежав в комнату и бросившись к кровати, на которой неподвижно лежал Миша.
— Миша! Миша! — продолжала она кричать, схватив его за руку. Затем взглянула на бледное лицо сына и проговорила полушепотом: — Закатилось мое красное солнышко! — и как сноп рухнула на пол.
В ответ на ее вопль, послышались глухие рыдания Гаши, продолжавшей по-прежнему сидеть на низенькой скамеечке, около изголовья своего названного "братишки".
Приложения
Резензия на книгу В. Андреевской "Красное солнышко"
Сохранилась рецензия на второе издание этой повести, осуществленное издательством И. Кнебеля в 1913 г. Текст рецензии приводим дословно с сохранением устаревшей орфографии и пунктуации.
Красное солнышко. Разсказъ В. П. Андреевской. Изд. Кнебель. М. 1913 г. 81 стр. Ц. не обознач.
Подъ именемъ „Красное солнышко" выведенъ герой повѣсти, двадцатялѣтній мальчикъ гимназистъ. Онъ — сынъ бѣдной портнихи, которая изъ силъ выбивается, чтобы дать ему образованіе; она и дала ему это названіе за его мягкій и нѣжный іарактеръ, за раннее пониманіе тяжкаго положенія матери и стараніе облегчить его: мальчикъ, возвращаясь изъ школы, готовитъ обѣдъ, относитъ работу матери и, наконецъ, старается всѣми силами достать заработокъ, чтобы помогать матери. Наконецъ это ему удается, благодаря его познаніямъ въ плотничьемъ ремеслѣ, которыя онпріобрѣлъ еще въ дѣтствѣ, бѣгая къ плотникамъ и присматриваясь къ ихъ работѣ. Въ городъ пріѣзжаетъ циркъ; устанавливаютъ балаганъ и, такъ какъ плотники не умѣютъ исполнить наилучшую постановку стропилъ, дѣвочку Глашу, служащую въ циркѣ, посылаютъ разыскивать опытнаго мастера; она разспрашиваетъ встрѣчныхъ, гдѣ найти такого, и ее посылаютъ къ Мишѣ, который уже сталъ извѣстенъ кое кому въ городѣ своими искусными подѣлками. Миша идетъ, удачно исполняетъ работу и получаетъ въ награду четыре рубля, которые онъ употребляетъ на оплату помѣщенія для дрессированныхъ зайчика и голубя, оставленныхъ на его попеченіе уѣхавшимъ товарищемъ. Затѣмъ онъ и его мать знакомятся ближе съ дѣвочкой Глашей, которой очень тяжело у злого хозяина. Далѣе, чтобы исправить Глашину оплошность, изъ-за которой улетѣлъ дрессированный египетскій голубь, Миша выступаетъ въ циркѣ съ своими звѣрками, зарабатываетъ много денегъ. Въ то же время положеніе его матери улучшается; Глашу, выгнанную хозяиномъ за голубя, семья беретъ къ себѣ; все устраивается, какъ нельзя лучше, но, при разборкѣ балагана, Мишу, распоряжавшагося работой, убиваетъ свалившаяся сверху стропила, и онъ умираетъ, къ великому горю матери и названной сестры.
